– Ага, меня еще нужно не выпускать из изолятора. – Я хочу лучшего для тебя. Мы все беспокоимся о твоём состоянии, пойми это. Николасу показалось, что воротник его рубашки впился в шею и душит. Воздух вмиг стал спертым. Ему было нечем дышать, к горлу, вместе с сомнениями, подскочила знакомая тошнота. Он успел вовремя притвориться, что ее нет, и продолжал улыбаться трубке: – Что у вас там? Корпоратив? Хорошая шутка, но, Рассел, я серьезно. Боюсь, если ты не приедешь в ближайшее время, я уже не буду годен для службы. – Я сожалею, Николас. Но это для твоего же блага. – Да что с тобой такое? Прекрати разговаривать со мной, как с чертовым психом! Это уже далеко не смешно, ты слышишь! – Я и не стараюсь шутить, Николас. Я разговариваю с тобой, хотя, по советам твоего психотерапевта, не должен этого делать. – Ты спятил что ли? Опомнись! Я же твой напарник! Всучил мне это дрянное дело и теперь издевается… – Не стоит мне грубить. Запомни, ты мне больше не напарник. Я сожалею, но ты оказался психически нездоровым. Могу я попросить больше не звонить в офис и не отвлекать своим нытьем моих подчиненных от работы? Если тебе захочется поговорить, в клинике для этого есть психологи. Не скрывай от них своих проблем. Это их работа. Да и тебе станет лучше. От таких слов по шерсти прошлась еще одна ледяная волна. – Подчиненных? Мне послышалось, так значит ты, пока я нахожусь тут в заточении… – Я бы рад с тобой поболтать. Ты никогда не был мне безразличен, Николас, в особенности после того, как связался с малышкой Лейн. Бедняжка, ей так и не довелось увидеть, в какое ничтожество ты превратился. А что касается меня, боюсь, я буду слишком занят, чтобы водить дружбу с сумасшедшим. Не пойми меня неправильно. Просто ты и без того слишком долго мозолил мне глаза. Давай, выздоравливай, всего тебе наилучшего, мой блистательный Герой-полицейский. В трубке раздалось шипение. Последнее, что Николас помнил – как выронил рацию. Она выскользнула из мокрых ладоней, упала под густые заросли ежевики, совсем недалеко от места, куда через секунду рухнуло его тело. Синее небо распростерлось над головой. И прежде чем свет померк, Николасу показалось, что палящее солнце испепелило его дотла. Он очнулся от сильного удара по щеке. Над ним наклонились депосы, и, поскольку рубашки у них были голубыми, это означало, что он до сих пор в дурдоме. Он их пациент. Собственность. Несколько рук подхватило его, помогая подняться. Ему сказали, что у него был солнечный удар. Санитары ворчали, что из-за таких, как он, стоит отменить прогулки еще и в жару. Они проводили вороного депоса в медпункт. Николас чувствовал себя отвратительно, когда возвращался в общую комнату. Пришедшие с прогулки пациенты привязывались к нему, расспрашивали о его здоровье, пытались завести бессмысленные беседы. Он не знал, что отвечать. И стоило ли реагировать вообще, если он не псих и не может находиться среди них. Он старался отвлечься, уйти в мир посторонних мыслей. Но как бы ему ни хотелось обманывать себя, что эта прогулка, разговор по рации – все происходящее – какое-то недоразумение или кошмарный сон, ему не дали. Во сне боль не может быть реальной. В тот же вечер его избили. Банда “нормальных” подкараулила Николаса в туалете. Их было четверо. Выскочив из кабинки, они, с Лисером во главе, всей толпой набросились на него. Николас успел ударить наркомана Эда так, что тот отлетел к стене, врезался в край раковины и затих. – За это тебя на всю жизнь запрут в Яме! – закричал Лисер, а в следующую секунду он столкнул Николаса на пол, навалившись всем весом пегой двухметровой туши. Лисер тянулся к горлу вороного депоса. Сверху прилетали пинки, ноги прихвостней Лисера были обуты в тапочки, но это не делало удары менее тяжелыми. Вороной депос чувствовал горячее дыхание вожака “нормальных” на своей щеке. Николас схватил Лисера за уши и изо всех оставшихся сил потянул назад. Лисер завопил от пронзившей его боли, это больше напоминало рев буйвола. Его лицо вытянулось и исказилось, пегаш замолотил руками, как боец, атакующий боксерскую грушу. – Да что я тебе сделал? – крикнул вороной депос в секунду передышки, но Лисер не тратил времени на разговоры – мгновение, и он сумел вывернуться из хватки. Преимущество было на его стороне. Лисер был выше и здоровее Николаса, его не трясло как осиновый лист, ко всему прочему, у него были союзники, готовые подчиниться любому приказу. Но в коридоре раздался слаженный топот. Привлеченные воплем Лисера, в уборную ворвалось сразу несколько големов. Банду “нормальных” как ветром сдуло, они оставили своего главаря и, проскочив мимо санитаров, ринулись в коридор, обозначая отступление отдаляющимся гоготом. К тому времени наркоман Эд пришел в себя и теперь ощупывал затылок, отряхиваясь от пыли и мелких обломков раковины, которыми был осыпан, словно снегом. Он удивленно наблюдал, как санитары разнимают дерущихся. Николас не сопротивлялся, а вот Лисер рвался из големовых объятий, как обезумевший. Глаза пегаша налились кровью, на руках, где не было живого места от тюремных татуировок-ожогов, выделялись вздутые ветви вен. – Твой смертный приговор подписан, ищейка! – орал пегаш, когда его уводили. – Я выпотрошу тебе все кишки! Ты еще смел предложить мне сделку, да я в твою сторону только плевать могу! Его крики, уже неотделимые от брани, еще доносились с другого конца коридора, а потом вдруг смолкли. Двое санитаров, оставшиеся с вороным депосом, с удивительным терпением дождались, пока он сполоснет лицо водой. Николас не сомневался, что за драку ему светит ночь в изоляторе и начал морально к этому готовиться, оптимистично отметив, что там хотя бы все мысли будут заняты черными тварями. Но надзиратели только спросили, не хочет ли он снова пойти в медпункт – обработать ссадины, и велели держаться подальше от Лисера, пригрозив, что в следующий раз подобные выходки закончатся в изоляторе. Наверное, ему повезло избежать наказания из-за солнечного удара, санитары решили, что на сегодня с него хватит. Николас поплелся по коридору, мечтая поскорее спрятаться от чужих глаз. Клиника была не тем местом, где можно было рассчитывать на одиночество. Стоило ему приблизиться к порогу своей комнаты, как Бэнко вскочил с кровати и бросился навстречу. Он смотрел на вороного депоса так, словно видел впервые. И вряд ли причиной были следы от потасовки с Лисером. – Ну наконец-то! Где ты был? – Бэнко перегородил ему путь, растопырив большие уши-лопухи, и ожидал от него ответа во что бы то ни стало. Николас, обойдя его, упал на свою койку. Он хотел бы уснуть, отключиться, чтобы поскорее наступил новый день, где он проснется в постели на Вишневой улице. И ничего этого не было. И не могло случиться… – Я давно тебя ищу, так переживал за тебя! – раздавался голос Бэнко. Сквозь сжатые веки Николас мог различить нависшую над ним фигуру. – Ты точно в порядке? Не хочешь говорить? Ну и ладно. Последняя фраза прозвучала вполне миролюбиво, тень исчезла. Потом Николас слышал, как Бэнко копошится, шелестя пакетами, что-то ищет в своем шкафчике. Сосед притащил настольную лампу, которую использовал для сборки моделей. Бэнко согнул ее извилистую шею под немыслимым углом так, чтобы свет ударил Николасу по глазам, словно подозреваемому в допросной комнате. Бэнко только занес над ним ладонь, опустив что-то холодное на бровь. – Прости, если будет щипать, – сказал чубарый депос, когда Николас невольно зажмурился. Бэнко обрабатывал полученные в драке ссадины вязкой и вонючей мазью. Вороной депос молчал, на него навалилась слабость, из-за которой даже разговаривать было тяжело. Если бы не забота Бэнко, он давно бы уснул, прямо так, не раздеваясь и не расправляя постели. Закончив с ссадинами, сосед убрал лампу, от ее света у Николаса перед глазами плясали шарики цвета бензина, разлитого в луже. Сквозь их пелену он с трудом различал очертания. И все же от него не ускользнули мокрые дорожки слез на щеках Бэнко. Голос соседа звучал приглушенно, и его пронизывала печаль, какую нельзя было подделать: – Почему ты не рассказал мне, кто ты? Я все равно бы не поверил, а тут это! Как удар ведра по голове, я мучился сегодня этим весь день. Я хотел подойти на прогулке, но санитары сказали, что тебя увели в медпункт. Так вот, скажу сейчас, хотя мне не удалось придумать ничего дельного, кроме того, что я очень сожалею. Обо всем, что с тобой произошло. Ты тоже ни в чем не виноват! Это ведь не ты ее убил. – Кого? – Николас поднял голову над подушкой. Его сон как рукой сняло. Ему не показалось – Бэнко на самом деле плакал. И оттого его речь получалась невнятной и рваной: – По клинике ходили разные слухи, но я никак не мог поверить, что ты и есть тот самый Герой-полицейский. Ведь такой как он никак не мог попасть сюда. Выходит, я ошибался. Послушай! – Он обернулся к Николасу, вцепился ему в плечи. – Ты не виноват, слышишь! Тебя ведь даже не было с ней рядом! Николас попытался вывернуться из хватки и отодвинуть Бэнко от себя. – Что ты несешь? – Ты не убивал Лейн! Тебя не должно быть здесь, ты не мог ничего изменить. В тот момент Николас подумал, что Рассел прав – он окончательно рехнулся. – При чем тут Лейн? – проговорил вороной депос устало. – И откуда ты об этом знаешь? Глаза Бэнко, теперь красные от слез и казавшиеся абсолютно безумными, округлились еще больше: – Так ты не видел ее? – Кого? Чубарый депос переметнулся на свою кровать, вырвал газету из-под стоящего на ней вертолета. На какой-то миг модель сорвалась в воздух, но тут же рухнула вниз и, столкнувшись с полом, лишилась пропеллера. Бэнко словно не заметил. Он сунул скомканную газету Николасу в руки и сопел над ним, пока вороной депос переворачивал страницы. Два раза в неделю, по понедельникам и пятницам, в клинику доставляли почту. Среди журналов и рекламных листовок были одарские газеты. Эта являлась пятничным выпуском “Вечернего вестника”, желтухи, собирающей городские сплетни. Николас помнил ее пронырливых корреспондентов, таившихся у крыльца его дома, воровавших из ящика личные письма в надежде откопать сенсацию, хоть каплю грязи, пятнавшую его репутацию. Что ж, “Вечернему вестнику” наконец-то улыбнулась удача. Новую статью со своей фотографией Николас обнаружил на первой полосе, наверное потому, что ей суждено было стать последней о его карьере полицейского. “Как сокрушить Героя” – жирными буквами кричало название. Между колонок теснились две черно-белых фотографии. Первая отображала четвертый участок. Она была старой – сделанной около трех лет назад, Николас понял это по окнам, на которых еще стояли решетки, сейчас их заменили на пуленепробиваемые стекла. Он не задержал на ней долгого взгляда, его привлек второй снимок. Должно быть, “Вестник” нашел его в архиве других газет: два депоса в полицейской форме позировали на фоне патрульной машины. Николас беззаботно улыбался, глядя в камеру, а Рассел, как всегда сохраняя свойственный ему важный вид, положил вороному депосу руку на плечо. Был ли это жест превосходства, или тем самым он давал понять, что гордится своим напарником? И все же, будучи такими разными, вместе они создавали впечатление доблестной команды. Николас не помнил, когда была сделана эта фотография, но был уверен, что раньше той, с участком. В то время он еще не встретил Лейн и только избавился от звания новичка. Ему суждено было довести до конца десятки дел, на своей шкуре понять, насколько рискованной может быть работа полицейского. Но самое главное Николас всегда упускал из виду − он ничего не знал о депосе, с которым плечом к плечу проводил в патруле каждый будний день. Содержание статьи подтвердило его худшие опасения: “Николас Патнер – имя, не раз блиставшее с полос газет. Полицейский, известный в Одаре наравне с телезвездами, поразивший общественность своей отвагой и доблестью. Он проработал в полиции четыре года. За этот ничтожный срок некоторые успевают лишь избавиться от звания новобранца. А Николас сумел оказать содействие в раскрытии более чем двадцати преступлений. При этом три дела прославили Героя-полицейского на всю страну. С его легкой руки был обезврежен главарь фолийской наркомафии Элиранд, долгие годы державший Одару в упадке и смятении. Не без участия Героя город опустился в криминальном рейтинге на двадцать строк ниже. Николаса удостоили медалью “за отвагу”, он был желанным гостем популярных телепередач. Одару наполняли слухи, что ему уготовано стать самым молодым шефом в истории полиции. Страшно представить, какой жестокой может оказаться судьба, и что Герой, широкими скачками взбиравшийся по карьерной лестнице, способен в одночасье сорваться вниз. От внимания общественности не ускользнуло, что Николас вдруг перестал появляться в участке, он больше не патрулировал улицы. “Вечерний Вестник” навел о нем справки. Полученная информация шокирует: по последним данным, бывшая звезда полиции проходит лечение в психиатрической клинике. Но какие же трагедии и несчастья привели Николаса за “желтые ворота”? Нашему корреспонденту удалось взять интервью у бывшего напарника Николаса Патнера – Рассела Элистера Лэйона. Недавно тот приступил к работе в роли нового начальника четвертого участка. Вечерний вестник: Мистер Лэйон, мы премного благодарны, что вы отвлеклись от необходимых обществу дел и нашли время, чтобы ответить на наши вопросы. Лэйон: Не стоит благодарности. Работа полицейского обязывает нести справедливость, а правда – ее главная составляющая. Я здесь для того, чтобы избавить от клеветы имя моего напарника. Кто, как не я, сумеет развеять дымку неопределенности над его историей. Вечерний вестник: Сколько лет вы прослужили в полиции? Лэйон: В полиции Одары – девять лет, из которых последние четыре года мне выпала честь быть напарником такого выдающегося, талантливейшего полицейского, как Николас Патнер. Вечерний вестник: Вы застали его еще новобранцем? Лэйон: Разумеется, и это невозможно забыть. Моим самым ярким воспоминанием стало то, как он в первый день службы вскочил за руль патрульной машины. Мне пришлось принести из кабинета начальника полицейский устав, чтобы вытурить его оттуда. В том был весь Ник. Уверенность, что он как никто другой знает, как лучше, помогла ему добиться того, к чему должен стремиться каждый полицейский. Вечерний вестник: Его подвиги можно обсуждать бесконечно. Но в данный момент нас, преданных поклонников Героя-полицейского, волнует состояние его здоровья. Подтверждаете ли вы последние известия? Лэйон: К великому сожалению вынужден сообщить, что это правда: в данный момент Николас Патнер проходит курс лечения в психиатрической клинике. Не стоит торопиться с суждениями, не поставив себя на его место. Последние полгода выдались для Ника тяжким испытанием. То, с чем так отчаянно боролся Герой-полицейский, обрушилось на Лейн, его возлюбленную. Она трагически погибла от рук грабителя, вломившегося в дом Николаса. Самого Героя в тот роковой миг не оказалось рядом. Несмотря на то, что полиции удалось задержать преступника, мой напарник продолжал обвинять в случившемся себя. Потерять близкого депоса − тяжелое испытание для каждого из нас. Николас перенес этот удар особенно болезненно. Насколько мне известно, он провел детство в приюте, а впоследствии все свободное время уделял работе. Его окружало не так много знакомых, и Лейн являлась его неотъемлемой частью, его семьей и лучшим другом. Ее гибель сломила его. Это был уже не тот Николас, которого мы знали. Он поддался слабостям, естественным для тех, кто переживает тяжелое время: пристрастился к алкоголю, перестал появляться на работе, агрессивно реагировал на наши попытки его поддержать… Я, ребята, Дженна, бывшая начальница нашего участка, тщетно старались вытащить его из пропасти, в которую он неумолимо опускался с каждым днем. После его попытки самоубийства – находясь не на задании, на большой скорости Николас въехал в машину подозреваемого – стало ясно, что наших усилий недостаточно, моему напарнику требовалась квалифицированная помощь. Николаса поместили в клинику с его согласия. Вечерний вестник: Печальный исход. Но если учесть, к чему могла привести его депрессия, Николас сделал правильный выбор, встав на путь выздоровления. А что говорят о его состоянии психологи? Каковы его шансы снова вернуться на службу? Лэйон: Я не хочу загадывать, равно как и давать ложные надежды. Последний раз, когда я навещал его, Николас так глубоко был погружен в себя, что не мог вспомнить, кто я. Он проявил агрессию. Совершил попытку рукоприкладства, обвиняя меня в несуществующих преступлениях. Мне было невыносимо больно видеть его в таком состоянии. Николас не только мой напарник, за время нашей совместной службы он стал мне другом. Факт, что я ничего не могу для него сделать, меня удручает. Клиника предоставит ему надлежащую помощь. Я надеюсь, что в скором времени он сумеет вернуться к прежней жизни. Николас внес бесценный вклад в мою карьеру. Если он изъявит желание, в участке для него всегда найдется место. Нам всем его не хватает. Его уход еще долго будет оставаться недостающим звеном в строе одарской полиции. Я, ребята из нашего участка, его коллеги и друзья, желают ему скорейшего выздоровления. Мы всегда верили и будем верить в тебя. Несмотря ни на что, ты останешься лучшим из нас, Героем-полицейским, имя которого Николас Патнер”. Николас два раза перечитал статью. Его стало трясти еще сильнее, теперь от злости, подступившей к горлу. Шерсть стояла дыбом еще с первых строк. Он хотел разорвать газету на куски, сжечь, сделать что угодно, только бы никогда не слышать о том, что говорит этот ублюдок. “Вклад в карьеру”, “Николас был мне другом”, “желаем ему скорейшего выздоровления”. Рассел Лэйон стал начальником участка. Неужели должность стоила того, чтобы сломать своему напарнику жизнь? Вместо того чтобы смять газету, Николас стал внимательно всматриваться в фотографию, где он и Рассел были запечатлены вместе, стараясь разглядеть на черно-белом снимке в лице своего напарника того, чего не замечал раньше: намек, подсказку, нечто в глубине зрачков, говорящее о том, что этот депос его предаст. Тщетно. Может, в то время, когда была сделана фотография, Рассел не планировал отправлять его в клинику? “Неужели ты затеял эту игру ради кресла начальника? Я ведь уволился из полиции. Ты был лучшим после меня и мог бы занять место Дженны. Но ты пришел ко мне в дом с этим делом, с дурацкой историей про подручного Элиранда, уговаривал поехать в клинику, заманил меня в ловушку! Это больше похоже на месть. Но что я тебе сделал, Рассел? Чем я этого заслужил?” Ему хотелось кричать. А еще сильнее – задать эти вопросы Расселу лично. Он знал, что не успокоится, пока не отыщет ответы. Когда в отделении погасили свет, Николас лежал в постели, не сводя с потолка взгляда. Ему не удавалось уснуть, он оставил все попытки. Николас специально не принял снотворное. Мысли гудящим роем метались в голове. Он не знал, что ему делать. Какая-то его часть все еще продолжала верить, что не было ни газеты, ни того интервью с напарником, он не заперт в психушке, а жители города и сослуживцы не считают его сумасшедшим. Другая часть постепенно осознавала реальность происходящего. Чертово дело! Оно ведь не нравилось ему с самого начала. Он подозревал, что Ероман – не подручный Элиранда (а нечто другое, из-за чего Николас и согласился поехать в клинику, но это не имеет никакого отношения к ситуации). Теперь вороной депос не сомневался, что Дженна была ни при чем. Игрой заправлял Рассел. Кажется, он продумал ее до мельчайших деталей. Николас вспомнил, как подписывал бумаги, сидя вместе с Расселом в кабинете у Нила. Он, слепо веря напарнику, даже не прочитал контракт, под которым поставил подпись. Дальше – больше: переговоры по рации – пустить пыль в глаза, чтобы раньше времени Николас не поднял шума. Рассел выжидал, пока пучина не затянет его целиком. Когда ожидания стало недостаточно − приехал, уговорил перед камерами сымитировать драку, после которой Николаса заперли в изоляторе, запретили свидания с посетителями, что немаловажно для успеха плана. Новость попала в газеты. Все, песенка спета. Конечно, можно попытаться выбраться на волю. Что-то подсказывало ему: уж Рассел позаботится, чтобы ему было не так просто сбежать. О мирной жизни можно забыть, пока он не докажет, что не является психом. Кому поверят, начальнику полицейского участка или ему, напавшему на напарника, признавшемуся своему психотерапевту в желании покончить с собой из-за смерти Лейн? Идеальный план. Но опять же − за что? “Месть − это блюдо, которое подают холодным”, – вспомнил Николас их последний разговор на скамейке у пруда, ликующее превосходство в голосе напарника. Рассел словно смаковал свою победу. Или давал подсказки? Отмотать чуть назад, тайник в дупле: рация – само собой разумеющееся, чтобы быть в курсе дел его жертвы. Пистолет, потому что Николас попросил. Рассел не стал с ним спорить, это вызвало бы подозрения. Неясно одно, на кой черт внутри Близнецов-сосен оказалась гребанная шоколадка. Что это? Акт милосердия? Издевательство − угостить лакомством перед казнью? Николас вспомнил слова песенки Лейн из своего сна. От озарения вороной депос вскочил с кровати. Его сердце бешено колотилось. “Малышка, − прошептал он, словно обращался к невидимому собеседнику. – Рассел называл ее малышкой!” Лейн умерла, но не исчезла бесследно. Она была здесь, присутствовала все время. Только теперь Николас начал понимать… И правда обжигала его изнутри. Он предпочел бы не знать, но останавливаться было слишком поздно. Мысли со скоростью торнадо уносили его в прошлое, в события одного дня, вечера и ночи, открывающие глаза на многие вещи, которые Лейн пыталась утаить. Глава 11 Год и семь месяцев назад.