Зажав рот рукой, мама, не моргая, гипнотизирует меня. Пронзает взглядом. А я с замиранием сердца жду, когда ее голубые глаза станут чуть теплее. — Я не ожидала от тебя подобного, Лика,— наконец тихо произносит она, убирая ладонь от лица. — И что ты думаешь делать? — Рожать, — твёрдо шепчу я. И взгляд мамы не оттаивает. В нем все такая же холодная голубизна. — А отец ребёнка в курсе о происходящем? Он собирается принимать во всем этом участие? — Если бы собирался, то я вряд ли приехала бы обратно к вам. — То есть он знает, что ты беременная и... — Мама! — Я не могу удержаться от нервного возгласа. — Он просто слинял. Сказал, что в ахере и больше не звонил. — Молодец какой. — цедит она сквозь сцепленные зубы. — А что его родители? Они в курсе? Я лишь осторожно жму плечами, потому что действительно смирилась с этим: — Не знаю. И знать не хочу. Ему рядом с нами не место. — И ты у меня молодец. Какая жёсткая,— в мамином голосе проскальзывает неприятный сарказм. И это заставляет меня вжать голову в плечи. — Такие серьезные решения уже приняла: академический отпуск взяла, вернулась домой, рожать собралась. Ну раз ты такая взрослая, тогда давай и говорить по-взрослому. Оттолкнувшись от столешницы, она делает шаг к двери кухни и плотно закрывает ее. А потом усаживается напротив, и своим стеклянным взглядом вызывает холодный спазм в моем желудке. Мне почему то кажется, что я уже знаю, что произнесет мама. — Лика, тебе лучше задуматься об аборте пока ещё есть совсем немного времени. Это нокаут. Я не готова услышать от мамы слово «аборт». Хватаю ртом воздух, но сделать вдох не получается. Все просто слишком больно. — Мам. ты слышишь, что говоришь сейчас. — я сильнее сжимаю на животе дрожащими пальцами ткань кофты. — Слышу, и меня ты услышь, — лицо мамы становится каменным. — Мы не потянем, это во-первых. А во-вторых, тебе нужно доучиться. — И я доучусь, как только выйду из академа. — С ребёнком на руках? А жить ты где и на что с ним будешь? Или нам с отцом оставишь? Пока тебя не было здесь, ничего не изменилось, Лика. Богаче не стали. Мы все так же считаем копейки. Стараясь не подпускать к себе панику, делаю вдох-выход. Облизываю сухие губы и говорю ровно и чётко. Чтобы мама услышала меня. Поняла. — Беременность - не болезнь. Я вполне могу найти подработку даже удалённо. Что-нибудь можно придумать... — Думать надо было, когда с мужиком в постель ложилась, — шипит мама, стараясь не повышать голос, но и раздражение в нем уже не скроешь. Ее ладони, лежащие на столе, нервно сжимаются в кулаки и разжимаются обратно. — А сейчас тебе нужно постараться не разрушить свою жизнь окончательно. И единственный выход - аборт. И как можно скорее. Перед глазами все медленно рассыпается на чёрные мушки. Держусь за реальность, вися уже на какой-то призрачной нити. — Как ты себе это представляешь, когда там уже бьётся сердце, — заледеневшими пальцами тянусь к ее рукам. — Я слышала его, мам... — Лика, очнись! — она до боли сдавливает мои ладони своими в ответ и смотрит, как сквозь меня, широко распахнув глаза. — Ну кому ты потом нужна с чужим приплодом. Другому мужику? Они от своих шарахаются. — Да мне плевать. Делать аборт лишь ради фантома левого мужика? Ты вообще о чём? Ты этого хочешь? — Я хочу, чтобы ты поняла. Ты молодая, здоровая, родишь потом ещё. Но сейчас этот ребенок никому не нужен, — в голосе мамы нет никаких эмоций. Он пустой. Я одергиваю свои руки и вообще отшатываюсь от неё, упираясь телом в спинку стула. — Мне нужен... — шепчу и слабо верю в то, что это происходит со мной. — Я буду рожать. — Тогда на нас не рассчитывай. Никаких возможностей тебе помочь нет. У Виты уже двое и идти ей некуда, а Димка заканчивает школу и нам нужно отмазать его от армии. А у тебя... — мама снова хватается за моё запястье, тянется через стол ко мне и пробивает до мурашек тяжёлым взглядом, — у тебя ещё есть выбор. Сделать аборт и вернуться на учёбу. Так всем будет лучше. Тебе в первую очередь. А хочешь рожать, тогда звони отцу ребёнка, требуй алименты, а ещё лучше замуж. — Я не буду перед ним унижаться. Ясно? Никогда и ни за что. Он лжец, сволочь и трус! — внутри себя я уже просто ору маме, а вслух получается лишь просипеть. — Тогда зачем спала с ним? — захват ее пальцев грубеет на моем запястье. — А ты думаешь у него это на лбу было написано? Или он мне справку предоставил, что не собирается кидать меня в чёрный список, как только мы оказались в одной постели? Да, я дура, — перевожу дыхание и пытаюсь найти в маминых глазах хоть крупицы понимания. Боже, ну почему она не слышит меня? — Но этот ребёнок уже есть. — Можно сделать так, что завтра его не будет. Или решай все остальные проблемы сама. И не здесь. Мой мир рушится в пыль окончательно. Я надеялась найти поддержку в своей семье, хотела укрыться от боли, разочарования и страха. Мне так нужны были мамины объятия и тепло. Но на меня лишь холодно смотрят самые родные глаза на свете. Они вмиг становятся мне чужими. Я снова сама по себе. И не понимаю, почему все так... Теперь эти стены, которые должны были стать мне крепостью и тылом, давят. На маленькой кухне кислорода больше нет. Глотая слезы, я просто выдергиваю свои руки от маминых рук, молча поднимаюсь со стула и, распахнув дверь кухни, выскальзываю в коридор. Как через туман слышу работающий телевизор в гостиной, бубнеж брата, хныканье одного из племянников и недовольный возглас сестры, доносящийся откуда-то из глубины квартиры. А я здесь, как оказалось, лишняя. И от этого чувства вот-вот задохнусь. — Правильно. Подыши воздухом. Успокойся. Лика, я хочу как лучше. Я тебе не враг, — за моей спиной раздается неестественно отчужденный голос мамы. И от него леденеет под ребрами. — И ты у меня хоть и наивная девочка, но давай больше не делать глупостей. Прими верное решение, а оно у тебя одно. Я не хочу оборачиваться. Меня тошнит. Срываю с вешалки куртку, натягиваю ботинки и выскакиваю из квартиры. Да. У меня одно верное решение и я приняла его уже несколько недель назад. Лавочка в тёмном углу на детской площадке перед подъездом и ещё теплый ноябрьский вечер - вот кто составляет мне и моему опустошающему отрезвлению компанию. Закутавшись в капюшон куртки и подтянув ноги к груди, я просто смотрю в одну точку, положив подбородок к себе на колени. Меня даже не волнует, что сижу на лавке, забравшись на нее прямо в ботинках. А плакать навзрыд начинаю, когда счастливая Настя дозванивается мне из клуба, где как раз сегодня отмечается день первокурсника. — Лика! Боже мой! Хорошая моя! Что случилось? — в панике причитает она, когда я порчу ее радостный рассказ о тусовке своим воем в трубку. И я выкладываю ей все. Слово в слово. Весь разговор с мамой, переживая его заново. Погружаюсь с головой в безразмерное чувство липкой безысходности. Не могу выкарабкаться оттуда. Я захлебываюсь им и солеными слезами. — Прошу, успокойся. Тебе нельзя волноваться. Подумай о своей крохе. Мы что-нибудь сообразим, — уверенно произносит Настя, пока на заднем фоне нашего разговора непрерывно бьют глухие басы. — Что? — громко всхлипываю, сжимая телефон в пальцах. Обида и горечь стискивают горло. — Мама тащит на аборт, а я даже обратно к вам сбежать не могу. Из общаги меня уже веселили. — Значит, договоримся за деньги, чтобы вселили обратно. Но я толком и не слышу ее, продолжая скулить в трубку. — Насть, ты не представляешь, как мне страшно. Я одна. Точнее, мы одни. А я так хочу защитить его. Я не смогу пойти на аборт. — Никаких абортов, слышишь! Никто тебя не заставит и... — Настя вдруг замолкает. В динамике телефона что-то клацает, шуршит и слышатся глухие голоса, как будто моя собеседница с кем-то переговаривается. — Лика, я перезвоню. Только не делай никаких глупостей, — неожиданно сухо бросает мне она и просто отключается. Смотрю на погасший экран и размазываю тыльной стороной свободной ладони солёные реки по щекам. Без глупостей? О, самую большую глупость в своей жизни я уже совершила. Влюбилась в Марка Громова. Разрешила ему залезть в свою душу, под кожу и во всех смыслах оставить часть себя со мной. Опять опускаю голову к коленям, прижимаясь к ним лбом. Дышу глубоко, закрыв глаза. Сегодня в любом случае переночую у родителей, а завтра. От одной мысли, чем может стать моё завтра я снова готова взвыть. Но держусь. Стараюсь успокоиться, думая теперь не только о себе. Полчаса. Час. Не знаю точно сколько проходит времени, прежде чем решаюсь вернуться домой. Да и на улице заметно похолодало. Пальцы рук уже хочется отогреть своим дыханием. Поднимаюсь с деревянной лавочки и со свинцовым телом направляюсь обратно к дому. И пока плетусь в сторону подъезда, слышу позади себя шорох шин и плавное шипение тормозов. Кто-то, походу, решил в очередной раз припарковаться прямо у подъезда. И пока урчит мотор чьей-то машины, нащупываю в кармане куртки таблетку домофона и намереваюсь приложить ее к двери. Но рука с ключом зависает где-то на полпути.. .Как и моё сердцебиение. — Лика. — хриплый голос за моей спиной проходит через меня как все двести двадцать. Я боюсь обернуться, но тело игнорирует этот страх. Резкий поворот и кажется, что я схожу с ума. Да. Точно. Потому что это бредовая галлюцинация, а не правда. В нескольких шагах от меня не может стоять он. В идеально узких брюках с острыми стрелками и в белоснежной рубашке, закатанные манжеты которой демонстрируют чёрные линии татуировок на руках. Сейчас растерянно в мои глаза смотрит Марк. А я в капкане собственного ступора, потому что знаю точно: могли сойти с орбит все планеты в космосе, но Громова не должно быть здесь. Кусая губы, он проводит пальцами по идеально лежащим волосам. И устремляет взгляд в потемневшее вечернее небо, сдавленно выдыхая: