Но перевести дух не получается, даже когда запираюсь в своей же машине. В груди не хватает воздуха, а в мыслях хаос. Не заводя мотор, прижимаюсь лбом к рулю и зажмуриваюсь. Хочется перезагрузиться, а получается наоборот. Меня затягивают на дно огромные, холодные, голубые глаза и мерзопакостный голос той тетки в белом халате: «твоя же лялька». И все это вгрызается в мою голову. — Сука! Ну почему все так! — ору сам себе на весь салон. Зато теперь точно понимаю, меня пришвартовало к берегу под названием «Влип. Причём по-крупному». *ИППП - инфекции, передающиеся половым путем Глава 16 — Ты уверена? — поправляя тесемки от моего капюшона ветровки, Настя заглядывает в мои глаза. — Нет, но и ходить светить растущим животом под перешептывания за спиной не собираюсь. Тем более документы уже подписаны, приказ готовится, — вздыхаю я и забираю свою небольшую сумку с вещами из рук одногруппницы. Хотя теперь уже, скорее, бывшей одногруппницы. Несколько дней назад меня выписали. И первое, что сделала я - это пришла в универ с заявлением на академический отпуск. Проведённое время в больнице дало мне возможность немного прийти в себя. Когда на первом узи я услышала громкий стук крошечного сердечка, то все стало кристальным. Мне нужно думать и заботиться только о нем. И желание рожать теперь было непоколебимым. И пускай я все ещё слабо вижу, как может или как должно сложиться моё будущее. Зато с неожиданным появлением Марка на пороге больницы я чётко поняла, что не готова пересекаться с ним, видится в коридорах универа. Смотреть, как на его шею вешается другая - выше моих сил. Я этого не заслужила. Токсикоз стих, а вот чувства к Громову нет. Оказывается, им не мешает огромное полотно обиды, каким он окутал меня с ног до головы. Мне стоило только снова посмотреть в черную бездну его глаз, услышать голос... И пока я стояла рядом с ним на том лестничном пролете, мое сердце не билось. Оно сжималось до жгучей боли в груди. Но слова Марка про аборт стали шикарным гвоздём программы. Теперь точно знаю: все, на что могу рассчитывать - это лишь на себя. И попробовать найти тыл в своей семье, ведь Громов больше не появлялся. И именно поэтому сейчас Настя провожает меня на вокзале. Я решила вернуться домой. Хотя слово побег здесь звучит лучше. Скрывать свою беременность от родителей дальше просто глупо и невозможно. Живот ещё не особо заметен, но верхняя пуговичка джинсов уже доставляет массу дискомфорта. — Может, передумаешь? — Настасья бросает тоскливый взгляд на вагон моей электрички. — Даже не проси. Мне нужно быть там, где ничего не будет напоминать об этом козле, — стараюсь выдавить из себя непринужденную улыбку. — Вот именно! Козел он, а куча проблем теперь только у тебя. Я бы на твоем месте... — Настя, хватит, — я умоляюще смотрю на подругу, — радуйся, что ты и близко не на моем месте. Думаешь, круглосуточная тошниловка - это прикольно? Или когда грудь огнем горит? А еще я мечтаю о жвачке со вкусом мела. Найдешь мне такую? — Ладно-ладно, молчу, — хмуро бурчит она, а потом сдавленно втягивает носом воздух. — Я буду скучать. И мои глаза вмиг заполняются слезами. Я теперь хуже кисейной барышни. Готова рыдать, если мне просто показать фото милого котенка. Шмыгая носом, достаю из кармана мобильный и быстро отправляю Насте сообщение со своим домашним адресом: — Приезжай в гости в любое время. Согласно кивнув, она сгребает меня в свои объятия. Ещё несколько минут сопливых прощаний, и я уже сижу в вагоне электрички. Прижимаю к себе небольшую сумку и мысленно надеюсь, что немного отступивший токсикоз не надумает появиться именно сейчас. А ещё хочу вернуться в этот город не раньше чем через год. Мои чувства, все ещё яркие и осязаемые, когда-нибудь полностью затянуться омутом обиды и злости. И пока электричка набирает ход, я прислоняюсь лбом к прохладному стеклу и осторожно кладу ладонь на едва преобразившийся живот. Это все ещё странные ощущения, но уже не такие пугающие. Только моё сердце все равно тянет и ноет. Я не знаю, где Марк. И вряд ли теперь вообще его увижу. Мне хватает одного знания. Самого жестокого и болезненного. Я и малыш оказались брошены тем, в ком сейчас очень нуждаемся. & & & Уже через два часа я выхожу из такси и стараюсь не смотреть так тоскливо на знакомую облупленную дверь подъезда в тусклом свете фонаря. Дом. Милый дом, который я не планировала увидеть раньше новогодних праздников. Как бы я ни любила свою семью, свалить отсюда мечтала ещё с класса десятого. Пять человек на самую обычную трехкомнатную квартиру - это море «удовольствия». Но когда год назад моя старшая сестра развелась со своим мужем и вернулась домой с моими двух и трехгодовалыми племянниками, это море превратилось в океан. И терпеть мне снова придется учиться в нем плавать. Пешком поднимаюсь на пятый этаж и дышу через раз. Кидаться с порога сразу в уборную не планирую, поэтому стойко сдерживаю тошнотворные спазмы. И сжимая в руках сумку, нервно считаю секунды до того, как распахнется дверь родительского дома. Писк племянников, визг сестры, горячие объятия младшего брата и отца, радостные возгласы мамы, бабушкины причитания, что я жутко бледная - вся эта какофония кружит голову, едва я переступаю порог нашей хрущевки. Меня тискают, трогают, целуют. На мгновения я даже забываю, какая причина заставила вернуться сюда. Пока не оказываюсь за семейным ужином. Запахи скромных блюд, расставленных на кухонном столе, заползают в ноздри. Они душат мой чувствительный желудок. Вареная картошка, селёдка, домашние соленья и бабушкины пирожки с печенкой... Жесть! Я не знаю, где нахожу силы не рвануть в сторону туалета. Весь ужин я играю с едой в футбол, распихивая ее по всей тарелке вилкой, но все-таки стойко выдерживаю допросы про учёбу и университет. Улыбаюсь как могу. Разговариваю и пытаюсь продыхивать тошноту. И просто молюсь, чтобы это быстрее закончилось. Сейчас мне нужно поговорить только с одним человеком. С мамой. Правда, когда все домашние разбредаются по своим углам квартиры, оставляя меня и ее на кухне, я не чувствую облегчения. Совсем наоборот. Нервы натягиваются струной так, что звенят во мне. Господи, ну и как все рассказать? — Ликуль, а ты билет назад уже купила? — складывая грязные тарелки в раковину, интересуется мама. — Нет, — ещё больше напрягаюсь от ее вопроса и до белых костяшек сжимаю кружку с горячим чаем. — Ой, это отлично, — довольно провозглашает мама. — В понедельник рано утром тётя Таня с мужем едут в Ростов. Они тебя подкинут до общаги. Я уже договорилась. Делаю глубокий вдох. Все. Деваться мне больше некуда. Нужно сказать как есть. — Мам, я не еду обратно в понедельник. — В смысле? Почему? У тебя нет пар? — слышу искреннее удивление в голосе, пока она продолжает греметь тарелками. И перед своим ответом я молча гипнотизирую ее затылок с рыжими волосами, туго заколотыми наверх. Слежу за движением рук. Они, так же как и мои, усыпаны мелким узором из веснушек. Из всех ее детей так сильно похожа не нее только я. Такая же маленькая, худая и солнечно рыжая. Мама. Она же должна понять и помочь. — Нет, — выдаю сухо и еле слышно, переводя взгляд на чай в кружке. — Я вообще не собираюсь туда ехать. Боковым зрением замечаю, как мама замирает у раковины и вытирает мокрые руки о цветастый передник. — Это как? — Я взяла академический отпуск, — на одном дыхании говорю правду, но глаза поднять на маму боюсь. — Лика, это что за шутки дурацкие? — Так надо было. Точнее, так получилось. — Что это значит? Ты куда-то вляпалась? Поругалась с кем-то? С преподавателем? — уже испуганно причитает она. — Лика, не молчи! Мое сердце медленно, но очень громко стуча, ползет куда-то к горлу, когда я решаюсь снова посмотреть на маму. Ее глаза похожи на две голубые пятирублёвые монеты. В своей голове я репетировала этот разговор. Прокрутила раз миллион, но сейчас в мой рот словно напихали ирисок. Все слиплось от тошнотворного страха сказать правду. Только выбора у меня уже нет. И на каком-то инстинкте мои ладони отлипают от кружки и ложатся на мой живот. Он не такой уже и плоский. Пальцами я сминаю мягкую ткань кофты. Смотрю на маму, не отрывая от нее глаз. — У меня была на это причина. Этой причине уже одиннадцать недель. Несколько страшных, долгих секунд она молчит. Мечет взгляд с моего лица на мои ладони. А потом цепляется руками за край столешницы позади себя и чуть не оседает к полу. — Нет... Лика... Скажи мне, что это шутка! — судорожно шепчет она. В ее глазах безграничный шок, а в моих снова литры слез. И дрогнувшим голосом произношу то, во что еще сама не верила и не осознавала: — Нет, мам, поэтому и вернулась. Я беременна. Мы с мамой никогда не были особо близкими. Я не делилась с ней секретами. Не потому, что не хотела. Потому что у меня их и не было. Но не теперь. Я рассказала маме о самом дорогом и сокровенном. О том, что сейчас вышло в моей жизни на первый план. И теперь, притаившись, со страхом жду ее реакции. Боюсь даже пошевелиться.