Но как назло, барабанящие капли лишь набирают обороты. Поэтому просто в одно решающее мгновение хватаю телефон, купленные таблетки и, накинув на голову капюшон толстовки, наконец выскакиваю из машины. Второе отделение гинекологи я нахожу на третьем этаже корпуса. Меня встречает длинный светлый коридор, напрочь завешанный яркими плакатами о радужной доле материнства и жутких опасностях ИППП*. Ну и как же без огромного плаката с рекламой презервативов. И меня передергивает от такой дебильной иронии. — Молодой человек, вы куда намылились? — как из-под земли передо мной всплывает тучная дамочка в белом халате и чуть не придавливает меня к стене, преграждая собой путь. — А Соболевская здесь лежит? — игнорируя враждебный настрой врача, или кто она там, всматриваюсь в пустой коридор за ее спиной. — Время посещений уже закончилось. Без лишних вопросов лезу в задний карман джинсов и достаю фиолетово-синюю купюру, оставшуюся от сдачи с покупки лекарств. И она опускается прямо в широкий карман белого халата. — Мне очень надо, понимаете? — в упор смотрю на медработника перед собой. И она понимает. Потому что уже через пару секунд распахивает ближайшую к нам дверь палаты и прямо-таки рявкает туда: — Соболевская, к тебе пришли. Я нервно сглатываю и использую все оставшиеся секунды до нашей с ней встречи, чтобы хоть немного собрать брыкающиеся мысли в кучу. Но все окончательно летит в хрен знает куда, когда в дверном проеме палаты появляется она. Хрупкая, в несуразно растянутых футболке и штанах, рыжая копна заплетена в небрежную косу на одно плечо и с серо-зеленым цветом лица, украшенным тёмными пятнами веснушек. И мягко говоря, сейчас Лика вообще непохожа на ту солнечную девочку, что окликнула меня тогда у входа в университет. — Марк? Ты что здесь делаешь? — испуганно шепчет она, смотря на меня огромными голубыми глазищами. А ее худые руки тут же тянутся к животу, прикрывая его. И я теряюсь уже вообще... Мне не по себе до мурашек по спине. — Пришёл. Поговорить, — выдавливаю из себя максимально бесполезный ответ. — О, кажется, наш блудный папка явился не запылился, — ехидно хмыкает та самая женщина в белом халате, все ещё стоящая рядом с нами. И первая из ступора выходит именно Лика. — Не ваше дело, — неожиданно грубо цедит она, а растерянность в ее глазах меняется на целый океан льда. — Г ромов, если ты хочешь поговорить, то у тебя есть пять минут. Соболевская указывает подбородком на дверь за мной, и я послушно выскальзываю из отделения на лестничный пролет. — Как ты узнал, что я здесь? — скрестив руки на груди, она сразу переходит в наступление, когда мы на расстоянии друг от друга размещается у окна. Лика не смотрит на меня. Ее взгляд устремлен куда-то прямо перед собой. Да я и сам не пялюсь на Соболевскую. — Настя сказала, — опираюсь пятой точкой о край подоконника и отвожу глаза на бледно-розовую штукатурку стены. — Зашибись, подруга, — тихо шипит рыжая. — А ты собиралась скрывать это и дальше? — А тебя это как-то вообще волнует? — Ну... — вздыхаю, пытаясь подобрать слова, хотя в голове просто идеальная пуста. Забылся нафиг весь алфавит. — Да. Видимо, ответ выходит чересчур неуверенным, потому что слышу лишь демонстративный смешок Лики. И мы молчим, продолжая подпирать подоконник. Минута. Две. И я чувствую, как между нами сплетается напряжение, делая воздух между нами тяжёлым и вязким. Я не знаю, что сказать Лике. Понимаю, что надо поговорить. Боковым зрением вижу, как она сжимает себя рукам, уставившись в одну точку. Рядом со мной стоит не милая, рыжая девочка, которая заставила меня когда-то в один момент сбросить с себя все предосторожности, а бледная, гранитная скала. — Как ты себя чувствуешь? — я все таки поворачиваюсь к ней. — Отлично, — безэмоционально отрезает она. — А срок какой? — Почти десять недель. Извилины в моей голове начинают неприятно напрягаться. — Но. мы ведь не. — рассеянно бормочу я. — Акушерский срок считается от последних месячных. Это если ты сейчас пытаешься найти какие-то несостыковки, — ядовито обрывает меня Лика. Ясно, — тяну я. Хотя ни хрена неясно. Даже от оглашения срока беременности ко мне не приходит озарение, что я должен сейчас говорить и делать. И все же решаюсь задать ещё один вопрос. Знаю, чувствую, что он, наверное, неправильный... Но что вообще сейчас будет правильным? Перевожу взгляд с напряженного профиля Лики в окно, до сих полируемое дождём. — А аборт? — мой голос садится, становясь непривычно хриплым. И во рту появляется гадкий привкус горечи. И мне кажется, что Лика вздрагивает как от удара. — Аборт головного мозга сделай себе. Она резко отшагивает вперед, видимо, пытаясь сбежать обратно за дверь отделения гинекологии. Но я оказываюсь проворнее. Просто на каком-то автомате успеваю ухватиться за ее тонкое холодное запястье. — Лика, стой! И она послушно останавливается. Замирает на месте и даже не вырывает свою руку. Но эта покорность быстро становится обманчивой. Лика просто с резкого разворота лепит мне свободной ладонью смачную, звонкую пощёчину. И такую, что из меня выбивается весь кислород, а в звездочках перед глазами я вижу Москву. — Убери. От меня. Руки, — ее голос звенит от ненависти, в голубых глазах целая Антарктида, которую застилают слезы. — От тебя нам ничего не нужно. Ты настолько омерзителен, что меня тошнит от твоего присутствия. Ты просто самая настоящая сволочь. Она взглядом пробивает и прибивает меня к полу. Я, как болван, таращусь на Лику. И пока моя щека горит адским пламенем, все ещё сжимаю тонкое запястье пальцами, чувствуя, как под ними вибрирует ее пульс. Это что? Уже гормональный бум в разгаре или Лика просто сама по себе такая? Внезапно чужая, озлобленная, незнакомая и совершенно непонятная для меня... Но, твою же мать, она такой не была. Ее уже даже Рыжиком не назовёшь. — Мы недоговорили, — стараюсь говорить как можно твёрже и спокойнее, но Лике удается одним рывком руки освободиться от меня. — Не о чем нам разговаривать. Все, что нужно ты уже сказал, а я услышала, — она делает шаг назад и снова обнимает себя за плечи. Лика смотрит на меня в упор, кусает бледные губы и уже не сдерживает слез. И я теряю последние нити самообладания сам. — А что я должен сказать? — повышают голос и развожу руками. — Что рад? Счастлив? Нет, Лика, в данный момент я ни хрена не понимаю. — Поздравляю! — не скрывая злости, громко выдаёт она. — Спасибо! — ору так, что мое эхо теряется по всем лестничным пролетам. С испугом в глазах Лика отшатывается. — Черт! — провожу ладонью по волосам, пытаясь до последнего не сорваться. А потом просто плюю на все происходящее вокруг, утыкаюсь взглядом в стену и говорю как есть. На одном выдохе. — Я не хочу и не готов. Поэтому я не знаю, что мне... нам делать дальше. И снова это конченое молчание. Душное и заставляющее тяжело биться моё сердце. — Я знаю, Марк, — дрожащая усмешка Лики нарушает тишину. — Мне рожать, а тебе ехать к Карине. Трус. Ее слова бьют меня под дых. Я успеваю обернуться в тот момент, когда уже рыжая коса исчезает в дверях второго отделения гинекологии. Зашибись пообщались. Пульс жжет вены, и мне хочется вмазать по этой двери с ноги. Но сжимаю кулаки и запихиваю их в широкий карман толстовки. Лекарства! Снова врываюсь в отделение, собираясь также нагло ворваться и палату к Лике, но та пышнотелая врачиха уже тут как тут. — Куда?! — возмущается она, тормозя меня за рукав. — К Соболевской. — Будешь дальше девчонку доводить, папаша ты недоделанный? Только рыдать ночами перестала. Ее не жалко, так ляльку в животе пожалей. Твоя же лялька. Мордой вон какой вышел, а из душонки-то гнильцой попахивает, — глаза женщины искрят пренебрежением. Треш. Это просто какой сюр и треш. Ощущаю себя в очень гребаном спектакле. Глубоким вдохом проталкиваю колючий комок, застрявший в горле, и вручаю упаковку с таблетками прямо в руки даме в халате. — Лике передайте. И просто вылетаю оттуда быстрее скорости света.