Мертвецки бледную Лику на соседнем сиденье. Она молча глотает слёзы, а дрожащие ладони гладят живот под расстегнутым пальто. — Врачу дозвонилась? — нервно барабаню пальцами по рулю. Пытаюсь не показывать, что меня колотит изнутри самого. Все что сейчас нужно Лике -это врач и моя уверенность, что все будет хорошо. — Да, — лепечет Рыжик, облизав побелевшие губы. — Сказал, что будет ждать. — Хорошо, — отвлекаюсь на секунду от дороги и протягиваю свою руку к Лике. Осторожно сжимаю, лежащую на животе, ее ладонь. Она ледяная настолько, что мне жжет от холода пальцы. — Все будет хорошо, Рыжик. Лика не кивает и не отрицает. Смотрит в одну точку, и ее лицо бледнеет ещё сильнее, делая яркие веснушки на щеках жуткими темными пятнами. Она ничего не говорит, но я понимаю по губам. Они просто безмолвно шепчут: «больно...» Дыхание Лики на какие-то мгновения становится прерывистыми и поверхностным. — Марк, пожалуйста, быстрее. — судорожно всхлипывает она и впивается пальцами мне в ладонь. А быстрее уже и некуда. Моя нога прижимает педаль до упора и так. Я вообще ничего не понимаю. Что сказать и чем помочь ей именно в эту секунду. Мне страшно так же, как и Лике. Потому что этого не должно было быть... Еще рано. Очень рано. На улице еще лежит снег, а я планировал везти Лику куда-либо со схватками не раньше, чем зацветет долбаная сирень. Знакомое здание клиники появляется перед капотом машины через невыносимо долгие десять минут. Вылетаю из салона к пассажирской двери не одеваясь. Прямо в домашней футболке и спортивках, наплевав, что на улице намного ниже ноля. Не дав ступить и шагу, забираю прямо с сиденья Лику на руки. Она тут же льнет ко мне, цепляясь за мою шею. Прижимается к ней лицом и часто, рвано дышит, пока я несу ее в приемное отделение. От этого дыхания колом становится кровь в моих жилах. В клинике уже ждут нас. Стоит только появиться на пороге, как девочка на ресепшен, подскочив, тут же хватается за телефон: — Павел Петрович, здесь Громовы, — рапортует она в трубку и, видимо, получив ответ, кивает уже нам. — Доктор сейчас будет. Бережно опускаю Лику на пол и помогаю снять с нее пальто. Отбрасываю его на диванчике в холле у стены и снова обнимаю Рыжика. Ее уже знобит. Вместо ледышки ко мне теперь жмется горячее и дрожащее тело. — Марк, они же ничего плохого ему не сделают, нет? — шумно выдыхает Лика. — Нет, конечно. Ты что, — пытаюсь приободряюще улыбнуться. Разговариваю с ней как с маленькой, тогда как что-то царапается глубоко в груди. Я целую ее в рыжую макушку. — Просто укол витаминчиков и все. — Ненавижу уколы, — тихо усмехается она, и я чувствую, как Лика просто обмякает у меня в руках, оседая к полу. Она теряет сознание, а я самообладание. Ловлю Рыжика в полете и уже ору благим матом, чтобы хоть кто-то чухнулся к нам в этой чертовой клинике с помощью. Я оказываюсь в каком-то конченом кино. Врачи, медсестры, каталка, суета. И все перед моими глазами, но не со мной в главной роли. Лику куда-то увозят, а я остаюсь один. Понимаю, где нахожусь, но не соображаю, что происходит. Под рёбрами какое-то вязкое чувство, мешающее думать, дышать и вообще двигаться. Сажусь на мягкий диванчик, рядом с брошенным пальто Рыжика. Так и провожу хрен знает сколько времени, пялясь в один-единственный квадрат плитки на полу и сжимая в руках кремовый кашемир. Не позволяю себе допустить ни единой мысли, что все происходящее сейчас станет самым дерьмовым в моей жизни. Я планирую забрать Лику сегодня домой. И точка! Лучше и безопаснее, чем со мной ей не будет нигде... — Марк, — мужской голос заставляет меня тут же подняться на ноги. Тот самый лысый врач, с которым мы так радостно считали пальчики на УЗИ, теперь снова оказывается передо мной. Правда, он уже почему-то не улыбается. — Как ребёнок и Лика? — хриплю, ощущая стук собственного сердца где-то в горле. — Марк Викторович, нам лучше поговорить в моем кабинете, — док нервно поправляем лацканы своего идеально белого халата и взглядом указывает на лестницу в стороне от нас. И меня накрывает. Ещё секунда в неведении и я точно свихнусь на хрен. — И шагу не ступлю, пока не узнаю, что с моей женой и моим ребёнком, — цежу я, сжимая кулаки, в одном из которых все ещё держу кремовое пальто. Врач вздыхает и мягко пытается подтолкнуть меня к лестнице, положив свою руку мне на плечо: — Марк, прошу, пройдемте со мной. — Да что за хрень?! — грубо сбрасываю с себя докторские лапы. — Почему нельзя нормально ответить мне, что происходит? Отведите меня к ней. Живо. Или я расхреначу репутацию вашей клинике к чертям собачьим. Меня трясёт как от двухсот двадцати. Башка отказывается оценивать все адекватно. Мне нужно лишь одно. Увидеть ее. И черта с два меня кто остановит. Нагло делаю шаг в сторону тех дверей, куда увезли Рыжика. Но и док оказывается не промах. Резко осаживает меня, с силой ухватившись за мое предплечье и стопорит на месте. — К ней нельзя. Она в родах. Оторопело смотрю на лысого дядьку в белом халате. Он что? Долбанулся? — Какие роды? Вы вообще адекватные? — сквозь зубы повышаю голос. — Ей рожать не раньше мая. Ау! На дворе зима. Или вы за дебила меня держите? — Мне жаль. Но есть такое понятие, как антенатальная гибель плода. Вижу в глазах доктора то, чего видеть не хочу. Но деваться мне некуда. Мои ноги врастают в пол, да и душа вползает туда же. — Походу, это вы здесь дебилы, — слышу свой голос как за тысячу километров. — Какого «плода»? Вы тут че, огородники? Что, мать вашу, с моим ребёнком? — Марк Викторович, сердцебиение ребёнка остановилось ещё в утробе. Я сожалею. Смотрю на дока, а звуков из его рта не слышу. Он что то плямкает ртом, как рыба. В моей голове и ушах белый шум. На какое мгновение моя жизнь становится как из кусочков. Там есть. Там нет... Я вроде даже кидаюсь на врача... Ору, что-то о том, что меня обязаны пустить к ней. Мелькают перепуганные лица медсестёр. Охрана. И Толик, который просто за шкирку вытягивает меня из здания клиники. Звиздец. — Ваш отец приказал доставить вас домой, — бурчит амбал и пытается утащить меня к своей огромной чёрной тачке. — Да пошёл он! Пошел ты! Все пошли! — ору в морозный воздух и, отпихнувшись от рук Толика, просто пятой точкой падаю на ледяные ступени перед входом в клинику. И я не пойму, где сейчас холоднее: в эту ночь на улице или у меня внутри. Опираюсь руками о свои колени и запускаю ладони в волосы. Сжимаю их пальцами с такой силой, что темнеет в глазах. И я просто безмолвно кричу. & & & Спрятав лицо в капюшон черной толстовки, я медленно прохожу по коридору с мерзко белыми стенами. Вокруг пусто. В душе пусто. В голове пусто. Я вообще теперь состою из пустоты. Не помню, как провёл остаток этой кошмарной ночи, ставшей приговором всему хорошему, что только появилось между мной и Ликой. Вроде как просидел до утра в пустой комнате с бутылкой виски, тупо глазея на детскую кроватку. Убрать и выбросить не хватило сил. Но сейчас, стоя перед дверью палаты, где лежит Лика, я буквально собираю себя воедино. Ей гораздо хуже, чем мне. И я должен быть сильнее, чем она. Я неверующий. Но перед тем как повернуть ручку на двери и войти туда, мысленно прошу всех неведомых мне богов хоть как-то помочь. В палате все такие же белые стены, шторы, мебель. Постельное на кровати тоже белое, как и больничная рубашка на полупрозрачной фигурке Лики. Поджав ноги к груди и обняв их руками, она неподвижно сидит на краю кровати. Рыжие волосы стянуты в тугой пучок на затылке. Лика никак не реагирует на мое появление. Ни когда я вхожу в палату, ни когда осторожно сажусь рядом на кровать, стягивая с головы капюшон. Она просто смотрит куда-то в пространство перед собой. — Рыжик, — хриплю я, бросая взгляд на жутко заострившиеся черты лица. Хочу дотронуться до неё. Прижать к себе. Я не видел ее всего чуть больше суток, а кажется, что вечность. Лика молчит и не двигается. Подрагивает лишь рыжая линия длинных ресниц. — Я с тобой... — касаюсь костяшками пальцев ее щеки. Реакции нет. Она по-прежнему где-то не здесь. — Поговори со мной. Прошу тебя, Рыжик. О чем угодно, — прислоняюсь лбом к ее плечу. — Только не молчи. — Уходи, Марк, — ее слова разрывают меня на части. Дерут изнутри так, что хочется расколотить себе ребра. Медленно сползаю с кровати, опускаясь перед Ликой на колени. Дрожащими руками обхватываю ее осунувшееся личико. Пытаюсь поймать взгляд стеклянных голубых глаз. — Не уйду, — озвучиваю настолько твёрдо, насколько позволяет это сделать севший голос. — Я люблю тебя, Лика. Люблю, слышишь? — Тебе больше не нужно притворяться, — нервно срывается с потрескавшихся губ. — Ничего больше нет. — Мы. Мы есть. Посмотри на меня, — требую я. Глажу большими пальцами мраморную кожу щёк и скул, а слова срываются в натянутый хрип. — Рыжик, пожалуйста.