А я так стою в проходе, вцепившись пальцами в спинку кресла. Сердце в груди стучит настолько громко, что заглушает все происходящее вокруг. Самолёт полностью останавливается под настороженный гул пассажиров. Бортпроводницы стараются держать лицо, но, видимо, сами не до конца понимают, что вообще происходит. Зато понимаю я, когда по салону раздаётся голос: — Уважаемые пассажиры, с вами на связи командир корабля. Наша авиакомпания приносит свои извинения за возникновение нештатной ситуации. Прошу проявить вас терпение, а гражданку Громову Анжелику Александровну покинуть борт. Вас ждёт муж. Возмущения среди пассажиров лишь возрастают, а мое сердце летить куда-то вниз. Даже не взглянув на свою мать, я просто считаю шаги до выхода, с трудом передвигая ноги. — Вы Громова? — та самая стюардесса, что пыталась усадить меня обратно в кресло, теперь удивлённо округляет глаза. Я уверенно трясу головой. Громова. И никак иначе. — Вот бы ради меня кто так заморочился. Самолёт остановил... — чуть ли не с завистью вздыхает стюардесса и тянется к рычагу на двери самолёта. — Да. Он умеет удивлять, — нервно шепчу самой себе, когда меня обдает потоком холодного воздуха. И это не отрезвляет. Пульс вибрирует по моим венам, заставляя меня дрожать. Ватными ногами делаю шаг на уже подъехавший трап, цепляясь пальцами за перила. Скольжу взглядом вниз по ступеням, задерживая на самой нижней. И потом, перестав дышать, провожу его дальше. Я знаю, что увижу. А точнее, кого. И в этот раз никак ошибок. Я вообще не верю в поисходящее. Так, наверное, не бывает. Но сейчас все именно так... Вальяжно расстегнутая куртка и руки, засунутые в карманы чёрных джинсов. Марк подпирает собой дверь перронного автобуса. Оттолкнувшись от своей опоры, Громов делает один шаг вперёд, осторожно сокращая разделяющее нас расстояние. И мое сердце, врезавшись мне в рёбра, толкает меня вперед. К тому, кого люблю. Я сбегаю с трапа, не ощущая земли под ногами. Начинаю дышать, лишь когда влетаю в объятия Марка. Приходу в себя окончательно. Чувствую живой. нужной... и любимой, как только его сильные руки сжимают меня до самого правильно чувства в груди. Теперь у нас все точно будет хорошо... Когда зацветает сирень... Марк Сжимаю руль и заставляю мотор машины скулить. Парочка штрафов мне обеспечены, но я готов отдать дохрениллион денег, лишь бы успеть. Меня всего колотит изнутри. Понимаю, что нужно ехать быстрее, а быстрее уже и некуда. Моя нога прижимает педаль до упора и так. Я все еще не понимаю, чем могу ей сейчас помочь. Хотя время подготовиться к этому было предостаточно. Уже пора. На улице конец мая и вовсю цветёт сирень. Знакомое здание клиники появляется перед капотом машины через невыносимо долгие десять минут. — Где Громова? — я заливаюсь ураганом в приемное отделение, даже забыв нацепить бахилы. — На третьем этаже, но сейчас вас уже вряд ли пустят, — тут же рапортует мне дежурная медсестра. Да куда там! Не пустят! Хмыкнув, несусь к лестнице, а потом и по ней, не считая ступени и игнорируя негодующий оклик медсестры у себя за спиной. На третьем этаже меня действительно, мягко говоря, не ждут. Стоит только появиться в дверях отделения, как на меня цербером налетает незнакомая женщина в белом халате. — Вы куда? — она грозно закрывает собой путь дальше по коридору. — Я муж Громовой. У нас договоренность с врачом. — Жена ваша уже в родзале. — Вот мне туда и надо, — пытаюсь обойти мадам и пройти дальше, но не тут-то было. — Мужчина! — восклицает она, кидаясь чуть ли не грудью на амбразуру. — Туда только с разрешения доктора. — Значит, позовите его! — я уже тоже теряю терпение, повышая голос. — Я должен быть там! — У меня инструкции! — А у меня жена, мать вашу, рожает! — Вы орете громче, чем роженица. Зоя, пропусти ты его, — неожиданно из дверей с надписью родильный зал высовывается голова врача в белой шапочке, — раз уж так требует. Марк Викторович, в обморок-то не шлёпнетесь? — усмехается она. Закатываю глаза и победно кошусь не Зою. И она недовольно вручает мне комплект больничной одежды в виде рубашки с коротким рукавом и штанов. Переодеваюсь и дезинфицируюсь пулей. И только оказавшись в дверях родзала, я неожиданно понимаю, что может все-таки. Зое надо было стоять на своём до конца. Одного не то стона, не то рыка родного голоса хватает, чтобы спиралью закрутились все мои внутренности. А когда взгляд среди нескольких врачей в белых шапочках цепляется за знакомый точеный профиль и рыжий водопад локонов, то я вообще оседаю где-то возле стеночки на какой-то скамеечке. Моя спина мигом покрывается испариной. — Давай, Лика. Вот сейчас хороший вдох и пошла... — командует та самая врач, что дала добро на мое присутствие здесь. Я нервно поправляю ворот тонкой рубашки. В смысле пошла? Куда пошла? Она же как бы рожает, не? И что-то я чертовски плохо соображаю, когда моя Лика сжимает в своих тоненьких пальчиках поручень на этом жутком кресле. Сжимает так, что жилы на ее хрупких руках становятся дыбом. Она даже не замечает моего присутствия. Я вижу, как ей больно. И понимаю, до какой степени бесполезен и беспомощен сейчас. Я тридцатилетний мужик, который геройски обещал держать любимую женщину за руку, теперь сижу, забившись в уголке. Не могу сдвинуть свой зад с места. Потому что точно знаю, что Лика гораздо сильнее меня. И я совсем не о том, что, кажется, она вот-вот переломает эти железные поручни... — Давай. Тяни. Тяни схватку. Ещё. Ещё. Ещё, — громко причитает врач в унисон с каким-то животным рычанием Лики. А потом все замирает. И голос врача и мучительные стоны Рыжика, а ее пальцы резко перестают срастаться с поручнем, внезапно отпуская его. Я сам уже готов стечь по стене к полу, как звонкий крик оглушает все вокруг. — Девочка. Время 15:45, — радостно констатирует врач. Девочка. Мое сердце больше не помещается в грудную клетку. Хватаю ртом воздух и смотрю на неё. На крошечного человечка, которого осторожно кладут Лике на живот. Как через дымку уже на дрожащих ногах я все-таки добираюсь до Рыжика. Без лишних слов просто прижимаюсь своим лбом к ее виску, касаюсь губами мокрых солёных щек. — Спасибо, — все что могу сейчас произнести. И вкладываю в это слово больше, чем Лика себе может представить. Мое спасибо - это ее решение окликнуть меня тогда возле входа в университет. — Марк, ты здесь. Все-таки успел, — облегченно выдыхает Лика. — Кстати, ты проспорил, — слышу ее тихий смех. — Она не рыжая. Перевожу взгляд ей на живот. Дрожащие пальцы Лики осторожно гладят темноволосую макушку нашей дочери, которая все еще громко и смешно кряхтит. Со страхом сам касаюсь крохотных пальчиков и с бешеным чувством в груди наклоняюсь к ним. Делаю вдох. Fraise1. Как и мама... И меня прошибает током. Вокруг словно все перестает существовать: эта комната, снующие возле нас врачи и их голоса. Остаётся только самое важное в моей жизни. — Я люблю вас, — мой шёпотом срывается в сдавленный хрип. Лика поднимает на меня взгляд. Смотрит огромными голубыми глазами. И первый раз за восемь прошедших лет я не вижу в них боль. — И мы тебя любим. — шепчет она в ответ и слегка приподняв голову, тянется к моим губам. Целует и улыбается одновременно, —.папа. — Папа. — повторяю я попугайчиком и снова возвращаю взгляд к своей крошечной дочери. Охренеть. Я теперь реально папа. Из родзала выхожу как пьяный. Меня шатает. И это что-то за гранью счастья. Выплываю из дверей клиники в тёплый майский вечер. И усаживаюсь на ступеньки перед входом прямо в больничном костюме. Опираюсь руками о свои колени и запускаю ладони в волосы. И наверное, выгляжу как дурак, когда широко улыбаюсь и лохмачу свою шевелюру пальцами, потому что на меня подозрительно косятся прохожие. Ну и пусть. Зато я самый счастливый дурак на свете. Я хочу кричать об этом. Но глубоким вдохом наполняю легкие ароматом цветущей сирени. Ей засажена почти вся территория клиники. И пускай этот момент случился на восемь лет позже. Главное - он есть. Теперь все хорошо. * * *