Я коснулась его необъятных мускулистых плеч, которые так эротично напрягались при взмахе огромного топора. Он разрубал части массивных стволов, словно они были сделаны из бумаги. «И эта картинка до сих пор стоит у меня перед глазами.» Я провела острыми ногтями по плечам вниз и почувствовала, как напрягается тело моего гладиатора. Хоть он и был ко мне спиной, но я знала, что сейчас он давит в себе свою соблазнительную ухмылку. «Ммм… какой неприступный…» Мои обнаглевшие руки залезли под его майку и оттянули резинку шорт. Джеймс повернулся ко мне, закусив нижнюю губу, страдальчески заглядывая в мое лицо. И только я прикрыла глаза, приближаясь к таким желанным мягким губам, как волна холоднющих капель мощным напором обрушилась на мою грудь. — УАЙЛД!!! — Я тебя предупреждал, малая. Если ты не успокоишься, я все расскажу твоей маме! — хохотал надо мной мой ненаглядный, и я вместе с ним, устраивая мокрый побег. — Ладно-ладно, ухожу. * * * Я переоделась после незапланированного холодного душа и вышла на улицу. Мама сидела в кресле-качалке на скрипучем крыльце и зачарованно улыбалась. Я села рядом и взяла ее руки в свои. — Мама, как он тебе? — Девочка моя, он потрясающий! Вы словно магниты, и он так любит тебя! — И я его… — Я знаю… Я хотела еще кое-что сокровенное рассказать о своем прекрасном муже, но побоялась расстраивать мамино слабое сердце. Да и Джеймс уже вышел одетый и готовый к поездке домой. «Мой Джеймс… Джеймс Бонд.» — Миссис Кларк, я договорился, на следующей неделе вам установят котел и проведут отопление в дом, а еще через поменяют кровлю и сантехнику заодно. Остальное по мере обнаружения. — О. Мой. Бог. Милюша, где ты нашла такой клад? — мама всплеснула руками и вскочила на ноги. — Это я ее нашел, — похвастался Джеймс, — Но нам пора. Спасибо за все, особенно за вашу потрясающую дочь. — А как же ужин? Я приготовила чили кон карне. Я взглянула на бледнеющего мужа и поспешила попрощаться. — В следующий раз, мам. У нас кошка дома голодная. Спасибо за все. * * * Выехав из города, мы остановились. Джеймс вышел из машины и открыл мою дверь. — Садись за руль… В темноте я посматривала на своего страдальца, лоб которого покрылся испариной, и он жалобно постанывал, прикрывая глаза. «Бедненький мой…» — Ну зачем ты съел столько запрещенки, Джеймс?… — Мама бы обиделась… и оно того стоило, крошка… сейчас… сейчас пройдет… надо потерпеть… * * * Джеймс тревожно спал, иногда все еще постанывая и корчась от боли во сне, хмуря свои грозные густые брови. «Хороший мой… такой беспомощный в минуты своей слабости…» Я бы отдала все на свете, чтобы помочь ему. Чтобы излечить его, я была готова на все… отдать все… даже свою собственную жизнь. Я лежала на его груди и гладила рисунок могучего опасного создания то пальцами по контуру, то ладонью по всей поверхности. «Грифон… самоотверженное существо, неудержимый зверь.» С каждым днем я ощущала, как он запускает когти в мое сознание, меняя его. Наша жизнь состояла не только из безудержной страсти и приторно-нежной любви, но из постоянных тренировок в качестве жены Грифа «Что такое быть женой Грифа?» Это водить машину, как настоящий гонщик Формулы 1, это стрелять из любого вида оружия словно Хитман и знать приемы рукопашного боя, это постоянно вращаться в кругу профессиональных убийц. «И это быть самым стервозным и опасным прокурором Нью-Йорка.» На работе меня прозвали «Горгоной» или «Горго», из-за выработанного непробиваемого стального характера, длинных острых ногтей, из-за кудрявых волос, которые напоминали вьющихся змей в порыве моего гнева. И за то, как я превращала в камень всех мужчин, которые меня окружали… как я завораживала их, каждого, смотря даже вскользь. «Это — мой дар, и я пользуюсь им сполна.» Но сердцем своим и душой я принадлежала лишь своему пленительному царю, единственному повелителю — Грифу. И дома мы были Мили и Джеймс, и свои потаенные сущности мы прятали глубоко в тени. Но иногда все же они встречались в наших безудержных занятиях любовью, вырываясь, чтобы разорвать друг друга на части от необузданного влечения, разжигая яростный огонь между нами. «Грифон и Горгона… нарочно не придумаешь… просто адская смесь… и мне это нравится…» Я легко поцеловала прохладный, еще немного влажный лоб, сомкнутые веки, мягкие теплые губы, прочерчивая пальчиком контур его идеального мужественного лица. Последний поцелуй пришелся в щеку в начало алой тонкой отметки, разделяющей его лик на Грифа и Джеймса. Мой нежный муж улыбнулся во сне. Слегка наваливаясь, он зарылся в мою шею и прижал крепко к себе. «Спокойной ночи, любовь моя…» * * * Уже битый час я пыхтела в своем крохотном, но таком любимом теплом кабинете над люто ненавистным делом, выстраивая новую линию обвинения, вновь и вновь перебирая улики, новые свидетельские показания и приобщенные к делу обнаруженные доводы Фишера. Уже год длится наша схватка за свободу или заключение невыносимого Кита Блэка. Единственного, кто не поддался моим чарам. Да и Фишер был хорош… но и я была его ученицей, причем отличницей. Поэтому мы вновь и вновь сталкивались на жестких прениях, неистово сражаясь за правду… только каждый за свою. «Я уверена, что он совершил всю эту череду безжалостных убийств! Я чувствую!» Шесть жертв! ШЕСТЬ! И ВСЕ указывало на малолетнего ублюдка! И, как неожиданно, что резня прекратилась, когда его засадили под следствие. Я снова достала фотографии жертв, бедных молодых девочек, и разложила их на своем темно-коричневом гладком столе. «Я засажу тебя, сукин сын!!!» Вглядываясь внимательно в нанесенные ножевые ранения, я не заметила, как в мой офис вошел мой любимый старичок, мой вялый помощник. Детектив Уильям Браун. — Здравствуй, Горго! Опять свои змеи распустила⁈ «Мой ненаглядный автор прозвища!» — Ну я же не на допросе. И с Днем Рождения, Уилл! Ты что-то не нарядный, от слова совсем. Держи подарочек. Я протянула старичку коробочку с серебряной печаткой в виде змея. — Обалдела⁈ Забери это!!! Вот одену и помру! Это по-любому заколдованная хрень! — Да, но только на здоровье и долголетие. Бери давай! По-хорошему пока прошу. — Ладно-ладно, змеюка, а то еще ужалишь! — То-то же, — довольно фыркнула я. Дедуля нацепил украшение и понурил голову. Его глубоких морщинок коснулась печаль.