Глава XXIII Экзекуция Аукционный торг открывался в пять часов. Доступ граждан для обозрения вещей начинался с четырех. Друзья явились в три и целый час рассматривали машиностроительную выставку, помещавшуюся тут же рядом. – Похоже на то, – сказал Остап, – что завтра мы сможем уже при наличии доброй воли купить этот паровозик. Жалко, что цена не проставлена. Приятно все-таки иметь собственный паровоз. Ипполит Матвеевич маялся. Только стулья могли его утешить. От них он отошел лишь в ту минуту, когда на кафедру взобрался аукционист в клетчатых брюках «столетье» и бороде, ниспадавшей на толстовку русского коверкота. Концессионеры заняли места в четвертом ряду справа. Ипполит Матвеевич начал сильно волноваться. Ему казалось, что стулья будут продаваться сейчас же. Но они стояли сорок третьим номером, и в продажу поступала сначала обычная аукционная гиль и дичь: разрозненные гербовые сервизы, соусник, серебряный подстаканник, пейзаж художника Петунина, бисерный ридикюль, совершенно новая горелка от примуса, бюстик Наполеона, полотняные бюстгальтеры, гобелен «Охотник, стреляющий диких уток» и прочая галиматья. Приходилось терпеть и ждать. Ждать было очень трудно. Все стулья были налицо. Цель была близка. Ее можно было достать рукой. «А большой бы здесь начался шухер, – подумал Остап, оглядывая аукционную публику, – если бы они узнали, какой огурчик будет сегодня продаваться под видом этих стульев». – Фигура, изображающая правосудие! – провозгласил аукционист. – Бронзовая. В полном порядке. Пять рублей. Кто больше? Шесть с полтиной справа, в конце – семь. Восемь рублей в первом ряду прямо. Второй раз восемь рублей прямо. Третий раз. В первом ряду прямо. К гражданину из первого ряда сейчас же понеслась девица с квитанцией для получения денег. Стучал молоточек аукциониста. Продавались пепельницы из дворца, стекло баккара, пудреница фарфоровая. Время тянулось мучительно. – Бронзовый бюстик Александра Третьего. Может служить пресс-папье. Больше, кажется, ни на что не годен. Идет с предложенной цены бюстик Александра Третьего. Публика заржала. – Купите, предводитель, – съязвил Остап, – вы, кажется, любите! Ипполит Матвеевич не отводил глаз от стульев и молчал. – Нет желающих? Снимается с торга бронзовый бюстик Александра Третьего. Фигура, изображающая правосудие. Кажется, парная к только что купленной. Василий, покажите публике «Правосудие». Пять рублей. Кто больше? В первом ряду прямо послышалось сопенье. Как видно, гражданину хотелось иметь правосудие в полном составе. – Пять рублей – бронзовое «Правосудие»! – Шесть! – четко сказал гражданин. – Шесть рублей прямо. Семь. Девять рублей в конце справа. – Девять с полтиной, – тихо сказал любитель правосудия, подымая руку. – С полтиной прямо. Второй раз, с полтиной прямо. Третий раз с полтиной. Молоточек опустился. На гражданина из первого ряда налетела барышня. Он уплатил и поплелся в другую комнату получить свои правосудия. – Десять стульев из дворца! – сказал вдруг аукционист. – Почему из дворца? – тихо ахнул Ипполит Матвеевич. Остап рассердился. – Да идите вы к черту! Слушайте и не рыпайтесь! – Десять стульев из дворца. Ореховые. Эпохи Александра Второго. В полном порядке. Работы мебельной мастерской Гамбса. Василий, подайте один стул под рефлектор. Василий так грубо потащил стул, что Ипполит Матвеевич привскочил. – Да сядьте вы, идиот проклятый, навязался на мою голову! – зашипел Остап. – Сядьте, я вам говорю! У Ипполита Матвеевича заходила нижняя челюсть. Остап сделал стойку. Глаза его посветлели. – Десять стульев ореховых. Восемьдесят рублей. Зал оживился. Продавалась вещь, нужная в хозяйстве. Одна за другой выскакивали руки. Остап был спокоен. – Чего же вы не торгуетесь? – набросился на него Воробьянинов. – Пошел вон, – ответил Остап, стиснув зубы. – Сто двадцать рублей позади. Сто тридцать пять там же. Сто сорок. Остап спокойно повернулся спиной к кафедре и с усмешкой стал рассматривать своих конкурентов. Был разгар аукциона. Свободных мест уже не было. Как раз позади Остапа дама, переговорив с мужем, польстилась на стулья (Чудные полукресла! Дивная работа! Саня! Из дворца же!) и подняла руку. – Сто сорок пять в пятом ряду справа, раз. Зал потух. Слишком дорого. – Сто сорок пять, два. Остап равнодушно рассматривал лепной карниз. Ипполит Матвеевич сидел, опустив голову, и вздрагивал. – Сто сорок пять, три… Но, прежде чем черный лакированный молоточек ударился о фанерную кафедру, Остап повернулся, выбросил вверх руку и негромко сказал: – Двести! Все головы повернулись в сторону концессионеров. Фуражки, кепки, картузы и шляпы пришли в движение. Аукционист поднял скучающее лицо и посмотрел на Остапа. – Двести, раз, – сказал он, – двести – в четвертом ряду справа, два. Нет больше желающих торговаться? Двести рублей гарнитур ореховый дворцовый из десяти предметов. Двести рублей, три – в четвертом ряду справа. Рука с молоточком повисла над кафедрой. – Мама! – сказал Ипполит Матвеевич громко. Остап, розовый и спокойный, улыбался. Молоточек упал, издавая небесный звук. – Продано, – сказал аукционист. – Барышня! В четвертом ряду справа. – Ну, председатель, эффектно? – спросил Остап. – Что бы, интересно знать, вы делали без технического руководителя? Ипполит Матвеевич счастливо ухнул. К ним рысью приближалась барышня. – Вы купили стулья? – Мы! – воскликнул долго сдерживавшийся Ипполит Матвеевич. – Мы, мы. Когда их можно будет взять? – А когда хотите. Хоть сейчас! Мотив «Ходите, вы всюду бродите» бешено запрыгал в голове Ипполита Матвеевича. Наши стулья, наши, наши, наши! Об этом кричал весь его организм. Наши! – кричала печень. Наши! – подтверждала слепая кишка. Он так обрадовался, что у него в самых неожиданных местах объявились пульсы. Все это вибрировало, раскачивалось и трещало под напором неслыханного счастья. Стал виден поезд, приближающийся к Сен-Готарду. На открытой площадке последнего вагона стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов в белых брюках и курил сигару. Эдельвейсы тихо падали на его голову, снова украшенную блестящей алюминиевой сединой. Ипполит Матвеевич катил в Эдем. – А почему же двести тридцать, а не двести? – услышал Ипполит Матвеевич. Это говорил Остап, вертя в руках квитанцию. – Это включается пятнадцать процентов комиссионного сбора, – ответила барышня. – Ну, что же делать. Берите. Остап вытащил бумажник, отсчитал двести рублей и повернулся к главному директору предприятия.