Но кто? Эти, из белого «мерса»? Ладно, потом разберемся… Собаку спасать надо! И все же он не пожалел минуту, чтобы разглядеть повнимательней кровавые следы на полу. Уж очень четко и нагло проступали они на линолеуме. Линогравюры, а не следы. Чаще других повторялся отпечаток подошвы сорок четвертого размера с характерной подковообразной фигурой в протекторе каблука. Он запомнил эту кровавую литеру «U»… Патрульный «жигуль» вырулил на Большую Черкизовскую, и Еремеев включил синюю мигалку. Дорогу! Пес слегка постанывал на выбоинах в асфальте, на перепутьях трамвайных рельсов. Значит, слава богу, жив еще… «Живи, миленький, держись, браток», – умолял его и вслух, и про себя Еремеев. – Сколько ему? – спрашивал Макарычев. – Только что два стукнуло. – Самый расцвет. Юноша по их собачьим меркам. Должен сдюжить, Орестыч. Не мандражи – обойдется. – Понимаешь, Макарыч, собака – это меньшее, конечно, чем человек, но большее, чем животное. – Да это ты мне не объясняй. Сам десять лет эрделя держал. Долли. Ох, и классная, я тебе скажу, сука была… В ветлечебницу стояла длиннющая очередь. Но никто и слова не сказал, когда Еремеев пронес на руках окровавленного пса прямо в смотровую. – Лазарь Моисееич, спасите Дельфа! Вы его знаете… Любое лекарство. Чего бы не стоило. Валютой плачу. Спасите! – Несите в операционную! Быстро! Раны резаные? – Огнестрельные. Я вам ассистировать буду. – Мойтесь! Зоя Дмитриевна – ножницы и бритву! Из Дельфа извлекли две пули. Третья, пробив складки шеи, прошла навылет. Сшили перебитую артерию, загипсовали раздробленное предплечье… Еремеев открыл чемоданчик, отсчитал пять стодолларовых бумажек и сунул их в карман ветврачу. – Спасибо. Завтра заеду навестить. Макарычев уже уехал, и Еремеев нырнул в метро. Карина, должно быть, заждалась, – вместо обещанных получаса пролетели все полтора… Но какая же гнида сунулась? Эх, если бы собаки могли говорить!.. Да что толку, в суде показания животных признали бы недействительными… Однако и чушь вам в башку лезет, ваше благородие. Крыша еще не съехала, но уже в пути… Поедет тут – дом сожгли, собаку застрелили. Ну и год выпал. А еще год Собаки, мой год… На Преображенке он заглянул в старообрядческий храм, стоявший против отделения милиции. Отыскал икону Николая Чудотворца. – Святый отче, не обессудь! За бессловесную тварь прошу, не попусти ее в беде. Никого у меня не осталось. Спаси ее и сохрани, о всеблагий Чудотворец! Карина и в самом деле его заждалась. Махалин, закончив официальную часть допроса, уже пытался флиртовать с девушкой, и Еремеев поспешил увести свою подопечную. На Преображенском валу он остановил таксиста и велел ехать в Сокольники к платформе Маленковской. Там они дождались сергиево-посадскую электричку и сели в хвостовой вагон. – А где собака? – спохватилась вдруг Карина. Еремеев рассказал, что произошло. Девушка помрачнела, надолго замолчала, потом достала из сумки плейер, надела наушники и, откинувшись на спинку сиденья, ушла в мир только ей слышимой музыки. По вагону сновали бесконечные продавцы газет, книг, хозяйственной мелочи. – Анекдоты про Штирлица и Чапаева, Вовочку и Горбачева, Ленина и Брежнева, чукчу и Рабиновича… – Свежие номера «Совершенно секретно», «Спид-инфо», «Страшная газета», «Клюква», «Шесть соток», «Подмосковные известия»… – Всего за полторы тысячи увлекательное дорожное чтение: очень крутой детектив с тремя загадочными убийствами, эротическими сценами и неожиданной развязкой. Покупайте новый триллер Эдвардса Конти «Смерть в черной шляпе». Такого вы еще не читали! «Пошел к черту, дурак! – мысленно послал его Еремеев. – Жизнь покруче любого триллера. Тебя бы сейчас вместе с автором твоего детектива в мою шкуру…» Карина протянула ему наушники. Он закрепил стереофоны на голове, и в уши нежно прянула роскошная раздольная музыка. По первым же летящим мерцающим аккордам он узнал оркестр Поля Мориа. Потом полилась грустная и глубокая мелодия с человеческим придыханием керамической флейты – окарины. Она всевластно и мягко собрала раздерганную душу воедино, повела, повлекла ее вверх, ввысь, и та внимала ей завороженно и отдохновенно. Джеймс Ласт. Усталый Моцарт двадцатого века… «Сволочи эти музыкальные редакторы! – озлился вдруг Еремеев. – Гонят на радио сплошной рок. Заводят людей, как роботов, на агрессию, разрушение, на излом, бесовщину… А народ надо успокаивать, утешать, умирять. Что бы им озверение не снимать? Крутили бы Джеймса Ласта с утра до ночи. Так нет, как стекловату в уши забивают… Карина дернулась и обеспокоенно оглянулась. Еремеев снял наушники. – Ты чего? – Прошел знакомый один. Из нашей фирмы… – Он тебя заметил? – Кажется, нет. – Есть доброе морское правило: если ситуация кажется тебе опасной, считай, что она опасна. Выходим! Они вышли на станции Пушкино и сейчас же затерялись в пестрой толпе привокзального торжища. Судя по рассказам отца, оно очень походило на «шварцмаркеты» в послевоенной Германии. Тем более что добрая половина товаров здесь была немецкого производства. А уж водка – почти вся «шнапс». Еремеев купил для подарка бутылку «Никольской», на этикетке которой был изображен псевдорусский казак с дворницкой бородой, в обкомовском «пирожке», сдвинутом на манер папахи, с витыми немецкими погончиками на зеленом мундире. Пусть Тимофеев, природный казак, к тому же Николай, потешится над этой «Никольской». Бутылка в чемоданчик не влезла, пришлось произвести кое-какую переукладку. Парень с нагрудной табличкой «Куплю ордена, золото, иконы» заглянул через плечо: – Почем ордена, дядя? – По литру крови за каждый. Племян-ничек… – Я серьезно… – И я не шучу. – Совок ты непроцарапанный, – сплюнул парень с рыжим «ирокезом» на стриженой башке. – А за «совка» схлопотать можно, пизьнесмен хренов, зелень подкильная, рвань дешевая… – Но-но, не очень-то!.. Незадачливый бизнесмен на всякий случай подался поближе к синей «Волге», на лобовом стекле которой белел лаконичный плакатик: «Куплю все». – Ну, ты, купец х…в, продай тачку. – Не продается. – Да брось ты. Все продается. Почем брал? – Десять тыщ зелеными. – Ясно, что не деревянными. Двенадцать плачу. – Это как, серьезно, что ль? – Я ж сказал – не шучу. Еремеев достал из чемоданчика пачку долларов. Карина с интересом следила за их торгом, невольно подзадоривая парня одним лишь своим присутствием. – Ну, это подумать надо, – процедил «ирокез». – Чего тут думать, две тысячи чистого навара. Сколько тебе, христопродавцу, нужно икон продать, чтоб столько огрести? – Ну, это смотря какие иконы… – Пробег большой? – Сорок тысяч накрутил. – Годится. Где на учете? – В Сергиевском ГАИ. – Поехали. У меня там знакомые. Враз переиграем. Еремеев по-хозяйски распахнул заднюю дверцу, швырнул на сиденье Каринину сумку. Сам сел рядом с водителем, умостив на коленях «тревожный» чемоданчик. – Ну, трогай! Парень вырулил на Ярославское шоссе, и широкая, в соснах по обочинам, магистраль понеслась под колеса. «Ирокез» врубил приемник, подцепив на антенну какой-то очередной эстрадный вопль. Еремеев поморщился, хотел попросить убавить громкость, но не стал. В этом орище тонул для чужих ушей их разговор с Кариной. – Ты что, серьезно хочешь купить эту тачку? – спросила она. – Да. Мне нужны колеса. – Выбери что-нибудь получше. – Мне не нужна иномарка. Меня устраивает «Волга». – Чем? На нее бензина не напасешься.