– Говорю в баню, значит, в баню! У меня на участке только баня и осталась. Дом сгорел. Там вполне переночевать можно. – А здесь нельзя? – нехотя приподнялась Карина. – Видишь ли, нас некоторым образом выставляют. Политические платформы у нас не сошлись. Консенсус не нашли. – А там найдем? – Найдем. – Еремеев снова закинул на плечо Каринину сумку. – Далеко? – С километр. – Охо-хо… Только уснула. Они побрели на еремеевское пепелище и вошли в незапертую баню, забитую уцелевшими или слегка обгоревшими вещами. В небольшой парилке на двух полках были расстелены спальные мешки, изрядно прокопченные дымом пожарища. На них и улеглись. Карина на верхней полке, а Еремеев на нижней. Обоим пришлось слегка подогнуть ноги – вытянуться в полный рост парилка не позволяла. От волос Карины, свешивающихся вниз и едва не касавшихся лица Еремеева, шел тяжелый густосладкий дух розового масла. «Больше всего на свете, – припомнилась булгаковская строчка, – пятый прокуратор Иудеи не любил запах розового масла». «А чего особенного, вполне приятный аромат», – подумал Еремеев, удерживаясь от соблазна погладить душистые волосы. – Вот этой ночи уже не было бы в моей жизни, – отрешенно глядя в осиновые доски потолка, произнесла Карина. – А она есть. Как странно… Наверное, это уже другая жизнь. – Другая, – подтвердил Еремеев. – Я живу уже в третьей своей жизни. – Значит, ты везучий. – Хотелось бы так думать. – Ну надо же! Представить себе не могла, что после Венеции буду ночевать в какой-то хотьковской бане… – Жизнь хороша своими контрастами, – вздохнул Еремеев. – Вчера Венеция, сегодня Хотьково… – А завтра? – Завтра Париж или Лос-Анджелес. – Ростов-на-Дону. – Да ну? – в рифму удивился Еремеев. – Я к тетке уеду. Там меня никто не найдет. – А здесь и подавно. Она замолчала, прислушиваясь к шуму проходящего неподалеку поезда, потом спросила: – А когда он вошел в комнату, у него в лице что-нибудь изменилось? – У кого у «него»? – У Лео. Ну, когда я вроде как мертвая лежала? – У него-то?! – усмехнулся Еремеев. – И ты называешь это лицом?! У него на ряхе было одно – как бы не воскресла и не проговорилась. И еще – бежать отсюда побыстрее и подальше. Забудь его, он остался в другой жизни. Тебе Венеция понравилась? – Спрашиваешь! Правда, жить там я бы не захотела. Сыро. Плесень. В каналах вонь. Это только туристам в охотку… Вот Езоло совсем другое дело! Там такие пляжи, коттеджи… А солнце! А море Средиземное! Вода синяя-синяя… – Я видел. – Где, в Езоло? – Неподалеку. Через перископ подводной лодки. – А зато я на яхте каталась. Целых три дня на яхте жила. – Это как в «Греческой смоковнице», что ли? – Ну, почти… – Счастливая. – А поехали в Ростов! Там тоже яхты есть. – Нет, чтобы в Венецию пригласить. – Да у тебя и паспорта заграничного нет. – Сделаем. – А что, это идея! Ты теперь состоятельный мэн. Свозите, Петя, девушку в Езоло! На ее бывшие баксы. А?! – И свожу. Но тебе же в Ростов надо. – Ростов подождет… Нет, в Венецию нельзя. Там у них все схвачено. – У кого у «них»? – У Гербария. Поедем лучше в Арабские Эмираты. Вот где кайф. И море синее, и яхты белые… – Ты там тоже побывала? – Нет. Подруга рассказывала. Она замуж вышла за одного абу-дабийца. – И как дабиец? Карина закинула руки за голову и мечтательно пропела: Эх, гуляли мы эх, проказили… Очи черные душу сглазили. Еремеев заворочался на своей полке. – Хорошо поешь. Голос есть. – Как говорила бабушка: и волос есть, и голос. – А бабушка где? – В Гродно. – Как же ты из Гродно в Москву перебралась? – Как-как… Вышла замуж – развелась. Скучно все это. Спокойной ночи! Еремеев не ответил. Он уже спал, провалившись в темную яму, набитую черным пухом. И снилось ему синее море, белая яхта. Потом по мачте взбежал мохноногий паук-яйцеед. Голубая «мазда» выскочила на причал. Дельф рванулся из кокпита. Раздалась очередь, другая, третья… Стучали в окно бани. Виноватый голос Тимофеева с трудом пробивался сквозь двойные стекла: – Ну, вы это… Чего ушли-то! – Спрашивает, гад! – Еремеев приподнялся на локте. – Давайте это… Обратно. Ну мало чего я по пьяни намолол. Не сердись, Ерема! Ты вот мне ногу-то оттяпал, я и то не сержусь. Пойдемте, ребята! Завтрак стынет. Я уж приготовил все. – А что на завтрак? – полюбопытствовала из своего мешка Карина. – Яичницу из шести яиц сбацал! – воспрянул духом майор. – Тройная глазунья на сале с луком. Огурчики там. Тушенка. Кофе, если кто желает, со сгущенкой. – Желает, желает!.. – свесила ноги с полки Карина. – Пойдем, что ли, Петя! – Сама ты тетя Клепа! Не пойду. Его сейчас опять на политику поведет. – Завязываю с политикой! – божился за оконцем майор. – Ну ее к Гайдару! Слова больше не скажу. Как огурец молчать буду! Идемте, братцы, а?!