Еремеев приглашение принял, и минут через пять они уже входили с Лоттой в боковые стреловерхие воротца церковного двора. Дом пастора прилепился к южной стене кирхи почти у самой алтарной части. Его можно было бы назвать двухэтажным особнячком, если посчитать за второй этаж два мансардных окна, выступающих из крутого ската крыши. С чистенькими занавесками, оба этих окна в аккуратных черепичных чепцах походили на благообразных прихожанок. Верхний этаж соединялся с храмом короткой галереей, сделанной в виде ложного аркбутана. Святой отец, должно быть, любил появляться перед паствой незаметно и неожиданно. Несмотря на то, что на кирхе были заметны следы недавних боев – от простреленного петуха на шпиле до снарядных проломов в стенах, – дом и дворик пастора были ухожены в самых лучших правилах довоенной поры: стены увиты плющом, дорожки посыпаны желтой торфяной золой, ступеньки крыльца уставлены розами в горшках. Все здесь сияло и блестело: медная ручка, бронзовая шишечка звонка и латунная табличка на двери «Пастор Цафф». Еремеев с трудом удержался, чтобы не протереть глаза. Совсем недавно он видел эту фамилию под отчетом командира штурмовой группы: Ульрих Цафф. Совпадение? Скорее всего. Хотя, с другой стороны, фамилия Цафф не такая распространенная, как Мюллер и Рихтер… На звонок Лотты за дверью бегло простучали каблучки – кто-то резво спускался по лестнице, затем возникло краткое затишье – ровно настолько, чтобы заглянуть в дверной глазок, и, наконец, лязгнули засовы. Молодая женщина, не пряча удивленной улыбки, встретила их на пороге. Была она вся черно-белая, как валлийская коза, – в черном свитерке и белой юбке; в лице, фигуре тоже проскальзывало что-то козье – тонкое, грациозное и глуповато-смешное. Тонкие ноги, изящные плечи и удлиненные, по-козьи расставленные глаза. Можно было об заклад побиться, что в школе ее звали Козой. Все, что говорила Лотта, представляя его, Орест пропустил мимо ушей, изучая фрейлейн Хайнрот. Уловил лишь последнюю фразу: – Господин лейтенант хотел бы купить что-нибудь из индийских вещей пастора Цаффа… – Пожалуйста! – распахнула дверь Дита. Втроем они поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Кабинет пастора мало чем выдавал род занятий своего хозяина. Разве что черная мебель была подобрана в цвет пасторского сюртука и вселенской скорби. В глаза бросились диковинные узкогорлые вазы и светильники, выставленные на полках и подоконнике. Орест кинулся к ним со страстью завзятого коллекционера: не было сомнений – точно такие же вазы с глубокой затейливой гравировкой видел он у того, кто продал ему Вишну! – Я видел такую вазу на шварцмаркте! – удачно пояснил свое волнение Орест. – И не успел ее купить. – О, вы наверняка видели ее у дяди Матиаса! – засмеялась Дита. – Мы иногда просим его продать кое-что из наших вещей. Еремеева подмывало спросить, не принадлежала ли им и статуэтка танцующего бога, но он удержался от неосторожного вопроса. – Так я могу купить эту вазу? – Да-да! Сейчас я спрошу у тети Хильды. Дита сбежала вниз и вскоре поднялась вместе с фрау Хайнрот – сухопарой особой лет пятидесяти в глухом коричневом платье. О цене сговорились сразу. И хотя у Еремеева карман топырился от купюр (утром получил жалованье), расчет заглянуть сюда еще раз заставил его обескураженно похлопать по карманам и объяснить, что сегодня он никак не рассчитывал на столь дорогую покупку: Лотту встретил случайно, и потому деньги он принесет завтра в это же время, если фрау Хайнрот не возражает. Та ничего не имела против, а Дита и вовсе дала понять, что будет очень рада визиту господина лейтенанта. Дома, стянув сапоги и бросив на спинку стула портупею, Еремеев улегся поверх солдатского одеяла, покрывавшего постель, закинул руки под голову и попробовал подвести первые итоги. Он не сомневался, что отец был сожжен в доте «Истра» огнеметчиками Ульриха Цаффа тем же способом, какой описывался в трофейных документах. Наволочки с буквами могли быть из того же дома пастора, той же фрау Хайнрот. Кстати, нужно еще раз попросить хозяйку описать женщину, у которой она купила белье. Не мешало бы узнать и имя пастора. А что, если Ульрих?! Эту соблазнительную версию Орест отбросил сразу: слишком все просто и слишком все удачно. Так не бывает. Надо исходить из самого худшего: пастор Цафф – однофамилец Ульриха Цаффа. Но тогда и исходить не из чего. Однофамилец – он и есть однофамилец. О каком следствии вести речь? А если родственник? Вполне допустимо… По крайней мере есть хоть зацепка для дальнейшего поиска. Возьмем это, как говорит Сулай, за рабочую гипотезу. Ай да сеттер, куда привел! Не подари Орест библиотекарше мельхиоровую безделушку, вряд ли она проявила бы такую заботу о коллекции какого-то русского офицера… Стоп! Но ведь статуэтка Вишну из этого же дома. Пути богов – индуистских ли, лютеранских – неисповедимы… И вдруг осенило! Тот «вервольф», который покончил с собой в колодце, и есть Ульрих Цафф! И «U», наколотое на боку, – это начальная буква его имени – Ulrich. Орест вскочил и заходил по комнате как был – в носках. Он пробовал звенья новой логической цепи на разрыв… Разве не логично, что именно Ульрих Цафф, сапер-штурмовик с огромным фронтовым опытом подрывной работы, вошел в диверсионную группу «Вишну». Если он родственник пастора, значит, Альтхафен ему хорошо знаком и вероятность включения такого человека в диверсионное подполье возрастает. Он захвачен живым и убивает себя не только из фанатизма. В Альтхафене у него родственники. Не выдать бы их… Все пока правдоподобно и даже убедительно… Но… Ни одного достоверного факта, все построено на предположениях. Эх, посоветоваться бы с Сулаем! Ну куда же он запропал? Когда в два часа ночи выключали насосы, тишина в бункерной наступала такая, что казалось, будто полопались барабанные перепонки. Каждую ночь с двух до четырех водоотливную установку выключали. Мотористы уходили из бункерной, стараясь поднять как можно больше шума. В штольню, наполовину осушенную, неслись веселые крики, радостный гвалт, лязг инструментов. И хотя Горновой с Сулаем прекрасно помнили из школьного курса физики, что звуки из воздушной среды в водную почти не переходят, все же надеялись: те, кто наблюдает из-под земли за работой установки, сумеют расслышать и эти паузы в шуме насосов, и этот веселый гомон уходящих мотористов. Мало ли какими путями распространяются звуки на этом чертовом заводе – по железной ли арматуре бетона, по вентиляционным ли трубам… – У любых стен есть уши, – полагал капитан Горновой. – Дешевый это спектакль, – сетовал Сулай. – На дядю работаем. В ночные сторожа заделались. А нашу работу кто за нас сладит? – А мы здесь две задачи как одну решаем: и шахту осушаем, и «вервольфов» ловим. – За двумя зайцами… Решаем!.. Эх, не так все делается. И Сулай, натянув поверх двух свитеров ватник, отправился в промозглую бункерную. Там, устроившись за старой вагонеткой, он растянулся на подостланной шинели и заглянул в наклонный колодец штольни. Поодаль так же бесшумно располагался напарник. Оба всматривались в черную гладь, чуть подсвеченную тусклой лампой дежурного плафона. Над их головами висели три мощных линзовых прожектора, готовых вспыхнуть, едва лишь пальцы Сулая нажмут кнопку включателя. Глава седьмая. Мост трех русалок В это утро Оресту очень не хотелось просыпаться. После вчерашних ночных размышлений мозговые полушария превратились – Орест это явственно чувствовал – в половинки чугунных ядер. Потянуло вдруг к черному «Адлеру», к простой и понятной работе, не требующей особых умственных напряжений. Но печатать на машинке Еремееву не пришлось. Майор Алешин подыскал ему другое дело. В подвале ратуши, только что осушенном командой Цыбуцыкина, стоял сырой запах бумажной прели – размокшего архива альтхафенского магистрата. Алешин снова решил попытаться найти планы городских подземных коммуникаций: водосточной сети, канализации и кабельных трасс. – Найдете схемы – представлю к правительственной награде! – напутствовал Еремеева майор. В помощь лейтенанту отрядили молодого бойца из комендантской роты – длинного и тощего рядового Куманькова, который еще не успел забыть школьный курс немецкого, а для охраны – сержанта Лозоходова, вооруженного автоматом и сумкой с гранатами. Разбухшие листы расползались в пальцах, и приходилось очень осторожно отделять один документ от другого. Куманьков читал вслух заголовки папок, и те, что могли представлять хоть какой-то интерес, передавал Еремееву для более детального изучения. Лозоходов поглядывал на них с верхних ступенек пристенной лестницы, курил румынские сигареты, не забывая, впрочем, посматривать в коридор сквозь полукруглый проем распахнутой двери. Они работали до самого вечера. Однако ничего существенного найти так и не удалось. Попадались пухлые дела с отчетами по озеленению города, сметы на благоустройство Старобюргерского кладбища и реконструкцию яхт-клуба, сводки и прочая бумажная канитель. В записях о рождении и смерти Орест обнаружил подписи пастора Цаффа. Оторвав кусочек листа с пасторским автографом, Еремеев в тот же вечер сличил его с подписью на отчете командира штурмовой группы. Не надо было быть графологом, чтобы убедиться, как рознятся оба почерка. Да и с самого начало нелепо было рядить духовника бомбейского консульства в мундир сапера-подрывника, специалиста по уничтожению дотов. Значит, надо искать Ульриха Цаффа в числе ближайших родственников пастора. Проще всего это можно было сделать сегодня, то есть расспросить при покупке вазы Диту, разумеется, под благовидным предлогом, о семействе пастора и о нем самом. Но по дороге к кирхе у Еремеева созрел на этот счет план, столь же заманчивый, сколь и рискованный. Дита встретила его все в том же бело-черном наряде, тщательно прибранная, слегка подкрашенная, в тонком флере горьковатых духов. Она была оживлена и немного игрива. Так, поднимаясь по узкой лестнице, Дита попросила руку и крепко сжала пальцы «господина лейтенанта». Но и «господин лейтенант», парень не промах, не выпустил ладонь спутницы ни тогда, когда лестница кончилась, ни тогда, когда они вошли в кабинет пастора. Более того, выложив приготовленные деньги на бюро, он взял и вторую руку девушки. Дита скромно потупила глаза. – Фрейлейн Хайнрот, – голос Ореста звучал проникновенно, – я бы очень хотел снять комнату в вашем доме. Фраза, приготовленная заранее и отрепетированная по дороге, произвела должный эффект. Ресницы на красивых козьих глазах чуть дрогнули. – Боюсь, что это будет сложно, господин лейтенант… Фрау Хайнрот не согласится… А впрочем, – с прежним озорством улыбнулась Дита, – я поговорю с ней сама! Фрау Хайнрот наливала кофе миловидной девушке с нежно-рыжими локонами. Таких девушек Еремеев видел только на пасхальных немецких открытках. – Сабина, – представила Дита девушку. – Дочь дяди Матиаса, с которым вы уже знакомы по шварцмаркту. Присаживайтесь, господин лейтенант! Сегодня, по случаю успешной продажи вазы, кофе у нас натуральный… Натуральным оказался и шоколад «Кола», хорошо знакомый Оресту по трофейным бортпайкам немецких летчиков. Еремеев обжигал небо горячим кофе и слушал застольную болтовню Диты: – Дядя Матиас заболел, а Сабина доставила нам огромную радость, что заглянула в наш женский монастырь. Жаль, дядя Матиас не смог прийти. Он очень интересный человек, и вам было бы с ним совсем не скучно. Дядя Матиас – главный смотритель альтхафенских мостов. Он так о них рассказывает! До войны даже написал путеводитель по мостам города. У нас их очень много – и больших, и маленьких. А есть такие красивые, что позавидуют и берлинцы. Дита покопалась на этажерке с книгами и вытащила тоненький цветной буклет «Мосты Альтхафена». Прекрасные фотографии были наложены на схему речной дельты города. Эта схема сразу напомнила о задании майора Алешина. Конечно же под стеклом алешинского стола лежала карта города куда более подробная, чем туристская схема. Но, может быть, у главного смотрителя сохранилось что-нибудь посущественней? Орест взглянул на Сабину с нескрываемым интересом: – Неужели эту чудесную книжку написал ваш отец? – Да, – холодно проронила девушка. Дита поспешила развеять неловкую паузу. Она открыла пианино и зажгла фортепианные электросвечи под розовыми абажурчиками. – Сабина, будь добра! Мы с тетей Хильдой так давно тебя не слушали… – Нет-нет, я сто лет не садилась за инструмент! Как-нибудь в другой раз… И вообще мне пора… Скоро комендантский час. Еремеев тоже поднялся из-за стола, одернул китель. – Спасибо за прекрасный кофе! – Ах, посидите еще! – Дита сделала обиженное лицо. – Надеюсь, вас комендантский час не пугает?! – Не пугает, но, увы, служба! Заступаю в ночное дежурство. Сабина попрощалась и, захватив аккуратно перевязанный сверток, прикрыла за собой дверь. Орест сразу почувствовал себя свободней и уверенней. – Фрау Хайнрот! – обратился он к хозяйке дома. – Я бы хотел снять у вас комнату. Дело в том, что дом, в котором я живу, сильно пострадал во время войны, и теперь сквозь трещины в потолке каплет дождь. Это была полуправда. От близкого взрыва авиабомбы по потолку дома фрау Нойфель действительно пошли трещины, но никакой дождь из них не капал. Лицо экономки вытянулось: – Господин лейтенант, это невозможно! Пастор Цафф был очень уважаемым человеком в городе. Магистрат даже не стал к нам никого подселять, хотя вы знаете, какое положение теперь с жильем… – Да, с жильем в Альтхафене и правда трудно… Должен огорчить вас, фрау Хайнрот, в ближайшее время квартирный вопрос станет еще острее. Через несколько дней в город прибудет большая воинская часть, и я боюсь, что вас все-таки потеснят. – Орест многозначительно помолчал, потом бросил главный свой козырь: – Мое присутствие в вашем доме помогло бы оградить вас от лишних хлопот. Я обещаю вам это как офицер городской комендатуры. Экономка напряженно обдумывала свалившиеся на нее новости. На помощь пришла Дита: – Тетушка, я думаю, мы не должны отказать господину лейтенанту. Он так любезен!