Однажды студент, навещавший иногда и свою «внебрачную тетушку», Валерию Валерьевну, вернулся от нее со щенком сенбернара. Бастинда принесла добрый приплод и ВэВэ раздавала «внеплановых» щенят всем, кто только брал. С появлением в доме Арса Радик обрел нечто большее, чем веселого друга, скрашивавшего его одиночество в безлюдной днем квартире, он получил со временем неожиданное, но замечательное средство передвижения – четыре быстрых собачьих лапы вместо потерянных ног. Старожилы многоподъездного серого доходного дома на Солянке и сейчас еще помнят степенно шествующего по двору сенбернара, несущего на себе крохотное тельце безногого мальчугана. Пес слушался своего всадника с полуслова. Ложился, когда Радик влезал на него, мчался, когда тот командовал «вперед!», и даже перепрыгивал с ним через канавы в Серебряном Бору… Потом, когда он сдох от старости, был выращен новый Арс. Галина Сергеевна ушла из жизни, сама того не желая: умерла от разрыва сердца, узнав, что в лекарстве, которое она готовила для Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Никиты Сергеевича Хрущева, допущена по ее вине опасная передозировка. Лекарство, по счастью, не успело дойти до главы партии и правительства, а младший провизор схватилась за сердце. Это произошло, когда Герман заканчивал пятый курс. В тот год грянула еще и денежная реформа. Потомок великих химиков, оставшись с безногим мальчишкой на руках, огромным псом, с прозябающей в Караганде матерью, отчаянно нуждался в средствах. Требовала расходов и собственная биохимическая лаборатория, непомерно разросшаяся в дачной комнатенке. К тому же спустя месяц после похорон Галины Сергеевны дачный комендант распорядился очистить в три дня служебную жилую площадь. Герман возненавидел их всех – от коменданта-завхоза до Генерального секретаря, кичливо величавших себя советской властью; возненавидел власть, отнявшую у него отца, невенчанную жену, стены родительского дома, неумную, самохвальную бездушную власть. Мысль взять у нее свое, если не силой, то хитростью, отобрать то, что ему причитается по природе и справедливости, пришла ему в голову едва ли не теми путями, что и основателю этой слепой и жестокой системы, лежавшему в персональном морге перед ГУМом. А как сделать это, открылось в очереди, стоявшей в сберкассу на обмен купюр. Радик поддержал его план и охотно втиснулся в старенький саквояж. Саквояж Герман «забыл» под столиком в кассовом зале перед самым закрытием сберкассы на обед. Эта первая их криминальная операция была разработана совершенно дилетантски, но как чаще всего новичкам везет на бегах, так повезло и им: именно в тот раз операторши, уходя в давно облюбованную «пельменную», поленились убрать наличность в сейф. Радик, выбравшись из саквояжа, едва затихли голоса кассирш, хватал только пачки со сторублевыми банкнотами. Он успел переложить в припасенный полиэтиленовый пакет всего пять пачек, как в дверях заскрежетал ключ. Сжавшись в комочек, безногий лилипут накрылся газетой. Рассеянная кассирша пробежала мимо него, схватила забытую сумочку и торопливо закрыла дверь. Радик не стал больше искушать фортуну, вернулся в свой саквояж и затаился до открытия сберкассы. Потом, когда в зал хлынул настоявшийся перед входом народ, Герман вытащил из-под столика увесистый саквояжик и исчез в уличной толпе. Дома они подсчитали добычу: в каждой пачке было по сотне новехоньких, еще пахнувших гознаковской краской сторублевых банкнот. Пятьдесят тысяч рублей! После двадцатипятирублевой стипендии, на которую они жили последние три месяца, эта сумма показалась им сказочным состоянием. Герман купил себе наконец зимнее пальто, а Радику сшили на заказ комбинезончик из собачьей шкуры. Вывернув его шутки ради мехом наизнанку, он стал похож на шуструю диковинную зверюшку, так что даже Арс его поначалу не узнал и долго, к великой потехе обоих, обнюхивал. Арсу, кстати, тоже перепало – его перестали кормить сухарями, а каждое утро ставили перед ним полную миску овсянки с накрошенной ливерной колбасой. Сразу решился вопрос и с дачей. Комендант, спрятав в карман три сотенные бумажки, немедленно выдал ключ от комнаты и шутливо предупредил: – Вы только там в своей лабалатории самогон не гоните. А если будете гнать, меня первым зовите. Пробу сниму. Хе-хе… Лабораторию он пополнил собственным термостатом, муфельной печью, – всем, что требовалось по ходу экспериментов. Теперь он работал не с дачными крысами, а с кроликами и морскими свинками, за которыми раз в неделю ездил на Птичий рынок. Более того, за небольшую мзду служитель институтского анатомического театра позволял ему уносить с собой срезы человеческого мозга. Через год фанатической работы по вечерам и воскресеньям Герман получил первые миллиграммы бетапротеина – вещества, открыть которое Ольштинскому-старшему помешал ночной арест… Глава четвертая. Рык вожака Утром обитателей подземной камеры разбудил гул и лязг кухонного элеватора. На фибровом подносе дымился бачок пшенной каши и три куриных окорочка. Это было последнее мясо, которое Еремеев отправил в рот. С этого дня он стал убежденным вегетарианцем. Сразу же после завтрака вчерашний санитар, по кличке Шарпей, развел их на работы. Первым делом они заглянули в бетонный отсек с красной пятеркой, намалеванной на железной двери. Еремеев легко определил в ней предоперационную. Сама операционная находилась, как видно, за матовой стеклянной перегородкой. Здесь работал кондиционер, и дышалось значительно легче, чем в их камере. – Посидим пока, – присел Шарпей на кушетку, застланную рыжеватой больничной клеенкой. Они были вдвоем, и Еремеев рискнул завести разговор, который продумал ночью. – А женщин здесь держат? – В обслуге, кроме Анастасии, никого нет. Даже повар мужик. – А не в обслуге? – Ну, только те, которые как клиентки. – И часто они попадают? – Не. Все больше мужчины. Ты поменьше спрашивай вообще-то. Дольше проживешь, – мрачно посоветовал Шарпей и собрал на лбу мясистые складки, из-за которых и получил прозвище. Еремеев достал портсигар, оставив «листик» в кармане, взвесил его на ладони. – Чистое серебро. – Дорогая штукенция. – Хочешь подарю? – Подари. – Держи! – Спасибочки. – Узнай только одну вещь, и больше ни о чем не буду спрашивать. Пропала у меня подружка – Карина Табуранская. Не проходила она через вашу контору? Шарпей снова взморщил лоб. – Вообще-то у шефа живет герла какая-то. А как звать… Узнаю. Спокуха-дункель. Сегодня же скажу. Открылась стеклянная дверь, и из операционной руки в резиновых перчатках вытолкнули каталку с ничем не накрытым телом. Еремеев с трудом узнал вчерашнего бомжа. У него был трепанирован череп и вскрыта полость живота. – Кати за мной! – распорядился санитар и зашагал по коридору. Он распахнул перед каталкой дверь с номером семь, и Еремеев увидел Максима в черном прозекторском фартуке. Тот стянул труп на мраморный стол и принялся ловко орудовать ножом, срезая мягкие ткани. Куски мяса, печень, сердце, легкие небрежно он швырял в цинковый раструб электромясорубки, затем нажал пусковую кнопку и в подставленную банную шайку с надписью «для собак» полез фарш. Рядом стояла пустая – с пометкой «для нутрий». Еремеев в свои сорок пять полагал, что он прошел через все огни, воды и медные трубы, но тут его замутило, как первокурсника в анатомическом театре. – Вези, давай! Дальше самое интересное! – подбодрил его санитар, и Еремеев покатил тележку, стараясь не смотреть на обтесанный костяк. «Я ж говорил, товарищ капитан, нервишки у вас ни к черту! – ехидничал внутренний голос. – Нечего было лезть на рожон!..» «Господи, неужели и Карину так?» – ужаснулся он, чувствуя, как предательски задрожали губы и в глазах поплыли темные амебы. Наконец они пришли к тому, что Шарпей считал самым интересным. За дверью № 9 открылся круглый бассейн диаметром метра в три, кишевший черными горбатыми рыбками. Санитар сам спихнул в бассейн останки несчастного бомжа, и не успели они погрузиться, как темная вода буквально вскипела вокруг того, что еще четверть часа тому назад было человеческим телом. – Во, дают! Во, работают! – восхищался санитар, глядя как пираньи – это были они – рвут на части куски несоскобленного мяса и обрывки сухожилий. – А ну, остальные – налетай, миляги! Так ему, так! Обгладываемый труп ходил под водой ходуном, как живой. Через полчаса от него остался чистый костяк. Шарпей зацепил его крючком, вытащил и швырнул мокрый скелет на каталку. – Поехали! Еремеев прикатил тележку в последнюю комнату бетонного коридора. Там работал Наиль. Не говоря ни слова, он отсек рубаком скелету череп, обмакнул в раствор какой-то вязкой жижи, вроде каолина, и отправил на обжиг в электропечь. Несколько таких обработанных черепов сверкали черным глянцем. Наиль привычно размял обезглавленный скелет, согнул и засунул его в приемный барабан костедробилки. Десять минут нестерпимого грохота – и фирменный пластиковый пакет наполнился доверху желтоватой костной мукой. – Вот так! – прищелкнул пальцами Шарпей. – И никто не узнает, где могилка его. Он изучающе посмотрел на Еремеева. Тот изо всех сил пытался сохранить душевное равновесие. «Ничего, ничего, господин капитан, – отчаянно убеждал он себя, – в Афгане и пострашнее бывало». Хотя даже в Афганистане он не видел ничего подобного. – А ты, мужик, ничего! – одобрил санитар. – Нервы крепкие. До тебя слабак был. Крыша поехала. Сам к рыбкам бросился. День выдался не самый напряженный. «Обработали», по выражению Шарпея, трех бомжей, двух алкашей и одного «добровольца». Перед ужином Максим отправил наверх по кухонному элеватору шесть запечатанных пакетов с маркой агрофирмы «Радон» и шесть «керамизированных» пепельниц-черепов. После чего, спустя полчаса, из створок подъемника выполз поднос с тремя кусками жареной рыбы, отварной картошкой с укропом и перезрелыми – племенными – огурцами. Есть рыбу Еремеев не смог, пожевал горький огурец с картошкой и полез на свою верхотуру. Никто за весь ужин не проронил ни слова. Только Максим, глядя как Еремеев перекрестился на правый угол, ехидно спросил: – Помогает? Но ответа не получил. Еремеев лежал на верхней койке, полузакрыв глаза, стараясь изо всех сил заслонить видение бурлящей в пираньевом бассейне темной воды бурлением моря за кормой яхты. В конце концов ему это удалось. Боже, как чудесно они шли через зеленовато-тихий Азов. Это было первое море, которое Еремеев пересек сам не как пассажир или корабельный врач, а как капитан-навигатор. Чайки соревновались белизной своих крыл со слепящими на солнце парусами. Карина стояла на носу на коленях и, раскинув руки, загорелая, с развевающимися волосами, изображала носовую фигуру фрегата. Артамоныч закинув блесну, пытал рыбацкое счастье. Тимофеев, отстегнув протез, блаженствовал за кормой, держась за буксирный конец и рискуя быть пойманным на крючок. Лена в немыслимом мини-бикини разносила всем, даже Дельфу, дремавшему на крыше рубки, чашечки кофе со сгущенными сливками. И жизнь в эти минуты походила на сгущенные сливки счастья… Ведь было же! Как не было у Еремеева более счастливых дней за все сорок пять лет его бренного существования. Этот бетонный бункер, выбраться из которого можно только мысленно, тоже был в его прошлом – в виде отсека подводной лодки. И он сумел выбраться из него живым и невредимым. Сумеет ли и сейчас выбраться?.. «Слышишь, Еремеев, сукин ты сын, сумел забраться, сумей и выбраться! Разве ты не стал за все эти годы профессиональным проходчиком тупиков и лабиринтов? Ты самый настоящий сталкер, Еремеев! Ты уже не можешь жить без риска, как алкаш без водки, как ширяла без иглы. Ты самый настоящий наркоман! Не фига!.. Я – Стрелец, Стрелец никогда не умрет в своей постели». И снова взвыл мамин голос: «Ты, Олежек, геройски преодолеваешь преграды, которые сам же и создал. Ну, зачем тебе было надо сюда соваться?! Скажи на милость?!» – «Наверное, ты права, эта наша родовая, а может быть, и национальная черта – городить себе турусы на колесах, а потом устраивать переход Суворова через Альпы». Голос отца молчал… Ночью ему приснилось, как он взбирается по шахте рубочных люков, а трапа нет. Он упирается спиной и коленями в стальном колодце и медленно поднимается, рискуя сверзиться на стальную палубу Центрального поста. Вот и верхний люк, вот руками дотянуться можно. Но что это? Рукояти кремальерного запора провернулись сами собой, люк с грохотом откинулся и сверху полетел поднос с тарелками… Поднос с алюминиевыми мисками, наполненными овощным рагу и тремя кусочками сыра, с лязгом и грохотом выскочил из элеватора. – Подъем, – мрачно скомандовал Максим и ушел умываться. Еремеев спрыгнул с койки и первым делом, распахнув железные створки, просунул голову в шахту элеватора. Однако в кромешной тьме рассмотреть ничего не удалось. – Наиль, а ты слинять отсюда не пробовал? – Безнадега, – махнул рукой башкир. – Я тоже туда заглядывал. Там люк на запоре. – А если я открою? Поможешь? – Не стоит. Попадемся, сразу на разборку пустят. – Все равно к рыбкам отправят, днем раньше, днем позже. – Обещали через месяц на шампиньоны перевести. – Это еще что за гадость? – Да грибы они тут выращивают. В соседнем бункере. Дерьмо из кишок выдавливают, компост делают. На нем и растят. У них ничего не пропадает. Стопроцентное безотходное производство. Людей на запчасти, черепа на пепельницы, кал на шампиньоны. Нутрий еще выращивают. Из шкурок шапки шьют. – Бежать, Наиль, надо, бежать! Я люк отопру. У меня ключ-вездеход есть. – Ну?! – Пойдешь? – Ну, если откроешь… Тут наверняка надо. – Наверняка. А этот, – кивнул он на койку Максима, – пойдет с нами? – Нет. Он сам сюда пришел. Легкой смерти ждет. – А ты?