42. Поговорили Она прилетела к нему как птица – испуганная, несчастная, потерянная и… совершенно чужая. И снова приручать, учить доверять. Теперь это сложно вдвойне. Он вообще не знал, как вести себя нужно с беременными. Быстро погуглил, прикинув срок, нахмурился – беречь, не волновать, ограничить интимные отношения. Последнее было – сложнее всего. Допил кофе, вдруг отчетливо себе представив свой лофт в Нью-Йорке с ковриками, кроватками, столиками, бутылочками. И стало отчего-то светло. Разберутся они, справятся. Дети – великое чудо. Ради них стоит жить. Послушал заливистый храп Андрея, улыбнулся про себя и тихо пошел принять ванну. В воде ему с детства думалось лучше всего. А еще можно представить себе Марину, которая была так близко… и так далеко. И то, что бы он с ней делал прямо сейчас, если бы не "ограничить". Лежал, откинув голову на спинку ванны в горячей пене, и мечтал. Дверь тихонько открылась. Он так и не выработал у себя привычки запираться. Проскользнула Марина. В длинной футболке, босая, растрепанная. Отчего-то заплаканная. И когда только успела? Он не видел ее полчаса, не больше. – Арат. Я не могу так. Совсем не могу. Он дернулся, хотел что-то сказать, но Марина, не притормаживая ни на шаг, перешагнула бортик ванной, продемонстрировав замершему было мужчине, полное отсутствие белья. Он сглотнул, жмурясь, а она добила его, молча стягивая с себя футболку. Сделала шаг навстречу и медленно присела, задевая бедром его вполне ощутимое возбуждение. Глаза распахнула, вздохнула порывисто. Удивилась? – Да. Видишь, лежу и мечтаю, – тихо сообщил ей Арат, чтобы хоть как-то разбить неловкую тишину. – О ком? Ведь меня ты больше не хочешь? Я вижу. Противна? О чем она вообще говорит? Что это она "видит"? Совсем одичала с ее этим Георгом! – А ты проверь. Он даже успел прокрутить пару мыслей о том, что горячая ванна ей явно не полезна, что надо бы им поберечься, но вдруг понял, что если сейчас оттолкнет, даже пусть и заботясь, это будет конец. Это же Марина – мастер выдумывать себе проблемы. И она проверила. Быстрым движением правой руки просто сама в себя его резко воткнула. И вцепилась губами в его твердый рот, как голодная кошка в кусок свежего мяса, урча и прижимая уши. Застыла, вся дрожа, словно не понимая, что ей делать теперь с тем, что она схватила. Арат только успел пяткой вытолкнуть пробку из ванной: затапливать страстью соседей Луниных было весьма опрометчиво. А Марина его поцеловала уже не отчаянно, а просто головокружительно. Медленно, чувственно и с каким-то надрывом, раскрывая себе самой эту гамму любви. Так, как еще никогда не целовала. Даже тогда, в темноте. Словно выпить хотела до дна и запомнить вкус своего мужчины. Пусть все закончится, что будет завтра – не знал никто из них, но этот поцелуй у нее точно останется. Она вела эту партию, скользя по стволу. Арат задыхался от ее движений, а она положила ладони ему на грудь, не позволяя даже двигаться, он только и мог отвечать на ее поцелуй. Такой… умопомрачительный. Толчок, другой, Марина поднялась с колен на корточки, благо их тонкие и мускулистые тела легко помещались в обширной ванной Луниных. Вода давно вытекла. Двигалась и с отчаянием понимала, что все абсолютно не так. Обычных ощущений – сладких, вибрирующих, выворачивающих душу и тело – сейчас точно не было. Оглушительно просто: вообще ничего.. Даже ее возбуждение было другим, совершенно без нежности. Да и было оно ли вообще? – Нет. Так не пойдет, – Арат жестко перехватил ее запястья, ускользая. Как? Он ей отказывает? Вот такой – раскрасневшийся, с горящими глазами, весь мокрый и весьма твердый? Все же он тут мечтал не о ней? – Ты сейчас просто трахаешься. Очень тихо сказал. Поднял ее на ноги, снял полотенце с крючка, завернул. Шаг, и он вышел из ванной. Подхватил ее на руки, не обращая никакого внимания на льющиеся градом слезы. На попытку Марины выбраться из крепких рук поцеловал ее в скулу очень нежно. – Не нужно. Внес в гостевую спальню, там была для него была приготовлена постель на диване. Поставил ногами на простыню, медленно стал вытирать. Очень старательно и осторожно. Марина плакала, вся дрожа. Ей было себя очень жаль. Ее не любили, не хотели, она снова испортила жизнь всем. И этому прекрасному человеку, так старательно ее вытирающему. Нежно. Очень нежно. Там, где только что побывало махровое полотенце, кожу гладили пальцы. Потом губы, прокладывают бесконечные дорожки на теле, согревающие, дарящие надежду. Возбуждающие? Спустя несколько долгих минут она нашла в себе смелость открыть глаза. И увидеть сквозь пелену слез Арата, ласкающего ее руками, языком, губами. Со всех сторон: бока, живот, грудь, словно плетя вокруг ее тела кокон, защиту. Спустился ниже, осторожно подхватывая ее под колени, разводя ее ноги, уложил в самой непристойной из поз. Пыталась встать – не позволил одним только взглядом, тем самым, в котором она так нуждалась – обожающим и с легкой хитринкой в самых уголках раскосых глаз. Пальцами раскрывая самое сокровенное, женское, он разглядывал ее, как смотрят на россыпь алмазов. – Давно хотел это увидеть так близко. Прекрасна. Ты в каждой клеточке своей прекрасна. Приникая к ней ртом, поймал взгляд. И не разрывая этой прочной связи, ударил по самым чувственным узлам Марины наслаждением. Она ощущала то пальцы, то язык, то удары, как током. Головокружительно сладко, но… она хотела не этого. – Соболь, иди ко мне. Сейчас. Нет, не дался, подхватывая ее на руки, усаживая себе на колени, шепча в ухо со смехом: "Не стоит рисковать". Арат не был уверен, что им можно. Боялся сорваться, помнил, что не всегда способен себя контролировать рядом с ней. В ней. А если он что-то сделает не так, навредит ей или ребенку? Никогда он не будет рисковать ими лишь для своего удовольствия, нет. Как он скучал по вкусу ее кожи, по запаху ее тела! Обнял, чувственной лаской проходя по груди левой рукой, прикусывая основание шеи, наслаждаясь ее близостью, трепетом тела. Медленно и нежно ласкал, не давая ей выскользнуть, убежать. Такая чувствительная, такая беззащитная! Словно бутон, распускающийся сейчас в его руках, расцветала. Постанывала тихо, выгибаясь, разворачивалась для поцелуя. Тише, тише, родная. Вот теперь все было правильно. Так, как и должно было быть между ними. Довести ее до самого края он мог и умел. Сдержать себя самого – было немыслимо трудно. Второй рукой скользнул по бедру, пальцы погрузив глубоко в горячее лоно, сжимая зубы от почти невыносимого желания. И все же, как это сладко, когда прямо из твоих ласкающих рук взлетает счастливая птица! Выше, выше! Он получал невыразимое наслаждение просто от ощущения этого счастья в руках, от трепещущей сути Марины на его груди. Он это сделал, своими руками. Великолепная! Снова помытая в душе, вытертая, даже немного одетая она крепко спала у него на плече. Оставался лишь час, и пора будет ехать. Самые последние их минуты. Зато они "поговорили." 43. Отлет Марина не хотела улетать. Все ее существо этому противилось. Как же так, она только-только снова нашла его – своего Соболя, и вновь расставание? А Арат отчаянно не хотел ее отпускать. Знал уже: вдали от него она с упоением вечно выдумывает какой-то другой мир, параллельный реальному и враждебный лично ему, Арату. А еще она прячется. Вместо того, чтобы просто позвать его помощь. Он никогда еще так не боялся того, что может родиться в ее голове. И что ей сказать, как убедить в том, что все будет хорошо? Нужна была сказка. Как малому дитю, чтобы добро победило и стало не страшно идти спать в темную комнату, где под боком нет папы и мамы. – Знаешь, Малыш, что важнее всего для меня как монгола? Она качнула головой, взглянув на него испуганно. Еще не успела уехать, а уже начала придумывать. Ох, Боже, дай ему силы. Поцеловал ее в лоб, усадив на колени. – Семья, дети. В Монголии дети – величайшее чудо и счастье. Благословение свыше. Знак силы рода. Никогда такого не бывало, чтобы от ребенка отказывались. В Монголии нет детских домов. Нет сирот. Любой рад стать родителем, дать свое имя, растить свое продолжение. Марина смотрела… странно. Он не знал, поняла она или нет. Очень хочется верить… – С самых древних времен так водилось. Китайцы подбрасывали детей, просто их отправляя пешком прямо в степь, лишь указывая, куда им идти. Никому из маленьких людей в наших краях не дадут остаться безродным. Никогда. Дети – это счастье. Просто знай: я очень хочу этого ребенка. И, наверное, даже рад, что все вышло вот так. Он был искренним сейчас: все переварив, уложив и спланировав, Арат уже считал ее ребенка своим. Практически имя придумал. Марина внимательно выслушала, слабо улыбнулась. Значит, не так уж она и виновата, если он рад. Значит, все еще может быть ладно? Уткнулась ему в плечо, а он обнимал ее так крепко, словно хотел навсегда оставить себе. Не хотел отпускать. Но это было совершенно невозможно: уже нужно прощаться. Поцеловались в последний раз, молча и как-то отчаянно, расплели пальцы – и она растворилась, войдя в терминал посадки по зеленому коридору. Марина заняла свое место, прикрыла глаза. Она ничего не сказала Арату, чтобы он не переживал, но с самого утра ей было по-настоящему дурно. Потели виски, кружилась голова, ныл живот. Она скорчилась в кресле, сжимая зубы. Было страшно. Раньше она любила летать, но теперь совершенно никакой радости не ощущала. Самолет уносил ее от Арата. От близких, родных. Туда, в пустой и прожорливый чужой город, где ее никто больше не ждет. "Хочу домой", – билось у нее в голове. А где он, дом? Яхта? Или родительская квартира? Или просто внутреннее состояние покоя? Как же хотелось домой! Пошатываясь, она пробралась в туалет и там очень ясно поняла причину своего дурного самочувствия. У нее начались месячные. В самолете, как это частенько с ней бывало и раньше. Не будет никакого ребенка. Она снова всех обманула. А он сказал: "Я очень хочу". Снова сложилась пополам, на этот раз – от отчаяния. Теперь-то что делать? Хотелось выть, но кругом были люди, чужие. Нельзя, не поймут. Надо брать себя в руки. Уроки, полученные на съемочной площадке рядом с Алексом, ей сейчас очень пригодились. Глубокий вздох, искусственная улыбка, ровная спина. Ты модель, помни, Марина. На тебя смотрят. Ищут изъяны, ждут ошибок. Не дай им радоваться твоим слезам. *** Нью-Йорк снова встречал непогодой. Снег с дождем или дождь со снегом – просто крайне промозгло и сыро. Белоснежная и нарядная красавица-Москва на этом фоне выигрывала как никогда. Здесь же все было не так, раздражало и ранило. Самым же главным проклятьем в Нью-Йорке сегодня была пустота. Дырка в сердце. Больше нет рядом лукавой улыбки, звериной походки, маленького рюкзачка и неизменного толстого свитера. Тихий голос, манера всегда прятать смех, голову наклоняя к плечу. Непокорные жесткие волосы с запахом сена, едва пробивающимся через горьковатый и легкий аромат мужского парфюма. Доехав городским транспортом к выходу на свою пристань, Марина не чувствовала больше рук и ног. Ее уже ждали. Внезапно. Ах да, она и забыла, месяц оплачен. Ее персональный "лодочник" Боб улыбался во всю челюсть и о чем-то болтал всю дорогу. На яхте было тепло: все уже подключено и работало. Словно волна теплой заботы, что дотягивается до нее через океаны и континенты. Очень приятно и так незаслуженно. Едва доползла до душа, взирая там на последствия своей катастрофы. Увы и увы. Переоделась в пижаму, перестелила белье и упала без чувств. Сквозь тяжкий сон слышала звук входящих звонков телефона. Звонки сверлили ее бедный слух, настойчиво, неотвратимо, практически больно. Пришлось подниматься: тот, кто настроен настолько решительно, не мог быть случайным разносчиком пиццы или рекламы. Георг? Вот и что за талант такой у этого мужчины: проявляться в самый неподходящий момент. И не отстанет ведь, вот в чем в чем, а в упорстве по достижению целей равных ему просто не было. – Да, я услышала. – Правда? Не может этого быть. Ты давно прилетела? Откуда он знает? Ее этот "выход в космос" был выходкой пусть и безумной, но никаких личных договоренностей и пунктов контракта Марина не нарушала. Никакими счетами, доступными ей для "имиджевых расходов", не пользовалась (никогда и ни разу). Отследить ее он не мог. Так откуда? Пауза в разговоре затягивалась. – Не напрягайся напрасно, я приезжал позавчера и вчера, и первого января я здесь был. Многократно пытался тебя разыскать. Только лодочник твой за приличное вознаграждение было обмолвился, что ты очень срочно уехала. К родителям? Что-то случилось?