– Просто… соскучилась. Я не успела заехать к ним тогда… Звучало умопомрачительно глупо. Георг ведь все понял. Зачем она врет? Словно бы в подтверждение этих ее трусливых мыслей в трубке очень громко вздохнули. – Знаешь, нам очень нужно встретиться. И поговорить, наконец. – Я очень устала. Давай завтра, можно? – Завтра было можно вчера. А сейчас я стою на палубе яхты и с тобой разговариваю. Боюсь, что игнорировать этот факт у тебя больше теперь не получится. 44. Все кончено В этим местах в кинофильмах обычно звучит очень громкое: "п-и-и-ип". Цензурная лексика вся как-то разом иссякла. Шлепая босыми ногами по гладкому полу, Марина пошла к переборке на бак и развернула запорный круг клинкетной двери. Все еще матерясь про себя, вспоминая все слышанные когда-то слова и определения. Медленно и с видимым усилием дверь открыла. Георг как всегда был великолепен. Он словно бы помолодел: ярко блестели глаза, белый свитер с оленями ему очень шел. В руках он держал вполне увесистую сумку. – Так и будем стоять, или все же пропустишь? Нехотя отодвинулась, впуская его вглубь. Какие черти принесли этого гостя к ней? Бессонная ночь в Москве, тяжелый перелет, женские неприятности. И теперь – получите Георга. Что ему надо? Марина очень хорошо его знала. Точнее, чувствовала. Несмотря на нарочитую веселость, Георг был напряжен и очень сильно. Такого с ним не случалось едва ли не с тех самых пор, когда… Да, когда она себе его просто позволила. Интересно, а что происходит? – Я привез кое-что. Вышли на малюсенькую кухню, которую выросшая в военно-морской семье Марина упорно именовала "камбузом". Остро вспомнилось вдруг, как Арат тут хозяйничал. Он вообще умудрялся органично выглядеть совершенно в любых интерьерах. И на фоне заснеженных улиц, и на светских раутах, и на кухне. Видимо, что-то такое явственно отразилось на ее лице, наверное, беспомощно-нежное (сама мысль об Арате заставила ее улыбнуться про себя), что Георг снова и громко вздохнул. Догадалась отвернуться, включая чайник, заглянула в конфетницу, выловив леденец, сиротливо лежавший на дне, положила на стол, художественно расправив его фантик. Георг хмыкнул, доставая из сумки бутылку шампанского, пару фужеров (вот это обидно) и огромную плитку швейцарского шоколада, так нежно любимого Мариной. В ответ она мстительно достала с полки тарелку, разломив шоколадную глыбу на живописные осколки. Все это происходило в полнейшем молчании. Георг сосредоточенно открывал коварную бутылку игристого напитка. Разлил по бокалам, подал ей… и Марина вдруг поняла: так близки, как сейчас, они никогда еще не были. Рухнули невидимые стены между ними – поздно и совершенно напрасно. За этим столом сейчас сидели просто два человека. Когда-то они были любовниками, но так и не сумели стать возлюбленными. И нет больше смысла терзаться всем тем, что не случилось между ними. Они сидели напротив, глядя друг другу в глаза, и между ними не было больше совсем ничего. Только шоколад и два бокала шампанского. Выпили молча, не чокаясь, как над покойником. Мимоходом Марина подумала, что на стоимость этой бутылки могла бы жить целый месяц. – Вот и закончилась наша история. Не могу я сказать, что волшебная. Не теперь. – Не жалеешь? – Марина старалась не дать просочиться сарказму в свой голос. Он удивился, изогнув светлую бровь. Наполнил снова бокалы. – Русские женщины, вы очень странные. Как можно жалеть о таком? С тобой – словно в шторме. Как только отпустишь штурвал – сразу судно ко дну. Ничего неожиданного. Но я не жалел ни минуты. Где-то она это все уже слышала… А ведь и она не жалела. Их эта история была не просто ошибкой. Марина именно так научилась любить. Видеть в мужчине рядом не просто идеальный образ или список заданных качеств с характеристиками. Нет, она научилась смотреть глубоко, ощущать всей кожей, чувствовать, словно музыку, слышать общий ритм сердцебиений. Угадывать мысли, ловить взгляды. Этому учатся, только теряя. – Знаешь, – Георг задумчиво отломил шоколад, запивая шампанским, – я, конечно же, мог бы тебя принудить. Твоя жизнь в моих руках, и это совсем не метафора. Сломать, унизить, поставить на колени. В этом есть даже свое удовольствие. Марина широко раскрыла светлые глаза, резко вдыхая. Да, она знала это очень хорошо, сама об этом думала. Георг мог бы. Все сказанное сделать будет ему очень просто. Одним только пальцем он может разрушить ей всю жизнь. И никто не поможет. Она в Америке никто. Эмигрантка, русская, и это совсем не плюс. Каждый среднестатистический американец знает, как коварны эти русские. Георг смотрел на нее с ласковой улыбкой. Так кот наблюдает за мышью, обреченной стать его ужином. Ее взяли в клинч, быстро и жестко. И что теперь делать? Нет, она не станет его наложницей. Больше никаких унизительных компромиссов. – Тебе это не нужно, – хрипло сказала Марина, защищаясь. Поставила на стол бокал, чтобы соперник ее не увидел дрожащих пальцев. – Зачем? Из одной только мести? Ты сам себе станешь противен. Меня ты не любишь, не хочешь. Бессмысленно. Можешь даже ничем не пугать, я тебя не боюсь и не верю. Он рассмеялся весело, громко. Потянулся за второй бутылкой, все еще смеясь, ее открыл, чуть расплескав игристую пену. Медленно разлил напиток по бокалам. – Да, моя золотая. В тебе я не ошибся, ты научилась держать удар. Теперь я спокоен: ты начинаешь взрослеть, отрастила и зубки, и когти – не пропадешь. Ты права: как же все это глупо! Самый надежный способ самоубийства для главы международной компании выглядит именно так. Марине стало вдруг весело. Да уж, зубки. Не очень острые и кусачие, но она теперь хотя бы плакать научилась без свидетелей. – Я так понимаю, у тебя сейчас… некоторые проблемы с финансами, правда? Взглянул на счета. Я хотел бы помочь. От этих простых слов у Марины прорезались разом все те же и зубы, и когти. И колючки вдобавок. Стремительным потоком в голове пронеслось очень много всего нецензурного. Подобралась, сверкнула глазами, сжала губы плотно… Георг остановил ее одним взглядом – спокойным и властным. Он смотрел на нее уже не как на женщину, а как на своего работника – она поняла. – Ты напрасно заводишься. У меня для тебя есть работа, а ты бы развеялась. Друг старшего сына владеет модельным агентством, я тут взглянул у них на предложения, вот, принес договор. Мы уже дали согласие на твой ренайм на эту сессию. Если понравится – просто продолжишь. Работа на De Vossen, конечно, престижна, но… – Нужно учиться грести и работать самой. Все понятно. Спасибо, ты прав. – Съемки в Швейцарии, билет тебе я уже заказал. Пусть это будет моим очень скромным прощальным подарком. Все остальное – в бумагах. С тобой завтра свяжутся. Марина молча кивнула. Невесело усмехнулась. Все опять он решил за нее. Ну, спасибо… – За тебя, Марина-морячка, – мягко и грустно улыбнулся ей Георг. – Будь счастлива. Я верю теперь, что ты справишься. Она снова кивнула, пряча глаза. Справилась уже… Посередине Аппер-Бей залива, на счетах ни цента, да еще Андрею должна. Конечно, справится, какие проблемы! Она же, черт возьми, даже не беременна! Никаких проблем теперь с контрактами. Никаких неустоек. Впереди Швейцария. У нее все отлично, разве нет? Так отчего же ей хочется реветь белугой? Георг допил свое шампанское, оставил бокал на столе и вдруг потянулся, погладил Марину по волосам, как ребенка. – Продолжай в том же духе. Не провожай. Мне пора. С твоего позволения я заберу свои вещи на память. Больше мы не увидимся. Сидела на стуле с бокалом шампанского в правой руке и слушала, как он прошелся по яхте, узнавала шаги. Как взревел его катер. Уплыл. О как! Ее только что, кажется, бросили. Очень забавно. Она об этом мечтала, но… отчего-то все равно злилась. Словно в очередной раз напомнили ей: ты, Марина – никто. И никому не нужна. Пустышка. Вещь. Пусть дорогая и красивая, но всего лишь вещь, можно вот так – отодвинуть в сторону, как ненужную больше деталь. Опрокинула в себя содержимое бокала. Очень вкусно! Еще налила. Пила теперь мелкими глотками, наслаждаясь букетом, размышляя. Что теперь? Он ведь прав, он никогда не ошибался на ее счет. Странная, сумасбродная и лишь начинавшая быстро взрослеть. И она как яхта. Или кто-то стоит у штурвала, или – ко дну. Не отнять, не добавить. А кто… у штурвала? Единственный, кого она хотела бы там еще видеть, сейчас так далеко! Сколько сейчас времени в Москве? В голове шумит – она выпила почти все на голодный желудок. Было вкусно. Марине вдруг стало очень весело. Она – здесь. Арат – там. Ну и как ему все теперь рассказать? Как вообще жить с этим? Он ведь хотел ребенка, а она… обманщица. Зато ему больше не нужно на ней жениться – разве плохо? Он не хотел, и она это знала, не могла не почувствовать. Но малодушно закрывала на это глаза, потому что отчаянно хотела за него замуж, пусть даже вот так. Вцепиться обеими руками в своего мужчину, заполучить навсегда, навеки. Украсть у целого мира, спрятать и никому не отдавать. Но… она сама себя ощущала сейчас просто бездушным предметом. Чемоданом или зубной щеткой, имуществом. А как ощущал себя Арат? Разве так можно с живым человеком? Уже знала – этого он не заслуживает. Никто не заслуживает. Арат – не чемодан. Нужно его отпускать. Не имеет она никакого права на этого замечательного мужчину. Она уже попыталась однажды сломать ему жизнь, с него хватит. Пусть он будет свободен. Вот так – просто отпустить его. Не права она была. Нет никакой шали. Есть узел, безобразный, бесформенный. Надо рубить. Делать ему еще больнее, снова низко обманывая, вольно или невольно – бесчеловечно. Она должна освободить его от ненужной надежды. Она сможет. И еще: в перепалке с Георгом она вдруг поняла, что может стать точкой его уязвимости. Местом, в которое можно ударить Арата. Его ахиллесовой пятой. Вот именно здесь ощутила. Для дипломата такого уровня, как он, она помеха, проблема, препона в карьере. Непредсказуемая, себе не принадлежащая, слабое звено. Тогда, в Москве, все обошлось, это было их чудом, везением. Он отчаянно рисковал, с ней связавшись. А что дальше? Она теперь видела себя со стороны. Глазами Георга. Глазами Арата, возможно. Пустышка. Глупая истеричка и обманщица. А еще она вдруг осознала, что не доверяет теперь никому. И никогда больше не сможет, да и не захочет. А Арат, он просил доверия абсолютного и полного. Ее снова обманули, предали. И предательство Георга началось не сегодня. И не было вовсе сюрпризом. Марину он предал еще тогда, когда впервые взял ее за руку. Она была готова вручить ему себя всю до последней клеточки, служить ему верно и преданно. Георгу это все было не нужно. Он предал ее первую любовь, с хихургической точность удаляя все робкие попытки их сближения в самом зачатке. И теперь дверь с табличкой "доверие" была наглухо заперта. Никому она больше не верит. Арат другой? Да, это так. Но он тоже мужчина. Все это племя в сущности так одинаково. Любой может уйти и предать. Какими бы ни были их слова и поступки. В голове всех и каждого есть это маленькое право на подлость в отношении женщины. Этого не изменить. Арат… Она его очень любила, слишком сильно, слишком глубоко. Летела к нему, как к мотылек к огню – чтобы сгореть. Понимая, что ходит уже по самой грани. Еще немного – и все рухнет. То, что они строили, что он строил, начало падать еще в Москве. Они разные, чужие совершенно. Все, что было между ними – лишь секс. Нет его – и все исчезает, ломается, уходит в туман. А он ее не хотел больше, она это отчетливо понимала. Ребенка хотел, а ее, Марину – нет. И их тот "последний" секс в Лизиной квартире отчетливо это показал. Всхлипнула жалобно. Какое доверие? Нет его. Совсем. Удел Марины – смотреть в его глаза и помнить: он, как Георг, просто может вычеркнуть неудобную ее из жизни и пойти дальше, к новым женщинам и к новым дорогам. Снова всхлипывая, набрала сообщение в мессе. "Ребенка не будет"