Нельзя сказать, чтобы хозяйка гостиной так уж поверила в сказанное. Скорее, она им удовлетворилась. А далее — свое благотворное защитное действие оказывала фамилия Вязьмитенова, коим была поименована бумага. — Безупречно сказано, Натан. Но остается еще такой вопрос: а что это за неразборчивое слово в третьей строчке? Merde![27] Да, случилось именно то, о чем он так легкомысленно-шутливо размышлял в кабинете Вязьмитенова. От него требуют объяснить смысл слова, у которого изначально нет смысла и нет букв, которое писалось лишь случайными движениями пера, лишь для того, чтобы продемонстрировать внимательное отношение к говорящему. А гайдуки, болезненно сжав кисти рук, начали их выкручивать, правую руку по часовой стрелке, левую — против. Обидно, но такая разнонаправленность ситуацию не уравновешивала. И боль, всё большая, чувствовалась в обеих руках. На сей счет у Натана тоже была некоторая подготовка. Дитрих и дядюшка Жако объясняли, как терпеть боль во время драки, боя или на войне. А Видок рассказывал, как следует настраивать себя во время допросов и пыток. Но то была подготовка совершенно теоретическая, теперь же Натану приходилось испытывать сие на практике. Откровенная бессмысленность такого терпения, да и всей сложившейся ситуации, заключалась в бесполезности, а то и вредности такого мужественного вроде бы поведения. Ведь чем более он будет запираться, тем больше уверит pani в том, что ничего не выражающее «слово» в третьей строчке имеет некоторый смысл. И наверное, зловещий, если уж он так не хочет его открывать. Появилась мысль: а может признаться ей, как бесцельно это было написано, может она поверит? Но тут же отставил эту идею, нет, она не поверит, посчитав мелкой и глупой отговоркой. Значит, нужно что-то придумать. Но что? Что?.. Если надпись непонятна, то почему? Может, она на языке, непонятном читающему! Да, весьма логично. На каком же, на каком языке? Pani знает о происхождении Натана — так, может, на еврейском? Но еврейское слово и чиновник по особым поручениям находятся в такой противоестественной связи, что сие выглядит искусственной конструкцией. Не безнадежной, но искусственной (ежели ничего лучше не придумается, можно будет и это молвить). Лучше было бы сказать, что это запись на европейском языке. Но все они со шрифтом, идущим от латыни, так похожи. А тут ничего общего. И здесь Натана осенило. Греческий! Тоже европейский язык, да еще имеющий такое большое хождение в Одессе. В католических коллежах его, правда, тоже учат, но будем надеяться, что сие прошло мимо pani. Тут как раз один из гайдуков особенно больно крутнул руку. Натан непроизвольно вскрикнул. И тут же решил, что это очень хороший, естественный момент для «признания». — Высокородная пани, это не моя тайна, однако же, если вы так уж настаиваете, я могу сказать, что… — Он опять остановился, как бы дополнительно взвешивая, имеет ли право раскрывать столь великие, да еще чужие секреты, тут уж другой гайдук больно крутнул руку, и Натан продолжил: — Запись эта сделана на греческом языке. Полька посмотрела на Горлиса, на лист, опять на Горлиса и задумчиво прикусила кончик пера. А Натан уже лихорадочно соображал дальше. Ежели окажется, что она всё же учила старогреческий или греческий современный, то можно будет уточнить, что это арнаутский, который также использует греческий шрифт, но существенно от него отличается. В такой путанице, если ее естественно, с улыбкой, подать, не будет ничего странного. В Одессе часто путают греков и арнаутов, что неудивительно: два православных, близко живущих народа. Но pani сказала совсем иное и об ином: — Хорошо, Натан. Но что ж тогда здесь написано? На греческом… Да, разумеется, это самый очевидный вопрос, ответ на который нужно было сразу придумывать. Пока же, для выигрыша времени, Горлис улыбнулся и непринужденно, насколько это возможно с закрученными за спиной руками, пожал плечами. Думай-думай-думай! Но все мысли из головы вылетели. — Ставраки! — выпалил Натан, отчасти неожиданно для самого себя (хотя почему «неожиданно»? просто других греческих слов он сейчас не помнил). Pani опять перевела взгляд на лист бумаги. А Натан с облегчением подумал, что теперь три слова складывались вместе обоснованно и логично. Некая высокая должность и две фамилии, весьма известные в городе. Тут же следом он сообразил, откуда такая естественность: его объяснение совершенно точно соответствовало сути замечаний Вязьмитенова. Но тогда «особый чиновник» начал поторапливаться, аудиенция закончилась, и Горлис просто не успел вписать фамилию греческого купца. А ежели б успел, испытаний и треволнений сейчас было бы меньше. — Что ж, — молвила высокородная pani. — Я буду рада, ежели власти надежно обеспечат благополучие своих подданных, в особенности означенных людей. Но что касается лично тебя, мое требование остается прежним, а именно: в сложных вопросах не смотреть в сторону знатных семейств, не то в будущем пан еврей горько пожалеет… Имеются ли вопросы? На сей раз «пан еврей» тянуть не стал. — Имеются, — сказал Натан. — Может ли пан лакей принести стакан воды, а то в горле пересохло?.. Тут pani рассмеялась, и стакан был быстро принесен. После этого он выпил две трети стакана, стараясь, чтобы питие было тихим, как положено воспитанному человеку, и спросил, может ли он откланяться. Полька кивнула головой, сложила рассматриваемый лист бумаги вчетверо и отдала главному гайдуку. Тот засунул его в карман Натана, откуда лист недавно был извлечен. После этого было сказано, что гость может идти. Натану даже показалось, что на какие-то мгновения в очах польки появился некоторый сугубо женский интерес к нему. Но нет-нет, это вряд ли, эко он возомнил о себе!.. Глава 13, а в ней Горлис, будучи в гостях у греческого купца Ставраки, оказывается в неловкой ситуации, но находит выход Это только сказано было, что он может идти. На самом деле его доставляли отсюда домой примерно тем же манером, как и привозили. Разве что вели себя гайдуки намного более уважительно, чем вначале. Видимо, одобрительных смех хозяйки, предназначавшийся Горлису, в их мнении много значил. Однако для порядка повязку на глаза ему всё ж надели, причем уже в прихожей. И сняли ее только по приезде домой. С другой стороны, и хорошо, что привезли домой, так сказать, положили, откуда взяли. После дождя одесские улицы стали непроходимыми и пришлось бы искать извозчика. Дом был открыт. Ну, то есть дверь притворена, однако безо всякого замка — заходи, бери, что хочешь. Оставалось надеяться, что в темноте этого никто не заметил. Натан запер дверь. Зажег свечку и пошел закрывать распахнутую форточку. Осмотрев ее, понял, как именно гайдуки отворили затвор, чтобы вызвать сквозняк, потушивший в доме свечи. Подумал, что на будущее нужно будет как-то получше обезопасить свой дом. И вот еще один урок. Ведь и Дитрих, и дядюшка Жако, и Видок учили оружие всегда наготове держать. Отправляясь вечерами на прогулку к морю, он так и делал. А тут, в доме, расслабился, хотя его поисковое дело ныне в самом активном состоянии. Тем временем в доме ощущался некий посторонний запах. Причем не тот, что был при Марфе. Хм-м, а может, кто-то всё же посетил жилище в его отсутствие? Не украл ли чего?.. Хотя, по большому счету, красть было нечего. (Скажем по секрету, что образовавшиеся излишки денег Натан под небольшой рост отдавал одному еврею с Еврейской же улицы, хорошо знавшему его отца, деда, и даже немного — отца деда. За последние года полтора в Одессу переехало довольно много бродских земляков Горлиса.) Ну, вот разве что бумаги со схемами по делу. Он подошел к бюро, посмотрел бумаги, все на месте. И как раз на сей успокаивающей мысли Натан получил крепкий удар по голове, отчего впал в забытье… Впрочем, оно оказалось недолгим — похоже, бил мастер, хорошо знавший, куда и как ударить, дабы получить чаемый результат с точностью до минут. Руки опять были связаны, во рту — снова кляп, на глазах — повязка. Мысленно Натан вновь отругал себя, более прежнего. Эко — думал, более одного происшествия в один вечер быть не может? И ведь почувствовал чужой запах, но как следует не насторожился, за оружие не взялся. А что, ежели второе похищение закончится хуже первого? Езда оказалась трудной. Хотя цокот копыт тоже был частый, как при запряженной четверке. Но, видимо, теперь направлялись на хутора за город, по распутице, рядом с которой одесское бездорожье кажется ковровой дорожкой в генерал-губернаторской канцелярии… На сей раз всё было менее загадочно. По прибытии хозяин похитителей в загадки играть не стал, представившись одесским негоциантом Платоном Ставраки, а похищение назвал всего лишь «чрезвычайно срочным приглашением в гости». На вопрос, зачем же было по голове бить, выразил крайнее удивление. После чего громко и ожесточенно накричал на своих помощников, обещая их предать самым зверским казням. Извинился также за повязку на глазах, кляп во рту и связанные руки. Разумеется, тут же это всё было снято, а дорогой гость торжественно усажен за стол, на котором уже стояли кувшинчик с вином, два стакана и много тарелок со сладостями, — лукумом, цукатами и чем-то похожим на колбасу но, кажется, не с колбасой, по крайней мере, не мясной. Ставраки показывал себя человеком до невозможности радушным, он подливал вино, вел задушевную беседу на русском языке, который знал хорошо, изъясняясь, правда, с ощутимым акцентом. А к вину грек по-базарному ярко расхваливал сладости, объясняя биографию каждой лукумины до третьего, а то и пятого колена. По его словам, особым, неповторимым вкусом лукум был обязан кумквату — корфуской разновидности апельсина. «А вот и цукаты кумкватовые! Но ежели господину Горлису не хватает в жизни остроты, то следует попробовать инжирные колбаски. Ну, каково?.. Не только сладость бытия, но и перчинка жизни! Вот в этой тарелке поострее, в сей — средне, а тут вообще почти без перца». Но вместе с угощениями и прибаутками он говорил и о деле. Греческий пафос его речи был примерно тот же, что и в случае с pani: не нужно лезть не в свое дело, тем более что «ни я, ни мои друзья ни в чем не виноваты». Несмотря на подслащивание, угрожающие слова, произнесенные Ставраки, звучали весьма убедительно. Смысловой пик разговора наступил, когда грек с ловкостью ярмарочного фокусника достал откуда-то лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его и сказал, не поворачивая написанным к Натану: — Хочу еще раз извиниться за неудобства, господин Горлис, — в устах хозяина дома Натанова фамилия звучала совершенно греческой, ну, скажем, как Такис. — Однако мои люди, которых я еще примерно накажу, сказали, что у вас из кармана выпал сей лист. Так что я спешу его вам вернуть. Натан протянул руку за бумагой. Однако Ставраки не торопился ее отдавать и продолжил речь в другом направлении: — Но вы, думаю, поймете меня, ежели я по-дружески попрошу вас сказать немного о написанном здесь, на именной бумаге высокочтимого мной и всеми одесского чиновника. Горлис дожевывал инжирную колбаску средней перчености, однако запивать ее вином, как делал ранее, не стал, понимая, что опять придется держать ответ, как и в гостиной у pani. Потому лучше сохранять имеющуюся трезвость. Правда, теперь он чувствовал себя более уверенно, чем ранее, поскольку один раз это испытание уже прошел. Постфактум, кстати, придумал убедительную версию, и молчать, запираться смысла не видел. — Гляжу, господин Горлис, здесь помечены некий «вице-король» и некий «Понятинский». А далее — какое-то неразборчивое слово. Просто любопытство разбирает, что же в нем заключено. — Греческий купец состроил извиняющуюся улыбку, дескать, имею такое досужее любопытство, что никак не могу с собой сладить. Говорить, как в прошлый раз, что это греческий шрифт, теперь было неразумно. — Ничего нет в том слове. Вы же видите — чистая абракадабра. Просто мелкая мошка в перо попала. Так пришлось расписать перо, дабы не возвращать его хозяину ущербным. — Ах да. Конечно, вижу. Но вот далее… И вот тут Натан напрягся — что ж там «далее»? Ничего более на сём листе быть не должно! — Вот, знаете ли, под абракадаброю вписано, причем другим почерком, иным пером и чернилами. Да еще и латиницей… Что ж там может быть написано, ежели Натан ничего не писал?! — Изволите ли видеть, написано слово, которое мне неплохо известно… Да что ж это за слово такое, «неплохо известное» Платону Ставраки. Сколько может тянуть этот грек? — И слово сие — Stavraki. Опять merde! Когда ж это полька успела вписать в лист фамилию купца. Видимо, он в какой-то момент отвлекся и не заметил. — Да тут еще и пометки такие странные… — продолжил Ставраки. О, трижды merde! Натан же не успел посмотреть, что pani накалякала на листе. Выходило, что сейчас у него ситуация более сложная, чем была, поскольку он не знает, что и в каком месте успела полька изобразить на листе. — С радостью отвечу на все вопросы столь радушного хозяина. Но только будьте любезны, господин Ставраки, объяснить, какие именно пометки показались вам странными? — Пожалуйста! Первые два слова помечены знаком. А вот моя фамилия оставлена без оного. Такое впечатление, будто некий вице-король и какой-то из Понятинских в каком-то случае избраны для чего-то. А моя скромная персона оставлена не у дел. Волнения Ставраки стали понятней. Хорошо, впрочем, что на листе нет фамилии его конкурента в подряде на черту порто-франко — Абросимова. Так что тут можно фантазировать довольно смело. — Господин Ставраки, это большая тайна. Но из уважения к вам лично и греческой общине вообще, я скажу, — далее Натан продолжил шепотом: — Вы же знаете, что скоро к нам в Одессу приедет наш возлюбленный император?.. В его пребывание планируется большая программа. По просьбе начальства я записал имена нескольких польских подданных Его Величества, имея в виду, что во время торжественных церемоний буду координировать их участие в общей программе. Однако же вместе с Его Величеством ожидается приезд графа Каподистрии. И мой коллега из чиновников, не имея под рукой своего листа, записал вашу фамилию у меня. Потом он перенес вас в свой список. Такой человек, как вы, тоже займет подобающее ему место в торжествах. Но поскольку вы не из моего списка, то тут и не помечены. — А что, — спросил Ставраки, просияв глазами, — Вы верно знаете, что Его Сиятельство граф Каподистрия приедет с государем императором? Вообще-то Натану казалось, что об этом все знают. Но да, да, возможно, о приезде Каподистрии он услышал только и именно от Вязьмитенова. И это было секретом. Было… Что ж теперь делать — сказанное слово улетело. Причем в доме, где его более всего ждали. Довольный Ставраки вернул Натану лист, и они начали раскланиваться перед отъездом. Но на прощание грек затронул, как обычно витиевато, еще одну тему: — Вам, господин Горлис, поручено расследовать убийство, совершенное в лавках, что на откупе у негоцианта Абросимова. — Да. — Так хочется пожелать удачи в сём процессе. Ведь многоуважаемый Абросимов никак не заслужил, чтобы в его откупе творились такие ужасающие безобразия, ставящие под сомнения репутацию всех одесских купцов и застройщиков. Особенно персонально его, Абросимова, репутацию. И пусть вам, господин Горлис, поможет в делах добрый, но строгий взгляд Спиридона Тримифунтского… — Кого? — переспросил Натан, подумав, что ослышался. — Святого Спиридона, мощи которого хранятся у нас на Корфу. Обращение к нему за поддержкой не раз помогало мне… Горлис облегченно вздохнул и улыбнулся — вот насколько истовы греки в своей греческой вере. Напоследок хозяин дома отметил, что у кириоса[28] Натана прекрасный вкус — он любит камбалу по-гречески. Так ведь? Горлис и тут не стал отпираться. Так вот… Хозяин дома принял торжественную позу и… «Опа!» После сего восклицания слуги принесли кувшинчик вина и пахучую корфускую камбалу в двухслойной, толстостенной — чтобы сохранить тепло — греческой керамике под старину. Горлис подумал, что не помешает запомнить на будущее: Ставраки знает всё, что происходит в греческих харчевнях, вплоть до таких пустяков, как подробности празднования Poisson d’avril Натаном и Росиной. Обратная дорога казалось более быстрой. Запах блюда, ставшего не так давно прелюдией жаркой ночи, возбудил воспоминания. Проходя мимо милых окон, Натан мнил, несмотря на весьма позднее время, увидеть свет. Увы, у Росины опять темно. Что ж, пусть будет так! На теплую еще камбалу Горлис набросился, как на любимую женщину, и съел ее всю, не забывая запивать греческим вином.