5…per spiro ad… Совсем непонятно». Более всего Горлис размышлял над последним случаем — рассказывать ли о блистательной догадке? Помня о соперничестве Абросимова со Ставраки, решил этого не делать. Риск большой — стать совсем уж игрушкой в руках Вязьмитенова и рассориться с влиятельной в Одессе греческой общиной. Коллежский-то советник из всех ссор невредим выйдет. А Горлису — того гляди, несдобровать. Поэтому и spiro в расшифровке написал с маленькой буковки. Да еще к двум другим словам отточия добавил, намекая, что это могут быть окончание и начало неких совершенно других слов. Вопрос также был с обрывком записи, похожим на польскую фамилию. Помня антипольские настроения Вязьмитенова, это тоже было несколько неаккуратно и давало ему в руки козырь, может, и не самый крупный в его игре, но и немалый, этак девятку или десятку. Однако Натан не решился совсем выбросить этот обрывок. Сие казалось неправильным: всё же они вместе работают, пусть Натан со Степаном и не имеют для этого чина с официальными полномочиями. Выбросив листик с «ятинскі», Горлис, как ему казалось, сам становился участником неких политических спектаклей, только с другой стороны. Ведь обрывочек мог вывести на какой-нибудь след. При этом Натан надеялся, что, основываясь лишь на нем, чиновник по особым поручениям не сможет завести незаслуженно серьезные обвинения против какого-то поляка или каких-то поляков. Отдав большой конверт, в каковом были обрывки бумаг и лист с вариантами их расшифровки, Натан сухо попрощался с Афанасием. Как показалось Горлису, тот и во время прощания вел себя не вполне естественно: был каким-то суетливым, дерганым. Тут ведь какое дело. Дрымов — человек служебного рвения и полной веры в порядок, инструкцию, предписание. Сталкиваясь же с ситуациями несколько неоднозначными, он ощутимо терялся. Видимо, нечто подобное происходило с ним и сейчас. Горлис зашел к Росине, но не застал ее. Обидно, но что ж… Отправился домой, чтобы взять трость. Сейчас он хотел надолго, до позднего вечера, уйти на море. Разумеется, уже без купаний, просто послушать прибой, подышать морем, полюбоваться парусниками. Зачем? Наверно, потому, что почувствовал накопившуюся усталость от расследования преступного дела, которым занимался. Кроме того, он много перенервничал от сегодняшнего разговора в съезжем доме. За время, что он знал Дрымова и работал с ним, такое случилось впервые: чтобы сокрытие информации в ходе работы было таким странным и непроясненным. Ведь знания о хозяине хутора давали чрезвычайно много, да они просто напрямую выводили на того, кто мог быть виноват в смерти Гологура. Не говоря уж о том, что история со «списанными железками» выглядела крайне сомнительно. Оказавшись у воды, Натан присел на камень, выбрав такой, чтобы был потверже и не марал одежду, крася ее желтым. Прибой принес успокоение и сменил строй мыслей на менее обидчивый и более благодушный. Ну что он, право же, во всем винит Афанасия. А что если поверить в его слова?.. В Одессе, в ее ближних и дальних предместьях, хватает прямой неразберихи с домами и участками. Личность сего загадочного майора, может быть, действительно не так важна. А может, он уехал в свое поместье в центральные губернии, да там по каким-то причинам застрял. А на свой хутор на Средних Фонтанах оставил доверенность кому-то… Стоп! То есть при таких рассуждениях всё равно остается край веревки, след, по которому на кого-нибудь можно выйти. Однако же власти его прячут… Хорошо, попробуем с другого конца зайти. Владелец хутора, наш загадочный майор, по какой-то причине давно не бывал в Одессе. При том некие авантюрные личности, каким-то образом осведомленные о его образе жизни и передвижениях, выдают себя перед окружающими за арендаторов или даже хозяев хутора. При этом они ведут себя аккуратно, не буянят, с соседями не ссорятся. Не сказать, чтобы дружат, однако и не ссорятся, лишь наметив свое присутствие на хуторе. И вот такие люди могли на какое-то время переуступить хутор Гологуру. Другой вариант — он (Гологур) сам один из этих людей, просто по каким-то причинам хозяйствовавший на хуторе более других. Если допустить возможность чего-то подобного, то ведь и вправду получается, что личность гипотетического майора не так важна, поскольку он в стороне и ни в чем виноват. Поднимать же его имя — значит компрометировать. При таких рассуждениях Дрымова и тех, кто за ним стоит, ни в чем обвинять нельзя. Нужно просто сменить взгляд на картину и очередность дознания. Раньше казалось: нужно знать хозяина хутора, что поможет прояснить тайные дела Гологура и найти его убийцу. По второй же логике нужно, идя другим путем, понять историю то ли торговца, то ли дворянина Гологура, найти его убийцу, а уж эти знания позволят узнать, кто распоряжался хутором, не имея на это ни малейших прав. Натан еще раз мысленно прошелся по всей цепочке рассуждений в поисках неточности. Что сказать — слишком много разных допущений, но прямой ошибки вроде бы нет. Потом стал думать над пятью расшифрованными обрывками. Здесь, однако, трудно делать умозаключения. Слишком уж отрывочны и разнообразны слова. Тут нужна еще некая дополнительная информация. Время под шум прибоя течет незаметно. Начало темнеть. Пора было уходить, но снова — очень не хотелось. Всё же два морских перехода, Мемель — Гавр и Марсель — Одесса, навсегда влюбили Натана в эту стихию. И так опустилась ночь, когда он все же собрался идти домой. Да, к Военной балке Натан подошел, когда совсем уж стемнело. Послышалось нестройное пьяное пение, оскорбляющее слух. Что не было чем-то таким уж непривычным. Если наверху, над Военной балкой, располагались офицерские флигеля да солдатские казармы в тылу их, то внизу — картина другая. Слева у подножия балки и на ее склонах имелись питейные заведения, причем не лучшего качества. Горлис не часто встречался с их завсегдатаями, но иногда всё же приходилось. При этом общение происходило по-разному, иногда мирно, иногда — не очень. Вот и сейчас он увидел впереди два силуэта. Похоже, опять предстоит неприятная встреча, как уже бывало несколько раз. Месяц спрятался за тучами. Даже и не поймешь, кому на пользу такая темень, ему или его противникам. А может, их не двое, а больше, и кто-то еще в стороне притаился. Нужно быть готовым и к этому. К тому же, в темноте не видно — они как, с голыми руками или вооружены? С другой стороны, и противники не зрят, что он вооружен, — и это ему на пользу. Странным было то, что приближающиеся к нему противники, переставшие к этому времени петь, молчали. Ни денег не требовали, ни прибауток каких-нибудь, ничего. Зачем тогда идут на него? В пьяном кураже дела иначе делаются. Похоже, просто хотят ограбить, чтобы продолжить гулянку. И ведь видят же, стервецы, цилиндр. Должны ж понимать риск, что, ежели барина прибьют, дело закончится серьезным разбирательством. Но, верно, надеются — может, и не такой великий барин, раз тут один и без кареты, просто мещанин какой-нибудь залетный, безвестный. Никто и не хватится, коли что. Натан достал нож Дици, взял его в левую руку; трость по имени Жако — в правую. Так он расторопнее всего будет, что сейчас самое важное. Противники слегка присели, согнув ноги в коленях, как на домашнюю птицу ходят. Кажется, оба — с ножами, и это уже хуже. Ветер донес запах свежего перегара. А вот сие непонятно — хорошо для него или плохо. Если не слишком много выпили, то плохо. Вино, особенно крепкое, хлебное, куражу добавляет, а боль при этом меньше чувствутся. Но и реакция замедленная, особенно если выпили побольше. Разбойная парочка меж тем произвела тактически правильную передислокацию. Один остался на месте, а другой постарался зайти Натану за спину. И ночь уже. Никакой телеги или коляски на дороге, на какую вскочить можно было б. Горлис, до того двигавшийся медленно, взял да перебежал на другую сторону дороги и успел подняться немного вверх по балке, пока грабители опять его окружили. А он опять перебежал и опять чуток поднялся. Разбойники опять окружили и начали сходиться ближе, рассчитывая больше уже не выпускать его из окружения. Тогда Натан отступил к подошве балки, чтобы нельзя было зайти ему за спину. Вот теперь нужно было готовиться к схватке. А перед этим рассчитать действия, противников и свои. Так, оба с ножами, оба правши, стойка у обоих правильная, видно, что опыт имеют. Что не странно: балка-то Военная, тут наверху тоже казармы рядом. У противников четыре руки и два ножа против одного его Дици. А вот трость они, скорее всего, всерьез не воспринимают, думают — модная, легкая, гибкая тросточка, боль от удара которой легко перетерпеть. Они же не знают, что Жако у него — литой, тяжелый. И это сейчас главное преимущество — они не будут сильно защищаться от трости, надеясь в ответ поразить ножом. Бить будут одновременно, надеясь, что чей-то удар да пройдет. Натан тем временем делал резкие ложные выпады ножом в левой руке, отвлекая внимание. При этом отвел правую руку с тростью назад, за голову. Теперь в нужный момент надо первым ударить того, что справа (он в нынешней диспозиции опасней) — тростью по его правой руке, в любое место от запястья до предплечья. Тот, что слева, попытается в этот момент сделать свой выпад. Тогда нужно и самому уходить вправо, обойти уже ударенного и зайти к «левому» со спины. А там уж бей, куда и чем захочешь. Всё случилось так, как Горлис рассчитал. Почти — за одним исключением. «Левый» оказался достаточно проворным, чтобы, когда Натан зашел к нему сзади, успеть развернуться лицом. Тогда Горлис, не мешкая, и тут ударил тростью по правой руке, попав по запястью. Но на этом история не кончилось. Оба противника, получив травму правой руки, быстро перехватили нож в левую. Правда, теперь они уже стояли в оборонительной позе, ожидая и опасаясь дальнейших атак тяжелой тростью. Ощутившие на себе ее мощный удар, раненые, они вынуждены были стать аккуратнее. Натан же сам атаковать не собирался. Он поднимался по балке, идя спиной вперед. И думал только о том, как бы не споткнуться. Особенно пока бандиты недалеко… Но вот наконец Горлис выбрался наверх. И разбойники уже его не преследовали. Но он немного успокоился, лишь когда вышел на угол Гаваньской и Казарменного переулка. Перед тем как идти домой, Натан посмотрел в окна Росины. Темно — печально. Что ж, тогда нужно идти к себе… Уже ложась спать, решил, что, пожалуй, впредь не нужно задерживаться на море дотемна. В этой схватке он победил. Но всё могло бы закончиться иначе, если бы у одного из противников была дубинка. Или если бы разбойных людей оказалось трое… Это только в авантюрных романах врагов можно побеждать без счета. Если же противников больше да они потрезвее… С этой недодуманной мыслью он и заснул. Глава 12, в коей наш герой выслушивает указания чиновника Вязьмитенова да вдруг внезапно похищаем неизвестными Натан проснулся попозже. Но и Марфа по какой-то причине пришла не так рано, как обычно. Увидев одежду да обувь, начала ворчать, как всегда бывало после Натановых походов на море. Или даже больше обычного. Это понятно почему — видимо, прислонясь к склону балки, чтобы к нему не зашли за спину, он той самой спиною обтерся об сии склоны, загрязнив одежу более, чем всегда. Натан знал, что в таких случаях нужно быть с солдаткою приветливым и улыбчивым. Она, кажется, и ворчала, поварчивала для того, чтобы подчеркнуть повседневную важность своей работы. Что ж, цель достигнута, он отметил ее заслуги, чего ж дальше дуться. Проходя мимо солдатки, отметил какой-то новый странный запах, необычный, поскольку, как уже говорилось, Марфа был чистоплотною до чрезвычайности (насколько это возможно в условиях маловодного города). Но, видимо, она тут некое чистящее средство для обуви применила. В его доме у нее был свой шкапчик с разными хозяйскими приспособлениями, коробками, горшочками, в каковой Горлис даже и не заглядывал. Марфа ушла, а Натан, позавтракав, взялся за бумаги. Рисовал схемы, выстраивал картины происходящего в деле убитого Гологура. За сим занятием его и застал стук в дверь. Это вновь был посланник от Вязьмитенова, но уже не лакей, а чиновник. Звал он не в гости домой к Евгению Аристарховичу, а на собеседование в канцелярию. И прислана была не карета, а казенная коляска. Общение с Вязьмитеновым вновь проходило преимущественно в форме монолога высшего по положению. На сей раз он прежде всего поблагодарил за УЖЕ проделанную работу и признал ее изрядной. Чиновник по особым поручениям также заявил, что дело признано им даже более важным, нежели казалось ранее. И тому есть много причин. Тут Евгений Аристархович сделал паузу, отчасти театральную. Так что Горлис, имеющий некоторые познания в этом деле, поспешил подать реплику: — Каких же, Евгений Аристархович? И тот начал перечислять сии причины. Прежде всего, это слово из преступных записей, похожее на Vice Roi, то бишь, «вице-король». Как известно во внутренней и международной дипломатической и чиновничьей переписке на французском языке таким же образом обозначается наместник, к примеру в Царстве Польском. А наш возлюбленный Император Александр I буквально на днях произнес в польском Сейме впечатляющую речь, в которой был к польским магнатам добр, «слишком добр». (Вязьмитинов произнес это так, чтобы, упаси бог, нельзя было услышать упрека возлюбленному Императору, и лишь осуждение неразумным польским магнатам, неспособным оценить сию доброту разумным способом, но склонным злоупотреблять ею.) Обычное стремление Вязьмитенова придать всякому злоумышлению польский оттенок было понятно и уже привычно. Но на сей раз в его речах Горлису показалось ценным и точным столь однозначное соотнесение понятия Vice Roi именно с текущей реальностью Российской империи, институтом «наместничества». Ранее это выражение «вице-король» ему казалось скорее метафорой, употребленной в чей-то адрес с понятным смыслом: человек важный, возможно, заносчивый, однако не король, причем настолько, что и сам это понимает. Но, скорее всего, вот именно такая чиновная трактовка, сделанная «особым чиновником» может оказаться верною. Вязьмитенов же продолжал, особо отметив, что Государь Император назначил наместником, то бишь Vice Roi’ем Царства Польского, генерала Зайончека, к тому же пообещав ему княжеский титул. На что именитые представители Чарторыжских и Понятинских, имевшие виды на вице-королевскую должность, не могут не обидеться. В спасенных же от огня обрывках записей имеется намек на «польский след». Это, конечно же, обрывок «ятинскі», почти наверняка означающий русское написание одной из двух названных фамилий. И снова важное рассуждение. Горлис стремясь к осторожности, долженствующей обезопасить от скорых выводов, могущих нанести кому-либо вред, не хотел пока делать четких предположений о том, что может скрываться за записью «ятинскі». К тому же никто не сказал наверняка, что это именно обрывок фамилии, а не какого-либо другого слова. Но по трезвому размышлению после версии с «вице-королем» как наместником подразделения Российской империи (Царства Польского) всё же следует принять, что и тут Вязьмитенов имеет ratio[25]. Влияние, богатство и численность рода Понятинских столь велика, что, конечно же, просится именно такая расшифровка сего «ятинскі». — Евгений Аристархович, позволите ли воспользоваться бумагой и пером с вашего стола? Для пометок. Вязьмитенов благосклонно кивнул. Натан же, сложив вдвое лист именной рабочей бумаги «чиновника по особым», сделал на нем несколько пометок. Хозяин кабинета даже установил некоторую паузу, чтобы не мешать важному процессу. После чего продолжил. Следующий акцент его речи состоял в том, что абракадабра с латинскими изречениями per spiro ad показывает, что злоумышленник или же злоумышленники, человек или же люди, имеющий или же имеющие отношение к сей криминальной истории, не вполне психически здоровый или же — не вполне здоровые. Этот тезис показался Горлису менее ценным, но, чтобы не обижать хозяина, он также сделал пометку, представляющую собой набор кругов, овалов, дуг, при быстром взгляде напоминающих буквы. И про себя подумал: «Ежели кто попробует сие разгадать, то в жизни не догадается, что ж оно означает». Далее Вязьмитенов перешел к «греческому следу», о каковом также забывать не следует. — Почему же, Евгений Аристархович? — спросил Натан, партнерски уже чувствуя ритм и не дожидаясь особой паузы. Да потому, как в скором времени вместе с Его Величеством в Одессу прибудут генерал Аракчеев, а также министр иностранных дел России граф Каподистрия, бывший правитель Ионических островов. («Не правитель, а глава местной милиции», — отметил про себя Натан, точно помнивший это по газетным материалам, но исправлять собеседника, разумеется, не стал.) Не исключено, что некоторые недостаточно благоразумные представители многоуважаемой греческой общины Одессы пойдут на некие ухищрения, чтобы в присутствии Каподистрии получить некие льготы (понятно — намек на Ставраки и обустройство черты порто-франко). При том эти же неблагоразумные деятели могли (и могут!) совершать неблагоразумные действия в иных историях, как, например, в деле Гологура. На этом Вязьмитенов закруглил аудиенцию, по-свойски сказав, что у него срочные дела, требующие немедленного и довольно дальнего выезда… Натан поспешил домой, но — экая досада — Росины, как и прошлым вечером, не застал. Странно, вроде бы должна быть свободна. Но, видать, на репетицию нежданно вызвали. Так что обедать пришлось в одиночестве и у себя. Ну, то есть не совсем в одиночестве. Пришла похозяйствовать Марфа, благо, работала она не шумно. После ухода солдатки решил сходить в книжную лавку в Красных рядах. Горлис старался ограничивать себя в приобретении книг. Во-первых, дорого, во-вторых, дом его не так велик для изрядной библиотеки, в-третьих, чтения по работе ему и так хватает с избытком. Но тут представился хороший повод. Натана давно удивляли периодически задаваемые ему вопросы об Испании вообще и Бискайе в отдельности, но более всего вопрошание «Как дела в Бильбао?». Горлис, привыкший к тому, что к нему стали относиться как к человеку, знающему новости со всего света, поначалу кратко, но честно рассказывал о сих сущностях. О войнах в колониях, о важности отмены работорговли Фердинандом VII, но и о его намерении далее править в абсолютистском духе (в сих вопросах говорить приходилось аккуратно, дабы собеседники не увидели скрытой критики российских порядков). Более свободно — о начинавшемся в Мадриде строительстве королевского музея Prado. Но по поводу Бискайи, и в особенности Бильбао, извиняясь, отговаривался, мол, время мирное и особых новостей оттуда нет. Однако со временем Натан стал замечать, что его ответы выслушиваются со скучающим лицом, будто от него ждали чего-то другого, некоего откровения. При этом на его уточняющие вопросы никто никаких пояснений не давал. Вот Горлис и решил поискать да внимательно просмотреть книги и атласы об Испании, земле бискайцев и Бильбао. Пока таковых, достаточно подробных, не нашел, но должно же когда-то и где-то повезти. Предчувствие не обмануло: сегодня купил «Атлас Испании с описаниями» и книгу о Бильбао. Провалялся с этими изданиями до вечера, вооружившись увеличительным стеклом для разглядывания мелких карт и подробностей рисунков. Занятие сие было особенно спокойным и сладостным, поскольку погода испортилась. Налетела гроза. Пошел большой шумный дождь, мигом превративший одесские улицы в непроходимое болото. А в такую непогоду особенно приятно проваляться дома за книгами. Натан же тем временем нашел искомое. Вот оно что! Северней Bilbao, оказывается, имелось местечко Gorlis (или же Gorliz — оба написания встречались). Видимо, допытливые одесситы решили, что он сам или его предки оттуда родом. Что ж, пусть думают, что хотят, нужно будет отвечать им уклончиво. В том же стиле, в коем они задают вопросы… Стемнело. Книжка о Бильбао и окрестностях была любопытной сама по себе. Но читать становилось всё труднее. Да тут еще порыв бури открыл окно — свечи погасли от возникшего сквозняка. Натан встал, чтобы навести порядок. Однако в темноте споткнулся о табуретку и упал, больно ударившись. Но уже в следующее мгновение он понял, что не «споткнулся», а его «споткнули». Ибо три пары сильных и цепких, как железные клещи, рук схватили его, для верности набросив на запястья веревочную петлю и крепко ее затянув. Потом зажали нос, и когда Горлис открыл рот, чтобы вдохнуть воздуха, то следом вставили кляп. На глаза надели повязку. Раздался звук подъезжающей кареты, куда его и воткнули. Так еще полминуты назад свободный французский гражданин оказался в роли пленника. Без свободы рук, без свободы слова и зрения. Оставались лишь тактильные ощущения да слуховые. Ливень в пути не беспокоил, значит, ехали в карете наглухо крытой. Ну а судя по тому, что одесские лужи, глубокие, на манер если не моря, то лимана, при этом помехой не были, запряжена карета была четверкой крепких лошадей. Так что похититель («или же — похитители») — человек явно не бедный. Но кто? Зачем? Утешало одно: ежели хотели б убить или покалечить, то уже убили бы или покалечили. По дороге злоумышленники на всякий случай обшарили его карманы, видимо, чтобы проверить, нету ли какого-то оружия. Его как раз не было. (Дици остался дома.) Но зато нашелся некий лист бумаги, который был реквизирован. Конечно же, это была бумага, взятая у Вязьмитенова с пометками, сделанными Натановою рукой. Сей момент Горлис не мог сказать, к добру или к несчастью то, что такая бумага попала в чужие руки. На ней было лишь несколько слов в разных строчках, которые, будучи собранными вместе, несли совершенно определенный политический провокативный смысл: «Вице-король Понятинский». И далее — еще какое-то совершенно неразборчивое слово, которое после двух предыдущих выглядело то ли загадочно, то ли зловеще. И всё это — на именной бумаге одесского чиновника по особым поручениям. Это могло выглядеть довольно скандально. Особенно в том случае, если будет прочитано кем-то из понимающих ситуацию поляков. Оставалось надеяться, что Натана похитили люди не из этой среды. С другой стороны, такая бумага могла стать и в какой-то степени охранною. Поскольку выдавленное на ней имя Евгения Вязьмитенова показывало, что человек, в кармане которого лист найден, имеет сотрудничество со столь влиятельной в городе особою. И значит, такого человека нельзя лишать здоровья, а тем более жизни за просто так. Последнее суждение выглядело обнадеживающим, оставалось только верить, что оно не ложно. По прибытии Натана подхватили две пары рук, как показалось, принадлежащих людям еще более сильным, чем те, что действовали ранее. Теперь его практически несли куда-то (хорошо хоть в вертикальном состоянии, притом головой вверх). Оказавшись в помещении, Горлис ощутил запахи и звуки богатого жилья. Изо рта достали кляп. Но кричать тут уже не было смысла. Потом сняли с глаз повязку. И картина, представшая перед его взором, было много лучше того, что он мог ожидать после предшествующего с ним обращения. Натан находился в женской гостиной богатого, очень богатого дома. Перед ним предстала женщина, несомненно, высокого происхождения, не молодая и не старая, а в самом цвете. Она была в платье одной из модных ныне расцветок — карминном, с редким, но выразительным золотым шитьем, которое гармонировало с ее волосами цвета спелой пшеницы. Горлису показалось, что он ее где-то видел, причем совсем недавно. Но вот где именно, припомнить не мог… Она заговорила на французском языке и в выражениях достаточно резких призвала юношу быть умней, аккуратней и не тревожить высокородные семейства и дворянскую кровь своим глупым любопытством. Хотя ее французский был хорош, Горлис без труда уловил польский акцент (всё-таки польский!). Тогда он с подчеркнуто парижским произношением, хрустально звенящим, предложил pani помнить, что она имеет дело с французским подданным. Видимо, и тон, и слог были подобраны удачно, потому что сие сработало. Полька ответила, что чрезвычайно уважает Французскую империю (не Королевство, значит, поклонница низвергнутого Наполеона, что для человека сего народа более чем естественно), и подала знак своим гайдукам. Те освободили его руки, сняв с них петлю. Далее pani перешла на польский язык, чем полностью поменяла ситуацию. Тут уж Натан говорил с неким общим немецко-еврейско-французским акцентом. Зато ее речь лилась гладко, с изысканным высокомерием. Она пояснила, что уважает чувство собственного достоинства, даже когда оно проявляется в еврее из Брод, ставшем вдруг парижанином. «Однако! — отметил про себя Горлис. — Она знает обо мне всё! Немного же в Одессе таких людей. И кажется, ранее совсем не было таких женщин…» Хозяйка гостиной внимательно посмотрела в его глаза, стараясь понять, оказало ли ее всезнание воздействие на гостя. Увидев, что впечатление произведено, продолжила свое przemówienie[26]. Далее она повторила на польском то, что сказала уже по-французски. Просьба, точнее, повеление к пану еврею одно: не смотреть в сторону высокородных семейств. И она снова замолчала на какое-то время, наверно, ожидая какого-либо ответа. Но Натан молчал. Что очень не понравилось pani, и она продолжила крайне недовольным голосом: — А еже… — разнервничавшись, она не сразу смогла выговорить, — …ежели Натан продолжит смотреть, куда не след, — ей казалось весомей и правильней говорить о нем в его же присутствии в третьем лице, — то в дальнейшем пан еврей горько пожалеет. После этих слов к хозяйке гостиной подошел главный из гайдуков и протянул развернутый лист. Pani, едва посмотрев на лист, метнула в Натана злой взгляд. Одновременно с этим к Натану за спину зашли два гайдука. Один взял двумя руками кисть левой руки, другой — правой. Крепко сжали и слегка выкрутили — болезненно, но терпимо. И так застыли, ожидая, что будет дальше. Со стороны, с лица, выглядело так, что два верных телохранителя надежно стоят на защите Горлиса. Полька тем временем приблизилась с листом к стоявшему рядом рабочему бюро, положила его на деревянную поверхность, взяла в руки перо, макнула в чернильницу и сделала несколько пометок. — Я гляжу, Натан интересуется политическими вопросами, в частности, что касаемо Царства Польского? — Нет, это не так. — Что ж тогда значат слова «Вице-король Понятинский»? Тут же это написано, глаза меня не обманывают. Тогда обманываешь ты. — Высокородную пани не обманывают ни глаза, ни я. Сии слова действительно имеют написание на данной бумаге. Однако хочу заметить, не подряд, не вместе, а в разных строчках. И потому в них нет прямой, непосредственной связи. — Так что ж тогда есть это? — pani потрясла бумагой в воздухе. — Я не имею прав, а значит, возможностей рассказывать о сути дел, рассматриваемых в канцелярии чиновника по особым поручениям. — Не можешь рассказывать, тогда намекни. Чтобы я не волновалась за… за моих соотечественников, имеющих отношение к этой славной фамилии. — Да, высокородная pani, намек могу дать. В Одесской канцелярии Российской империи волнуются о благополучии и безопасности всех подданных, в том числе имеющих польское происхождение. Согласитесь, это естественно, ежели наместник Царства Польского пан Зайончек, назначенный Его Величеством, а также род Понятинских, один из самых славных в Империи, находятся в пределах подобного внимания.