— …то и дворянин Гологур мог там жить. — И не просто жить, но также иметь поместье, быть гражданином Австрии. Но он не магнат, как Понятинские. И поместье у него только одно. — А это значит, что он, прибыв в Одессу, и до того, как стал рыбным торговцем, мог зайти отметиться в Австрийском консульстве. — Ага. А ты как, Танелю, мог бы у своих австрийских чиновников за это выпытать? Натан хмыкнул, представив Фогеля. С одной стороны, того трудно сподвигнуть на подобное нарушение правил. Но с другой — ежели подход правильный найти, то, может, и получится. — Попробую, Степко, попробую. Глава 15 с увлекательным рассказом о том, как может помочь следствию знание философической поэзии германца Новалиса Наскоро сделав дела так, чтобы поубедительнее обозначить свое присутствие в российской канцелярии и Французском консульстве, Натан летел в Австрийское консульство как на крыльях. В этом ему помогал извозчик. А по дороге думал, как общаться, какой подходец найти к чиновнику Фогелю. И не мог придумать. По зрелому размышлению получалось, что выспросить нужное будет ох как непросто. Начальник канцелярии «старина Пауль», занимавшийся учетом сограждан, был не так прост, как можно было бы о нем подумать, застав во время смехового взрыва (сегодня как раз подобный случился у Кочубея). Он с его стажем работы в Консульстве строго относился к служебным тайнам, раскрывать каковые не имеет права. А список посещавших Консульство и вставших на учет, несомненно, был секретом для посторонних… Вот уж Казарменный переулок, вот уж нужный дом виднеется, а Горлис так и не придумал, с чего начать нужный разговор с Фогелем. Причем начать быстро, не затягивая. Вдруг разговор выстроится так, что к нему нужно будет возвращаться несколько раз. Фогель сегодня был в своем обычном рабочем, так сказать, настроении. Не повезло. Если б он, как в прошлый раз, смешинку проглотил, Натану было б легче. Горлис начал просматривать свежую прессу, делать пометки. А идеи, хоть какой-нибудь, мало-мальски годной к делу, всё не было. И вдруг он увидел новость из Прусской Саксонии о том, что молодые почитатели таланта поэта и философа Новалиса, безвременно покинувшего сей мир 17 лет назад, готовятся отметить сие событие у могилы своего кумира. Вот оно! Вот! Натан припомнил, как кто-то говорил, что Фогель, при всей своей канцелярской строгости и неромантической внешности (животик, лысина, нос картофелиной), в душе — поэт. И особенно любит философического Новалиса. Впрочем, горячиться не следует — а вдруг оная информация не вполне точна, преувеличена? Надо как-то аккуратно проверить старшего коллегу на сей предмет. Горлис почтительно окликнул господина Фогеля, спросив, найдется ли у того минутка, чтобы услышать новость об инициативе саксонских буршеншафтов[29], касающихся поэта и философа Новалиса. И по тому, как у собеседника затуманились вдруг глаза, понял, что попал в точку! Да, на этого живца нужно ловить! Горлис начал лихорадочно припоминать что-то из романтического поэта. На него самого когда-то произвели впечатление стихотворные строки в конце третьей главы Heinrich von Ofterdingen[30]. Натан понял, что они хорошо подойдут к сложившейся ситуации. И начал читать их наизусть с этакой скупой, затаенной вдохновенностью, обращаясь ни к кому и — одновременно — ко всему миру: Der Sänger geht auf rauhen Pfaden, Zerreißt in Dornen sein Gewand; Er muß durch Fluß und Sümpfe baden, Und keins reicht hülf reich ihm die Hand[31]. В начале прекрасных строк рука Фогеля с деловой бумагой застыла на весу. После чего лист был положен в прежнюю стопку. И начальник канцелярии уже просто слушал любимые стихи. Он, кажется, впервые ощутил, как точно эти классические, но при том живые строки соотносятся с его текущей действительностью: «реки и болота» — это ж как раз про одесские улицы в дождь и весеннюю распутицу. А евреи, переносящие публику в хорошей одежде через улицу, уже просят по двугривенному! Не говоря уж о том, как ямщики дороги. А консул фон Том плату уже лет пять как не повышает. Натан же продолжал — всё с той же негромкой, вкрадчивою искренностью: Einsam und pfadlos fließt in Klagen Jetzt über sein ermattet Herz; Er kann die Laute kaum noch tragen, Ihn übermannt ein tiefer Schmerz[32]. — Господин Горлиц, откуда у вас такой прекрасный «высокий немецкий»? — спросил чиновник, из последних сил выныривая из поэтических глубин. Натан задумался, говорить или прикусить язык. Но решил не тратить время на долгие размышления, играть впрямую, ва-банк — быстро и напористо. И сказал, что до Франции его семья жила в восточной Австрии. В глазах чиновника появилась особый размышляющий холодноватый интерес (примерно такой был когда-то у Степана, когда Натан впервые рассказывал ему о своем австрийском прошлом). Он явно подумал о том, что Горли, Gorlic, Горлиц — это, скорее, не французская фамилия, а литваковская… И дело не в том, что Фогель (равно, что и Степан когда-то) как-то по-особенному плохо относился к евреям. Странно было бы думать такое о человеке, который в эмансипирующемся мире передового XIX века едва ли не всю жизнь работает помощником Христиана Самуила фон Тома, каковой хоть и Христиан, и фон, но всё же Самуил. Просто нужно было какое-то время, чтобы осознать новую информацию о французском гражданине. Однако именно такие осознающие размышления, сбивающие чиновника с нужного настроения, были сейчас лишними, вредными. Прочувствовав сие, Натан продолжил декламацию более вдохновенно, выходя на коду. Да еще скромно и как бы незаметно (это особенно хорошо у поляков получается, есть чему поучиться) перекрестился на последних строчках отрывка: «Ich kann den Himmel für sie dichten, / Doch meiner denkt nicht ein Gebet»[33]. И чиновник вновь расчувствовался, утонув в поэтической стихии Новалиса, в каковую погрузил его Горлис… А следом Натан сказал, что друг из Вены пишет, будто в Одессу в течение последнего года приезжал некий австриец, польского, правда, происхождения. Но человек очень культурный, большой поклонник Новалиса, который у него… да не только у него, а у всей его семьи просто кумир. И он, кстати, сей человек — заядлый коллекционер, имеющий автографы великого поэта-философа! Горлис врал вдохновенно, быстро, напористо, не давая собеседнику сойти с тропинки нужного настроения. — Представляете, господин Фогель, сколь непознаваемо гармоничен сей мир! Вот здесь, рядом с нами, в Одессе, ходит человек, обладающий бесценными свидетельствами жизни и творчества нашего любимого поэта. — Да-а. А что венский приятель писал вам об этом соотечественнике и зачем? — Говорил: ежели мне скучно будет и захочется в Одессе пообщаться с умным культурным человеком, то… Но вот беда какая, венский приятель подзабыл его фамилию, знаете, они у поляков бывают такие сложные, непривычные. Помнит, что, кажется, на Г и далее — как-то сложно. Я признаться, давно хотел найти сего человека, но… — А что ж вы, господин Горлиц, ко мне не обратились. По такому редкому случаю я бы помог. Натан округлил глаза от такого кощунственного предположения. — Как можно, господин Фогель?! Это ж запрещено — разглашать посторонним фамилии становящихся на учет в консульстве. В глазах начальника канцелярии вновь появился всё тот же холодноватый блеск чиновного размышления. И вправду — нарушение инструкции. Но, с другой стороны, столь незначительное: ну, кому и как может повредить знание фамилии восточно-австрийского поклонника великого Новалиса? Фогель молча вышел из комнаты и, как хотелось верить, пошел рыться в картотеке. Через минуту он вернулся с листом бумаги в осьмушку, на которой было написано: «Ежи Гологордовский. Март 1817». — Да, приходил такой в одесское Консульство Австрии год назад, — сказал чиновник, показывая Натану запись. — Но более не появлялся. — Ах, какая жалость! — совершенно искренне воскликнул Натан. — Ну, то есть, с другой стороны, я счастлив, что нашел такого искреннего любителя Новалиса в вашем лице. Но, согласитесь, втроем с этим господином Голог… Гологур… — Гологордовским. Прав ваш венский приятель. Фамилия и вправду непростая. — Втроем с господином Гологордовским нам было бы интересней порассуждать о поэзии и натурфилософии. — Да, конечно. Я буду очень рад, ежели господин Горлиц найдет господина Гологор… Гологордовского. И ежели это получится, не забудьте, что я буду счастлив выкупить автограф Новалиса. — Разумеется, господин Фогель, буду помнить. — Да, и автограф Новалиса — во что бы то ни стало! Натан ждал, может, Фогель отдаст ему осьмушка с важной надписью. Но тут он ошибся, начальник канцелярии не настолько уж потерял осторожность, чтобы оставить вещественное свидетельство нарушения инструкции. Фогель порвал бумагу на мелкие кусочки. Однако и их не выбросил в мусорную корзину, как можно было ожидать, а положил в карман. Горлис ничем не выдал своего разочарования. Тем более что разочаровываться, по большому счету, было не от чего. Он и так узнал всё, что хотел. Сложив рабочие бумаги, Натан начал собираться. И когда он, держа в руке цилиндр, уже готовился выйти в дверь, Фогель еще раз повторил, прощаясь: — Всего доброго, господин Горлиц. Итак, автограф Новалиса — во что бы то ни стало! — Да-да. — Но за разумную цену… — Несомненно. Натан пообещал. Он шел по улице чуть ли не вприпрыжку. Он добился большого успеха, узнав настоящее имя погибшего, «дворянина из Рыбных лавок». Не Григорий Гологур, а Ежи Гологордовский! Дальше будет легче, дело пойдет быстрее. * * * Итак, «дворянин из Рыбных лавок» — не Григорий Гологур, а Ежи Гологордовский. С такой важной новостью Горлис отправился с Дрымову. По дороге он думал о том, что их прежние рассуждения со Степаном оказывались верными, в общем-то во всем. И теперь, кстати, ясною становилась краткая надпись, сделанная на его кресте: J. H. — Jerzy Hologordowski! А уж теперь, когда известно настоящее имя убитого, в русских канцеляриях наверняка найдется еще какая-то важная информация на человека с таким именем. И расследование быстро продвинется далее… Но на этот раз не повезло: Дрымова в его любимом кабинетике не оказалось. Пришлось брать пролетку, ехать в район ответственности и проживания частного пристава — к Вольному рынку. А там расспрашивать кого ни попадя, где он. Да еще побегать в поисках. Полицейские в строящемся городе много чем занимались, прежде всего — отслеживанием порядка при просыпающемся строительстве. Тут же, с наступлением весны, работы многажды прибавилось. Материалы, заготовленные к сезону, распаковываются для разнообразных работ. Да еще всё время привозятся новые — доставленные по Днестру (и далее до Одессы на подводах) или по Днепру (эти — не только на телегах, но и морем вдоль берега). Натан нашел полицейского при исполнении. Афанасий занимался небольшим рукоприкладством и посильным мздоимством, воспитывая мелкое чиновное лицо. Тот, хитрец, перед этим несколько раз наново оформлял одну и ту же горку ракушечниковой крошки, привозимой на край города для посыпания улиц. Дело простое. Высыпал на одном перекрестке горку — оформил не только доставку, но и все якобы выполненные работы. А на следующий день вместо того, чтобы нанять рабочих и посыпать ею улицу (за что деньги уже выписаны и забраны), просто перевез ее через несколько кварталов, где всё оформил наново, ничего иного, кроме перевозки и оформления, не делая. Дрымов заметил непорядок только при третьем переезде «блуждающей горки» и потому был сильно зол. Но, услыхав от Горлиса слово «срочно», всё бросил. Узнав настоящее имя убитого, спросил, откуда информация, насколько точна. Тут уж Натан, помня давешние игры Дрымова в секреты, ответил, стараясь, чтобы это не несло в себе чрезмерной мстительности: «Никоим образом не могу ответить!» Однако добавил уверенным голосом, что информация точная. (На самом деле абсолютной, стопроцентной достоверности в том, что Гологур и Гологордовский — одно лицо, не было, но вероятность обратного казалась столь малой, что Натан решил игнорировать ее возможность.) Афанасий сказал, что всё бросает да едет в полицейскую канцелярию смотреть, искать, что есть там на Гологордовского. А Натану посоветовал с той же срочностью ехать в генерал-губернаторскую канцелярию, к чиновнику по особым поручениям. Впрочем, Горлис и сам понимал необходимость этого. В кабинет к Вязьмитенову его пропустили без промедления. Тот был очень доволен, услыхав новости. Особенно понравилось, что распознанная фамилия убитого, но при этом одновременно и возможного злоумышленника, — польская. Всё, как предполагалось, всё, как заказывалось, всё, как нужно. Впрочем, тень сомнения всё же омрачила чело чиновника по особым поручениям. — Поздравляю, господин Горли, это чрезвычайно важная информация. Но… Но… Но… — Вязьмитенов запнулся на одном слове, как это у него иногда случалось. — Но позвольте узнать, есть ли вещественные подтверждения оной информации. Или, по крайней мере, каков ее источник. Не ошибка ли сие?