– Благодарю вас. Ага – бьётесь об заклад! Ну да! Ха-ха! Бьётесь об заклад! – он поспешно пришёл в себя. – Но, видите ли, я хожу на петушиные бои. Это моя обязанность. Не хочу утрачивать связь со страстями своего народа. – Бьюсь об заклад, вам это не грозит. Прошло пятнадцать минут, и вот молодая женщина – служанка, соседка или какая-то родственница мэра – поставила на стол два стакана с ледяной водой. Луис промокнул испарину на лбу тыльной стороной ладони. Вздохнул: – Бедный ваш муж, бедный Тимми. – Все филиппинцы как один вдруг принялись звать её мужа «Тимми» – впервые за его жизнь. – Будем ждать вестей об останках. Получилось немного дольше. Я всё ещё тешу себя надеждой, Кэти, потому что возможно, мы внезапно услышим от каких-нибудь криминальных элементов о людях, которые захватили его живьём. Нас терроризирует великое множество преступников и похитителей-вымогателей, но на этот раз можно сказать, что они дают нам надежду. – Он отхлебнул из стакана, и в повисшей тишине с предельной откровенностью прозвучало: нет. Никакой надежды. В два часа дня, после того как закончились уроки и город погрузился в дрёму, она распахнула двери своего пункта медицинской помощи в Дамулоге – он был оборудован в одном из четырёх кабинетов шлакоблочного здания школы. Эдит Вильянуэва из Фонда роста и развития присутствовала в качестве наблюдателя, в то время как молодые мамочки вносили грудных детей на прививку. Их выстроилось в ряд где-то с пару десятков, девушки не старше двенадцати-тринадцати лет – а на вид им было не дать больше девяти или десяти – безжалостно подставляли плечи младенцев под уколы и получали на руки по консервной банке сгущённого молока: оно-то и составляло для них подлинный смысл визита. Тем временем американец Шкип Сэндс сидел на бетонном крыльце, глядя в книгу: в клетчатых шортах, в белой футболке и резиновых дзори на ногах. По-видимому, крики его не беспокоили. Когда посетительницы ушли, Кэти представила Эдит американцу. Он было привстал, но Эдит села рядом, разглаживая юбку. – Что это за книга? – спросила Эдит. – Какой-то шифрованный код? – Нет. – А что же? Что-то на греческом? – Марк Аврелий. – Так вы можете это прочесть? – «К самому себе». Обычно переводят как «Размышления». – Ого, так вы лингвист? – Это просто чтобы не терять навык. У меня в номере лежит перевод на английский. – У Кастро? Боже, я бы ни за что там не остановилась, – сказала Эдит. – Уеду отсюда четырёхчасовым автобусом. – Крыша в гостинице у мистера Кастро, конечно, дырявая, но другая гостиница лежит отсюда за тридевять земель. – Вы здесь совсем один? Эдит была замужем и уже в годах, иначе ни за что бы не стала с ним флиртовать. Он улыбнулся, и Кэти вдруг захотелось пнуть его в бок, чтобы проснулся, – в мягкое место под рёбрами. Сбить благодушное выражение с лица, по-американски сияющего улыбкой. – Можно взглянуть? – попросила Кэти. Книга оказалась очень дешёвой, без украшательств, отпечатанной в издательстве Католического университета. Она протянула томик обратно: – Вы католик? – Ирландский католик со Среднего Запада. Сборная солянка, как у нас говорится. – Канзас, вы сказали, правильно? – Клементс, штат Канзас. А что насчёт вас? – Виннипег, провинция Манитоба. Вернее, его округа. На той же широте, что и Канзас. – Долготе. – Ну хорошо, на той же долготе. Строго к северу от вас. – Но из разных стран, – уточнила Эдит. – Из разных миров, – сказала Кэти. Вот так вот они, две докучливых бабы, обступили мужика! – Пойдёмте уже наконец, – потянула она его за руку. Они отправились к улице Кэти. – Так вы, значит, со Среднего Запада США? – спросила Эдит. – Да, верно, из Канзаса. Кэти вздохнула: – Как и мой муж. Спрингфилд, штат Иллинойс. – А-а. – От него до сих пор никаких известий. – Знаю, слышал. Мне рассказывал мэр. Эдит сказала: – Конечно, мэр – кто же ещё! – Эметерио всё всем рассказывает, – заметила Кэти. – Так ведь он обо всём и узнаёт. Чем больше рассказывает он, тем больше рассказывают ему. Вы ждали меня? – Ну, на самом деле да, – признался он, – но я прождал слишком долго. Теперь надо бежать. – Бежать! – усмехнулась Эдит. – Совершенно не филиппинское занятие. После того, как он их оставил, Эдит заметила: – Он не отдавал себе отчёта, что я всё ещё с вами. Хотел побыть с вами наедине. В тот же день, в районе четырёх, пока обе женщины дожидались автобуса Эдит, они втайне следили, как американец прохаживается среди прилавков в своих брючках до загорелых колен с волосатым коричневым кокосом в руках. – Ищу кого-нибудь, кто бы его для меня расколол, – объяснил он. Рыночная площадь занимала целый квартал, окружённый крытыми соломой киосками, а посередине помещался участок гладко вытоптанной голой земли. Они шли вдоль границ рынка в поисках кого-нибудь, кто бы справился с кокосом гостя. Приехал автобус, из дверей выплеснулась волна хаоса: пассажиры тащили на горбу мешки, сгоняли в кучу детей, размахивали курами, ухватив их за лапы, а бедные птицы только беспомощно хлопали крыльями. – У водителя есть боло[31], я уверена, – сказала Эдит. Но Шкип отыскал какого-то торговца с боло за поясом, и тот мастерски срезал у кокоса верхушку, поднял его, как бы желая из него пригубить, и вернул орех американцу. Шкип протянул его спутницам: – Кто-нибудь хочет пить? Обе женщины засмеялись. Он попробовал молоко. Эдит посоветовала: – Да вытряхните вы его, ради бога. А то вам желудок скрутит. Шкип выпростал содержимое кокоса прямо на землю и дал орех торговцу, чтобы тот расщепил его начетверо. Эдит перекинулась парой слов с водителем, а затем вернулась к ним. – Заставила его отмыть передние фары. А то ведь никогда их не моют. Как стемнеет, так и едут будто бы с завязанными глазами, из-за грязи ничего спереди не видно. – Она начала прощаться с Кэти, рассыпаться в благодарностях и надолго затянула завершение своего визита. Протянула руку Шкипу Сэндсу, и тот неловко пожал ей кончики пальцев. – Спасибо вам огромное, – сказала Эдит. – Думаю, вы станете вдохновляющим примером для Дамулога. – В её тоне проскользнуло нечто кокетливое и неподобающее моменту. Эдит тащила необъятную разноцветную соломенную кошёлку на ремне из конопляного волокна. Удалилась, помахивая ею, косолапо ступая в своих сандалиях и покачивая задом под шёлковой юбкой, будто карабао. Отлично. Умотала наконец-то. Весь день после полудня Кэти чувствовала в шее и в плечах какое-то напряжение, нестерпимое желание избавиться от общества этой женщины. Конец каждого дня лишал её сердце покоя, потом приходила ночь, а с ней – страдание, безумие, бессонница, слёзы, мысли и чтение книг о Преисподней. С другой стороны, американец, который сейчас расстеливал для неё на заплесневелой скамейке свой белый платок, казался никчёмным и тупым – но в то же время успокаивал. Он произнёс: – Voulez-vous parler français?[32] – Прошу прощения… Ох, нет, у нас в Манитобе по-французски не говорят. Мы не из таких канадцев. А вы правда лингвист, да? – Да я-то всего лишь любитель. Вполне уверен, настоящему лингвисту здесь хватит работы на целую жизнь. Насколько мне известно, никто ещё не пытался изучить диалекты Минданао сколько-нибудь систематическим образом. Американец взял ломтик кокоса. На него уже сползлись муравьи. Он сдул их и срезал кусочек лезвием своего тёмно-синего бойскаутского карманного ножа. – У вас трудная работа, – сказал он. – О да, – вздохнула она. – Я ошиблась насчёт самой природы вакансии. – Правда? – И насчёт её глубины, и насчёт её серьёзности. Хотелось пожаловаться ему, чтобы он критически оценил собственное положение. – Ну, я просто имел в виду, что вам приходится взаимодействовать с кучей народа. – Как только оказываешься среди язычников, всё меняется. В корне меняется. Становится намного острее, намного живее, делается яснее ясного. Ох, ладно, – спохватилась она, – это такие вещи, которые путаются в голове ещё сильнее, когда заводишь о них речь. – Догадываюсь.