– Тогда давайте и не будем о них говорить. Вы не против, если я как-нибудь набросаю пару мыслей и передам их вам? Ну, на бумаге? Он ответил: – Непременно. – А что насчёт вас? Как идёт ваша работа? – Да это скорее похоже на отдых. – Какие здесь интересы у «Дель-Монте»? Вряд ли на этих равнинах Магинданао хорошо примутся ананасы. Здесь слишком влажно. – Я в отпуске. Просто путешествую. – Значит, вы приехали сюда без видимых причин. Просто заблудившийся торговый представитель. – Пожалуй, да, я бы рассматривал это как что-то вроде представительской должности, если бы такие милые люди как вы и так уже не выполняли здесь работу, представляя нас в лучшем виде. – Нас – это кого, мистер Сэндс? – Соединённые Штаты, миссис Джонс. – Я канадка. Я представляю интересы Святого Евангелия. – Ровно тем же занимаются Соединённые Штаты. – Вы читали книгу «Гадкий американец»[33]? Он ответил: – С чего бы мне пришло в голову читать книгу с таким гадким названием? Она удивлённо взглянула на него. – А, ладно, читал я «Гадкого американца», – ответил он. – По-моему, полная чушь. Самобичевание нынче входит в моду. Но я на это не куплюсь. – А «Тихого американца»[34]? – «Тихого американца» я тоже читал. Этот роман, как заметила Кэти, он уже не заклеймил «полной чушью». Она сказала: – Мы, жители Запада, наделены многими благами. У нас бо́льшая свобода воли. Мы свободны от некоторых… – её мысли вдруг застопорились. – У нас есть права. Свобода. Демократия. – Я не об этом. Не знаю даже, как сказать. Свобода воли вообще под вопросом. – Она с трепетом подумала, не спросить ли у него – не читал ли он случаем Жана Кальвина?.. Ну уж нет. Даже сам вопрос таил в себе бездонную пропасть. – С вами всё в порядке? – Мистер Сэндс, – спросила она, – знаете ли вы Христа? – Я католик. – Да. Но всё же знаете ли вы Христа? – Ну, – протянул он, – думаю, не в том смысле, какой предполагаете вы. – Вот и я не знаю. На это он не ответил ничего. – Я думала, будто знаю Христа, – призналась она, – но я полностью ошибалась. Кэти заметила, что он, когда нечего сказать, сидит абсолютно неподвижно. – Мы, знаете ли, не все здесь сошли с ума, – сказала она. На это он тоже ничего не ответил. – Простите. Он осторожно прокашлялся: – Вы ведь можете вернуться домой, разве нет? – О нет. Не могу. – Она прямо-таки ощущала, как он боится спросить – почему. – Просто потому, что тогда у меня в жизни ничего уже не исправить. Американец молчал, и слышать это молчание было почти невыносимо. Пришлось заполнить паузу: – Знаете, это не так уж необычно, не так уж странно, не такое уж неслыханное дело – находиться в трагической ситуации, но знать, что жизнь-то продолжается. Вы только посмотрите вокруг! Солнце по-прежнему всходит и заходит. Каждый день освобождает в сердце немного места – как же это слово… любовь не ослабевает, она неумолимо шевелится, толкается и пинается внутри, как дитя. Ну всё, ладно! С меня хватит! – «Что ж я за дура-то!» – чуть не вырвался крик из груди. Заходящее солнце снизилось из-под облаков и так ударило им в глаза лучами, что внезапно весь городок залило пульсирующим алым светом. Американец никак не высказался по поводу её слов. Он спросил: – А что произойдёт, когда всё это, гм… выяснится окончательно? – Ну вот, поздравляю, вы подобрали нужное слово. – Простите? – Вы хотите сказать, если Тимоти умер? – Если, ну… да. Простите. – Мы не знаем, что с ним случилось. Он сел в автобус до Малайбалая, и мы всё ещё ждём его домой. У него был болезненный вид, он пообещал, что перед тем, как провести все остальные встречи, сходит к доктору в тамошнем санатории. Насколько мы знаем, в санатории его никто не видел. Мы вообще не уверены, что он доехал до Малайбалая. Уже были в каждом городке по дороге туда – ничего, ничего, никаких вестей. – И, догадываюсь, времени уже прошло порядочно. – Семнадцать недель, – сказала она. – Всё уже сделано. – Всё? – Мы связались со всеми, с кем можно, – с местными властями, с посольством, конечно же, с нашими семьями. Совершили тысячу звонков, каждый по тысяче раз сошёл с ума. В июле приехал его отец и объявил о вознаграждении для того, кто его обнаружит. – Вознаграждение? Он состоятельный человек? – Нет, вовсе нет. – А-а. – Впрочем, кое в чём дело продвинулось. Нашлись какие-то останки. Американец, как верный своим корням уроженец Среднего Запада, отреагировал на это замечание, промычав: – А-а. Угу. – Так что прямо сейчас мы ждём вестей о личных вещах мертвеца. – Мэр Луис мне рассказывал. – Что, если это Тимоти? Какое-то время я ещё побуду здесь, а потом найду новую должность – в любом случае так ведь и планировалось. Если же Тимоти, к нашему всеобщему удивлению, всё-таки вернётся – а это-то он может, вы просто не знаете Тимоти, – вот если он вернётся, мы, наверно, и дальше будем работать по плану. Он ведь ждал перемены. Хотел перемен, новых задач. В смысле, тех же самых задач, но на совершенно новом месте. Ну а я – медсестра, меня могут отправить куда угодно. Хоть в Таиланд, хоть в Лаос, хоть во Вьетнам. – Северный Вьетнам или Южный? – У нас и правда есть люди на Севере. – У адвентистов седьмого дня? – У МФПД – Международного фонда помощи детям. – Точно, МФПД. – И вдруг Шкип разразился страстной тирадой: – Послушайте, эти местные никогда не увидят лучшей жизни, чем есть у них сейчас. Но вот их дети – может быть. Свобода предпринимательства означает обновление, просвещение, процветание и всю прочую банальщину. А ещё свободное предпринимательство просто обязано расширять свои границы, такова уж его природа. Их правнуки будут жить лучше, чем мы сейчас живём в Штатах. – Хорошо, – опешила она, – это всё прекрасные мысли и многообещающие речи. Но ведь «этих местных» одними речами не накормишь. Им нужен рис, чтоб наполнить желудок, и притом сегодня же. – При коммунизме их дети сегодня, может, и ели бы лучше. Но их внуки подохнут с голоду в мире, который превратится в одну большую тюрьму. – Как мы вообще перешли к этой теме? – А вы знали, что МФПД считается организацией прикрытия для коммунистов? – Нет. Это правда? – Она на самом деле ничего такого не слышала, да это и не особо её волновало. – Посольство США в Сайгоне считает МФПД орудием Третьей силы.