– Давайте закажем у Павезе эспрессо, он прекрасно бодрит, – предложил Агинальдо. – А то вон Шкип всю ночь на ногах. Устал, наверно. – Ничуть не бывало! Я никогда не устаю. – Как там мои люди, не обижали тебя? – Отнеслись ко мне со всем уважением. Спасибо. – Но вы ведь не обнаружили хуков? – Если только они не прятались прямо у дороги, а мы их так и не разглядели. – А что там ребята из ФП? – ФП-то? – Имелась в виду филиппинская полиция. – ФП поработали нормально. Всё больше, правда, особняком держались. – Они не беспокоятся о содействии со стороны армии. Не сказал бы, что могу их в этом винить. Это же не война. Эти хуки – всего лишь жалкая кучка изменников. Их низвели до положения рядовых бандитов. – Верно. – Впрочем, путём всех этих выездов Сэндс только и пытался, что набрать побольше очков и добиться перевода в Манилу или, даже лучше того, в Сайгон. Ко всему, эти патрулирования джунглей избавляли его от нелёгкого чувства: он подвергался жёстким тренировкам, карабкался на верёвке по отвесным скалам, прыгал с парашютом в грозовые тучи, в поте лица штудировал рецепты высоковзрывчатых веществ, перелезал через колючую проволоку, в ночном мраке переправлялся вброд через бурные ручьи, часами сидел, привязанный к стулу, на допросах – и всё это лишь для того, чтобы стать канцелярской крысой, не более чем канцелярской крысой. Собирать документы. Сортировать документы. Выполнять работу, с которой справится любая старая дева, просиживающая юбку где-нибудь в библиотеке. – А ты что делал прошлой ночью? – спросил он у Эдди. – Я-то? Я пораньше отправился на боковую и читал «Джеймса Бонда». – Да ну! – Наверно, этим вечером поедем на дежурство. Вы с нами? – обратился Агинальдо к немцу. – Это довольно неплохой способ развеяться. Немец заколебался. – В чём цель? – спросил он у Сэндса. – Наш друг с нами не поедет, – сказал Сэндс Эдди. – Я поеду дальше вниз, – объяснил немец. – Дальше вниз? – К поезду. – А-а. Значит, на вокзал. А там – в Манилу, – протянул Агинальдо. – Жаль. А ведь наши маленькие патрули неплохо так помогают вернуть тягу к жизни. Можно подумать, они часто ездили под обстрелом. Ничего подобного никогда не случалось, насколько было известно Шкипу. Эдди был ещё мальчишкой, но ему нравилось казаться грозным. Тремя неделями ранее, в Маниле, Сэндс видел, как Эдди играет Генри Хиггинса в постановке «Моей прекрасной леди», и из памяти никак не шёл образ его друга-майора – как он, сверх меры нарумяненный и напудренный, гордо вышагивает по подмосткам в домашнем смокинге, делает драматические паузы, оборачивается к миловидной актрисе-филиппинке и произносит: «Элиза, куда, к дьяволу, запропастились мои домашние туфли?»[7] Зрители – филиппинские дельцы со своими семьями – ревели от хохота и падали с ног. Сэндс тоже остался под впечатлением. – Что это за штуковина, с которой вы упражняетесь? – полюбопытствовал Сэндс у немца. – Вы про сумпитан? Да, это сумпитан. – Духовая трубка? – Да. Из племени моро. – «Сумпитан» – это по-тагальски? – По-моему, это общеупотребительное слово, – заметил Эдди. – Это слово здесь на островах употребляют повсюду, – согласился немец. – А из чего она сделана? – Вы имеете в виду само устройство? – Да. – Из магния. – Из магния! Господи боже! – Оно довольно прочное. И практически невесомое. – И кто же его для вас смастерил? Сэндс спросил, всего лишь чтобы поддержать беседу, но, к его потрясению, Эдди и убийца вдруг переглянулись. – Одно частное лицо в Маниле, – бросил немец, и Сэндс решил, что тему лучше закрыть. После еды все трое сели пить эспрессо из крохотных чашечек. До приезда в эту захолустную деревушку Сэндс его никогда не пробовал. – Что сегодня происходит, Эдди? – Не понимаю, о чём ты. – Что-то вроде – ну не знаю – какой-нибудь трагической годовщины? По типу дня смерти какого-нибудь великого руководителя? Почему у всех такой угрюмый вид? – Ты хочешь сказать – напряжённый? – Ага. Напряжённо-угрюмый. – По-моему, они все перепуганы, Шкип. Тут в округе бродит вампир. Такая местная разновидность вампира под названием асванг. Немец удивился: – Вампир? В смысле прямо как Дракула? – Асванг умеет превращаться в любого человека, принимать какой угодно облик. Тут сразу ясно, в чём беда: значит, вампиром может оказаться каждый. Когда зарождается подобный слух, он наводняет деревню, как леденящий яд. Как-то вечером на той неделе – в прошлую среду, в районе восьми – я видел, как толпа на рыночной площади избивает старуху и кричит: «Асванг! Асванг!» – Избивает? Старуху? – переспросил Шкип. – А избивали-то чем? – А чем под руку попадётся. Толком было не разглядеть. Темно. Мне показалось, она завернула за угол и сбежала. А позже мне какой-то лавочник рассказывал, будто бы она обернулась попугаем и улетела. Попугай укусил какого-то малыша, и малыш через два часа умер. И священник ничего поделать не мог. Тут даже священник бессилен. – Эти аборигены – точно умственно отсталые дети, – сказал немец. После того, как они поели и их попутчик проследовал на служебном автомобиле вниз по склону к железной дороге на Манилу, Шкип спросил: – Знаешь этого мужика? – Нет, – ответил Эдди. – Так ты правда думаешь, что он немец? – Думаю, он иностранец. И вообще странный какой-то. – Он встречался с полковником, а теперь вот уезжает. – С полковником – когда это? – И ведь что характерно, так и не представился. – А ты спрашивал у него, как его зовут? – Нет. А как он сам себя зовёт? – Не спрашивал. – Он так и не сказал об оплате. Я заплачу. – Эдди посоветовался о чём-то с полной филиппинкой – Шкип решил, что это и есть госпожа Павезе, – и вернулся со словами: – Дай-ка я возьму фруктов на будущий завтрак. Сэндс сказал: – Да, понимаю, манго и бананы в это время года особенно хороши. Как и все тропические фрукты. – Это шутка такая? – Да, я пошутил. Они вошли под низкий тент из лоскутов брезента, покрывающий рынок, и окунулись в облако ароматов тухлого мяса и гнилых овощей. За ними, волоча тела по утоптанному земляному полу, ковыляли невероятно обезображенные и изувеченные попрошайки. Подбежали к ним и дети, но нищие на тележках или на культяпках в самодельной обувке из кокосовых скорлупок, исполосованные шрамами, слепые и беззубые, набросились на детей, стали колотить их клюками или обрубками конечностей, шипеть и осыпать бранью. Агинальдо вытащил табельный пистолет, прицелился по беснующейся куче-мале, и они отступили единым фронтом – видимо, сдались. Он коротко поторговался со старушкой, которая продавала папайю, и они вернулись на улицу. Эдди подвёз Сэндса на своём «мерседесе» обратно до «Дель-Монте». До сей поры между ними не произошло ничего значимого. Сэндс удержался от вопроса, был ли в их встрече какой-нибудь толк. Эдди вошёл вместе с ним в здание, но лишь после того, как открыл багажник и вынул что-то тяжёлое и продолговатое, завёрнутое в бумагу и перевязанное бечёвкой. – Тут кое-что для тебя есть. Прощальный подарок.