Она отозвалась из темноты – тень, затерявшаяся в другой тени: – Любимый, еще только светает. – Сихайя, – ответил он смеющимся голосом. – Ты зовешь меня твоей пустынной весной, – сказала она, – но учти, сегодня я – твое стрекало. Я – сайидина, и должна проследить, чтобы все обычаи были выполнены. Он подтянул конденскостюм. – Однажды ты привела мне изречение из «Китаб аль-Ибар», – произнес он, – и сказала: «Женщина – твое поле, иди же и возделывай его». – Я родила тебе твоего первенца, – согласилась она. В сером полумраке он видел, как движения ее повторяют его собственные, – она тоже готовилась выйти в пустыню. – Тебе нужно передохнуть, – добавила она. Услыхав в ее словах голос любви, он слегка поддразнил ее: – Сайидина-наблюдающая не должна предостерегать или предупреждать испытуемого. Чани приблизилась к нему вплотную и провела по щеке ладонью: – Сегодня я и наблюдатель, и твоя женщина. – Тебе следовало бы передать другой эту обязанность. – Ждать известий тяжелее, – сказала она, – лучше уж я буду рядом. Он поцеловал ее ладонь, потом прикрыл лицо маской, повернулся и разгерметизировал клапан. В воздухе снаружи угадывалась та зябкая сырость, которая позволяла надеяться на росу утром. Ветер нес и запах предспециевой массы, которую обнаружили на северо-востоке, значит, делатель был неподалеку. Пол выполз через сфинктерный клапан, встал на песок и потянулся, чтобы разогнать сон. На востоке отсвечивала перламутром зеленая полоска зари. Палатки его отряда крошечными дюнами окружали их. Слева кто-то шевельнулся – охрана – он понял, что его заметили. Они знали, что ожидает его сегодня. Каждый из фрименов уже проходил через нечто подобное. И теперь ему давали время побыть одному, чтобы внутренне подготовиться. «Это нужно сделать сегодня», – сказал он себе. Он подумал о той силе, что он получил, когда фримены стали преграждать путь погрому. Старики посылали к нему сыновей поучиться небывалому боевому искусству… Старики прислушивались к нему на советах, выполняли его планы… Мужчины, которых он посылал с поручениями, возвращались к нему с высочайшей похвалой у фрименов: «Твой план сработал, о Муад'Диб». И все-таки самый плюгавый и захудалый воин фрименских племен мог сделать такое, чего он еще не делал. И Пол знал, что пока он не может еще быть истинным предводителем для них. Он еще не ездил верхом на делателе. Ох, конечно, он ездил вместе с другими в набеги, набираясь опыта, но сам в путешествие еще не пускался. И, значит, пределы его мира зависели от других. А такого не может допустить ни один настоящий фримен. Пока он еще не решился на это, громадные южные земли, что в двадцати колотушках к югу от эрга, оставались для него недоступными. Приходилось заказывать паланкин и ехать, словно Преподобная Мать или больные и раненые. Стали возвращаться воспоминания о внутренней борьбе, пережитой ночью. Он подметил странную параллель: если он овладеет искусством езды на делателе – его власть укрепится; если овладеет внутренним оком – то же самое. Но там, впереди, все тонуло в тумане… Великая Смута, кипением своим словно охватившая всю Вселенную. Несходство путей, которыми он познавал Вселенную, не давало ему покоя – странное переплетение точности и ошибки. Он видел Вселенную, какая она есть. Да, все, что перерождала реальность, немедленно обретало собственную жизнь и развивалось дальше… с учетом новых тонких отличий. Но ужасное предназначение оставалось. И сознание расы. И мутной волной надо всем вздымался джихад, кровавый и дикий. Чани присоединилась к нему. Обхватив себя руками, она поглядела на него искоса вверх, как всегда, когда пыталась определить его настроение. – Расскажи мне еще раз о водах твоего родного мира, Усул, – попросила она. Он понимал, что она пытается отвлечь его, развеять нелегкие думы перед опасным испытанием. Светлело, он заметил, что некоторые из его фидайинов уже сворачивали палатки. – Лучше бы ты рассказала мне о ситче и нашем сыне, – ответил он. – Так, значит, наш Лето уже взял в кулак мою мать? – И Алию тоже, – сказала она. – Он быстро растет. Вырастет высоким. – И как там, на юге? – спросил он. – Вот оседлаешь делателя, сам увидишь, – произнесла она. – Но сперва хотелось бы увидеть твоими глазами. – Там очень одиноко, – ответила она. Он прикоснулся к косынке-нежони на ее лбу, выступавшей из-под шапочки конденскостюма: – Почему ты не хочешь говорить о ситче? – Я уже рассказала. В ситче без мужчин очень одиноко. Там работают. На фабриках и в горшечных мастерских. Делают оружие, шесты для определения погоды, собирают специю для подкупов. Вокруг дюны, которые нужно засадить растениями и закрепить. Еще там делают ткани, ковры, заряжают батареи. И воспитывают детей, чтобы сила племени никогда не ослабла. – Так, значит, в ситче приятного мало? – спросил он. – А дети? Приходится соблюдать обычаи. Еды хватает. Иногда одна из нас может ненадолго отлучиться на север, чтобы лечь со своим мужчиной. Жизнь продолжается. – А моя сестра, Алия… как к ней относятся? Стало светлее, Чани обернулась и пристально поглядела на него: – Давай обсудим это в другое время, любимый. – Выкладывай-ка лучше сейчас. – Тебе нужно сберечь силы для испытания, – ответила она. По ее тону он понял, что коснулся больного места. – Неизвестность сулит неприятности, – сказал он. Кивнув, она сказала: – Люди явно… не понимают странности Алии. Женщины боятся ее – девочка, почти младенец, разговаривает о таких вещах, что известны лишь взрослым. Они не понимают причин… сущности тех изменений, что сделали Алию… взрослой еще в материнском теле. – Значит, шумят? – переспросил он, вспомнив, что в некоторых его видениях Алия вызывает волнения среди фрименов. Чани поглядела в сторону ширящейся рассветной полоски: – Женщины уже жаловались Преподобной Матери. Они потребовали, чтобы она изгнала демона из собственной дочери. Даже процитировали писание: «Ворожеи не оставляй в живых». – И что же ответила моя мать? – Она обратилась к закону и отослала женщин в смущении. Она сказала: «Увы, Алия вызывает беспокойство, но причиной тому несчастный случай, непредвиденная ситуация, которой не удалось избежать». Она попыталась объяснить им, как это случилось с Алией тогда в ее матке. Но женщины рассердились на нее, потому что она поставила их в затруднительное положение. И все разошлись, недовольно бормоча. «С Алией все будет непросто», – подумал он. Ветер принес запах предспециевой массы, колючие песчинки жалили кожу. – Эль-саяль – дождь из песка, который приносит утро, – проговорил он. Перед ними в серой мгле исчезла пустыня, не знающая жалости: пески, что тонули в песках. На юге было темнее, вдруг молния прорезала мглу, значит, буря там уже электризировала песок. С большим опозданием донесся гром. – Голос его украшает землю, – проговорила Чани. Люди выползали из палаток, стража от краев лагеря двинулась к центру. Вокруг все шевелилось, каждый знал свое место в издревле заведенной повседневной рутине и не нуждался в указаниях. «Ты не должен отдавать много приказов, – говорил ему отец… когда-то… давным-давно. – Если один раз ты прикажешь что-то, потом всегда придется отдавать распоряжения о том же самом». Фримены инстинктивно придерживались этого правила. Хранитель воды отряда затянул заунывный утренний напев, вплетая в него призыв к посвящению в наездники пустыни. – Мир – это труп, – нараспев голосил он; голос его раздавался над дюнами. – Кто сумеет избежать Ангела Смерти? По велению Шай-Хулуда да исполнится. Пол вслушался… этими словами начиналась и смертная песнь его фидайинов: его смертники распевали эти слова, бросаясь в битву. «Или сегодня поблизости появится каменный курган, возле места, где отлетела душа человека, – подумал Пол. – Остановится ли здесь прохожий фримен, бросит ли свой камень на эту гробницу, подумает ли о Муад'Дибе, что умер здесь?» Он знал – возможен и этот исход, и такому событию находилось местечко на линиях судьбы, расходившихся из точки временного пространства, где он находился. Неопределенность видений мешала ему. Чем больше сопротивлялся он, чем сильнее старался избежать грядущего исхода, тем большее смятение возникало в пространстве предвидения. И будущее его все больше становилось похожим на бурлящую реку, несущуюся к обрыву под пологом тумана… – К нам подходит Стилгар, – сказала Чани, – теперь я должна отойти, любимый. Наступает время… и как сайидина я должна проследить за соблюдением обрядов, чтобы все можно было точно занести в хроники. – Она поглядела на него снизу вверх, на секунду самообладание отказало ей, но, моментально справившись с собой, она произнесла: – А потом я сама приготовлю тебе завтрак. – И отвернулась. Стилгар был уже рядом, следы его быстро заполнялись пудрой мелкого мучнистого песка. Из темных ниш глазниц на Пола взирали по-прежнему неукротимые глаза. Край бороды чуть выступал над маской, обветренные скулы казались высеченными из камня. В руке его было знамя Пола – черно-зеленое, с водной трубкой на древке, уже ставшее здесь легендарным. Не без гордости Пол подумал: «И шага не ступишь, чтобы не сделаться тут же легендой. Они запомнят все: и как мы расставались с Чани, и как я приветствовал Стилгара, все… что случится сегодня. Живой или мертвый, я останусь легендой. Но мне нельзя умереть. Тогда останется только легенда и некому будет преградить путь джихаду». Воткнув древко в песок рядом с Полом, Стилгар уронил руки по бокам. Синие в синем глаза глядели ровно и собранно. Пол подумал: «И мои глаза теперь начинает затягивать синяя дымка».