– Они отказали нам в праве на хадж, – с ритуальной торжественностью провозгласил, обращаясь к нему, Стилгар. Пол отвечал, как учила его Чани: – Кто может отказать фримену в праве идти и ехать, куда он пожелает? – Я – наиб, – сказал Стилгар, – врагам не взять меня живьем. Я – стержень треножника смерти, что погубит наших врагов. Их окружило молчание. Пол поглядел на прочих фрименов, рассыпавшихся по песку за Стилгаром, они застыли в этот миг всеобщей молитвы. И он подумал, как жил бы Вольный народ с его кровавыми наклонностями – в ярости и гневе, даже не представляя, что можно жить иначе… если бы не мечта, которой заразил их Лайет-Кайнс перед гибелью. – «Где Господь, Который вел нас по пустыне, по земле пустой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной..?» – спросил Стилгар. – Он всегда с нами, – отозвались фримены. Стилгар расправил плечи, подошел поближе к Полу и негромко сказал: – Не забудь, что я говорил. Действуй целенаправленно и точно – никаких фантазий. Наши мальчишки учатся седлать делателя в двенадцать лет. Тебе на шесть больше, но ты не рожден в песках. И не следует выказывать храбрость. Мы и так о ней знаем. Все, что ты должен сделать, – вызвать делателя и оседлать его. – Не забуду, – ответил Пол. – Смотри же, не посрами учителя. Стилгар извлек из-под одеяния пластиковый шест длиной в метр, с заводной трещоткой на конце. – Я сам изготовил эту колотушку. Бери же. Не подведет. Гладкий пластик стержня был теплым на ощупь. – Твои крюки у Шишакли, – сказал Стилгар. – Он их отдаст тебе, когда ты выйдешь вон за ту дюну. – Он показал направо. – Вызови крупного червя, Усул, покажи нам путь. В обрядной фразе Пол услышал волнение друга. И в этот момент солнце словно выпрыгнуло из-за горизонта. Синее небо сразу же озарилось тем серебристо-серым светом, что предвещал сегодня сушь и жару даже по арракийским понятиям. – Наступает палящий день, – провозгласил Стилгар теперь уж совершенно ритуальным тоном, – возглавь странствие, как подобает вождю. Пол отсалютовал знамени, заметил, как обвисло черно-зеленое полотнище, – утренний ветерок утих. Он повернулся к дюне, на которую указывал ему Стилгар, – бурый склон с изогнутым гребнем. Остальные теперь направились в противоположную сторону, на укрывавший лагерь склон дюны. На пути Пола высилась облаченная в одеяние фигура. Шишакли, командир отряда фидайинов. В узком просвете между капюшоном и маской виднелись только глаза. Когда Пол подошел, Шишакли вручил ему два тонких прута. Стержни были около полутора метров длиной, на одном конце поблескивали крюки из пластали, на другом – шероховатая надежная рукоять. Как и требовал того обычай, Пол принял их левой рукой. – Это мои собственные крюки, – густым басом произнес Шишакли, – они не отказали ни разу. Пол кивнул, соблюдая приличествующее молчание, оставил того позади и принялся взбираться по склону дюны. С вершины ее, оглянувшись, он увидел остальных – они разбегались, словно насекомые, одеяния развевались от быстрых движений. Теперь он был один на песчаном гребне, откуда пустыня просматривалась до горизонта, плоского и неподвижного. Стилгар выбрал хорошую дюну, обзор с нее был получше, чем с соседних. Нагнувшись, Пол глубоко вонзил колотушку с подветренной стороны гребня, где пески были плотнее, а звук от колотушки – громче. И в нерешительности замер, припоминая уроки, представляя все те действия на грани жизни и смерти, что предстояло совершить. Едва он отпустит курок, колотушка начнет стучать. И где-то в песках гигантский червь, делатель, услышит зов и явится полюбопытствовать. С помощью хлыстов-крючьев надо было успеть вскарабкаться вверх по крутому боку червя. И если сдвинуть крюком назад передний край какого-нибудь сегмента, открыв его для песка и пыли, громадная тварь не уйдет вниз, на дно пустыни. Напротив, чудовище вылезет на поверхность, по возможности удаляя от песка открытый участок. «В видениях я все это делал уже не раз», – подумал Пол. Он глянул на крюки в левой руке, представил, как нужно просто перебирать ими вдоль громадного бока делателя, чтобы тварь поворачивалась в нужную сторону. Он видел, как это делается. Ему помогали взобраться на червя для коротких тренировочных путешествий. На черве ехали долго, пока он не выдыхался и не замирал, обессиленный, на песке… Тогда вызывали нового делателя. «А если пройду испытание, – напомнил себе Пол, – мне будет по силам и путешествие на двадцать колотушек к югу, где среди заповедных пальмовых рощ укрыты от погрома дети и женщины». Подняв голову, он глянул на юг, напоминая себе, что дикий делатель из эрга всегда был чем-то неизвестным… об этом не следовало забывать. «Внимательно следи за приближающимся червем, – пояснял Стилгар, – ты должен стоять вблизи, чтобы успеть взобраться, и поодаль, чтобы он не поглотил тебя». Внезапно решившись, Пол спустил курок, кулачок завертелся, и пески огласило громкое «тук… тук… тук…». Он выпрямился, оглядел горизонт, вспоминая слова Стилгара: «Внимательно следи за направлением его движения. Помни, иногда червь движется к колотушке в глубинах, невидимо. Поэтому слушай. Нередко его можно услышать раньше, чем увидеть». Припомнились слова Чани, наставления, которые шептала она ночью: «На пути делателя стой тихо. Совсем тихо. Ты должен казаться себе песчинкой. Укройся под одеянием и всем существом стань маленькой дюной». Он медленно огляделся, прислушался, готовый увидеть и услышать признаки приближения червя. Оно донеслось с юго-востока – дальнее шипение, шепот песка. Наконец на фоне зари он увидел контур громоздящейся над исполином горы и понял, что делателя такой величины он еще не видел. Даже слышать о подобных ему не приходилось. Он был, пожалуй, в пол-лиги длиной, и вокруг его передней оконечности вздымалась гора песка. «Такого я не видел ни в видениях, ни в реальности», – напомнил себе Пол. И поспешил навстречу, думая лишь о том, что должно совершиться. «Следите за чеканкой монет и судами, пусть все остальное достанется сброду», – так советует вам Падишах-Император. Он говорит вам: «Хотите иметь доход – правьте». В его словах есть правда, но я спрашиваю себя: «Кто есть сброд? И кем правят?» (Из секретного послания Муад'Диба Ландсрааду) Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся» Непрошенная мысль шевельнулась в голове Джессики: «В любой момент может оказаться, что Пол проходит испытание наездника именно сейчас. Они хотят, чтобы я не знала об этом, но все и так очевидно». И еще: «Чани отправилась по какому-то неизвестному делу». Джессика отдыхала в своей гостиной в перерыве между вечерними занятиями. Комната была уютной, но все же поменьше, чем в ситче Табр, откуда они бежали, опасаясь погрома. Однако и здесь были толстые ковры на полу, мягкие подушки, низкий кофейный столик, пестрые гобелены на стенах и неяркие желтые светошары над головой. Комната была насквозь пропитана кисловатым кожевенным запахом фрименского ситча, означавшим теперь для нее безопасность. Но селения фрименов никогда не станут родными для нее, она знала это. И ковры, и гобелены лишь скрывали от глаз острые углы. Из коридоров донеслось далекое звяканье, хлопки, барабанный бой; Джессика поняла – праздновали роды. Вероятно, это Субиэй, ее время близилось. Она знала – теперь ей вот-вот принесут ребенка для благословения – синеглазого херувимчика. Знала она и что дочь ее, Алия, будет на празднестве и все ей расскажет. Время для ночной молитвы прощания еще не настало. Праздник рождения нужно было начинать до времени ежедневного обряда, когда оплакивали увезенных в рабство с Поритрина, Бела Тегейзе, Россака и Хармонтепа. Джессика вздохнула. Она прекрасно понимала, что гонит от себя все мысли о сыне и грозящих ему опасностях: ловчих ямах с отравленными копьями в них и набегах Харконненов. Впрочем, набеги становились все реже, фримены заметно поубавили число налетчиков – да и топтеров тоже – новым оружием, которое дал им Пол, но оставались и обычные опасности пустыни: жажда, пыль и делатели. Она было уже решила попросить подать ей кофе, но вдруг вновь задумалась над этим привычным парадоксом: насколько же лучше живут фримены в своих пещерах-ситчах, чем пеоны грабенов… хотя неизмеримо больше скитаются они в своей вечной хаджре по открытой пустыне. Прислужники барона не способны на это. Рядом с ней раздвинула занавески темная рука; оставив на столике чашку кофе, она исчезла. От чашки поднимался аромат кофе со специей. «Гостинец с праздника», – подумала Джессика. Она взяла чашку, пригубила и улыбнулась собственным мыслям. «Где еще, на какой планете, в каких краях нашей Вселенной, – подумала она, – я, человек высокого положения, могу принять чашку кофе неизвестно от кого и выпить, не опасаясь за жизнь? Конечно, теперь я и сама могу изменить в себе любой яд, прежде чем он успеет причинить мне вред, но об этом не знает никто, кроме меня». Она осушила чашку, ощутив прилив сил от ее горячего и вкусного содержимого. И вновь подумала, где еще умеют столь непринужденно уважать уединение и покой, не навязывая свое общество. В даре этом чувствовалось почтение и любовь… и капелька страха. «Еще одна мнимая случайность, – пришло ей в голову. – Только подумала о кофе – и пожалуйста!» Она прекрасно знала: ни о какой телепатии не могло быть и речи. Обычное «тау» – единство всех людей ситча, компенсация за постоянное употребление слабого яда, специи. Почти никто из них не мог даже надеяться, что зерно специи просветит их так, как когда-то ее… Их не учили и не готовили для этого. Разумом своим они отвергали все, чего не могли и не умели понять. Но иногда вели себя словно единый организм. И мысль о каких-то там совпадениях даже не приходила им в головы. «Удалось ли Полу пройти испытание в песках? – вновь подумала Джессика. – Он способен справиться с деятелем, но несчастный случай подстерегает и самых способных». Ах, это ожидание! «Скука, – подумала она, – можно ждать и ждать, но всегда скука ожидания одолевает». В жизни своей ей пришлось уже изведать все виды ожидания. «Мы здесь уже больше двух лет, – подумала она, – и не следует надеяться, что попытка вырвать Арракис из рук губернатора Харконненов, мудир-нахья Твари Раббана, может принести успех раньше, чем еще через дважды столько же лет». – Преподобная Мать! За тяжелым покрывалом входа раздался голос Хары, по-прежнему остававшейся в доме Пола. – Да, Хара. Покрывала раздвинулись, и Хара скользнула внутрь. На ней были ситченские сандалии, красно-желтый халат, оставлявший руки открытыми до плеч. Расчесанные надвое черные волосы охватывали голову надкрыльями жука. Остроносое, хищное лицо хмурилось. За Харой следовала Алия, дитя примерно двух лет от роду. Завидев дочь, Джессика, как всегда, невольно отметила ее сходство с Полом в этом возрасте: тот же серьезный вопрошающий взгляд, те же темные волосы, твердый рот. Были и кое-какие отличия… в том числе и то, что делало Алию несносной, с точки зрения взрослых. Дитя, чуть побольше младенца, держалось со спокойствием и самообладанием, не соответствующими возрасту. Взрослых шокировало, когда она улыбалась тонкой игре слов, касающихся взаимоотношений между полами. Или когда в нетвердом еще лепете ее неокрепшей гортани вдруг улавливали лукавые замечания, которые ну никак не могли принадлежать двухлетнему ребенку. С преувеличенным вздохом Хара осела на подушки, хмурясь Алие. Девочка подошла к матери, уселась на подушки и обхватила ее руку. Контакт плоти вновь восстановил ту душевную связь, которая была между ними с самого дня зарождения Алии. Здесь речь была не о мыслях, хотя и мгновения телепатии иногда случались, когда Джессика преобразовывала яд для церемоний, а дочь прикасалась к ней. Это было нечто куда более существенное – мгновенное ощущение единения с другой живой искрой, острое, дурманящее чувство нервного сближения, эмоционально связывавшего их в единое целое. Джессика приветствовала Хару словами, подобающими в обращении с домочадцами сына: