Слова эти были правдой, и он сказал: – Да, это так. Старуха поглядела на него: «Он чувствует правду. Неужели это он? Возможно ли?» Напомнив себе, что надежда искажает результаты наблюдения, она справилась с внезапным волнением. – Ты понимаешь, когда люди крепче верят в свои слова? – спросила она. – Я вижу это. Обертоны знания и уверенности звучали в его голосе. Она услышала их и сказала: – Быть может, ты и есть Квизац Хадерач. Садись, маленький брат, у моих ног. – Лучше я буду стоять. – Твоя мать когда-то сидела у моих ног. – Я не моя мать. – Успел возненавидеть, а? – Она глянула в сторону двери и громко позвала: – Джессика! Дверь распахнулась, показавшаяся на пороге Джессика жестким взглядом обвела комнату. Когда она увидела Пола, ожесточение исчезло с ее лица. Она выдавила легкую улыбку. – Джессика, ты теперь перестала меня ненавидеть? – спросила старуха. – Я и люблю и ненавижу вас, – ответила Джессика. – Ненависть – это память о боли, что не исчезнет, а любовь – это… – Только главное, – оборвала ее старуха, впрочем, ласковым тоном. – Можешь войти, но помолчи. Закрой дверь и позаботься, чтобы нас не прервали. Джессика вошла в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. «Мой сын жив, – думала она. – Мой сын жив, и он… человек. Я знала это… но… он жив. Теперь и я могу жить». За спиной была жесткая дверь, и все в комнате было реально и ощутимо. Мой сын жив! Пол поглядел на мать. Старуха говорила правду. Он хотел бы остаться один и все обдумать, но понимал, что его пока не отпустят. Старуха приобрела над ним власть. Они обе говорили правду. Его мать выдержала это испытание. За всем чувствовалась ужасная цель его бытия… Боль и страх. Что такое ужасная цель, он понимал. Такие цели превыше прочего. В них властвует неизбежность. Пол давно чувствовал, что несет в себе страшное предназначение, какую-то ужасную неизбежность. Но он еще не знал, какова будет странная цель его существования. – Когда-нибудь, отрок, – сказала старуха, – и ты встанешь за подобной дверью. Это непросто. Пол поглядел на руку, познавшую боль, потом на Преподобную Мать. В голосе ее слышалось нечто, не похожее на любой другой голос. Слова ее были огранены, как бриллианты. Они резали, словно ножи. Он почувствовал, что ответом на любой вопрос, который он сумеет задать, она может вырвать его из мира плоти в какую-то высь. – Почему вы испытываете людей? – спросил он. – Чтобы освободить. – Освободить? – Когда-то люди решили, что думать за них будут машины, понадеявшись, что станут от этого свободнее. Но вместо этого они просто позволили хозяевам машин поработить их. – «Да не сотворишь машины, наделенной людским умом», – процитировал Пол. – Так было сказано со времен Батлерианского джихада, и так говорится в Оранжевой Католической Библии, – сказала она, – но в О. К. Библии должно было быть: «Да не сотворишь машины, наделенной человеческим умом». Ты изучал ментата вашего Дома? – Сафир Хават занимался со мной. – Великое Восстание выбило у людей костыль, – продолжила она. – Человеческий разум был вынужден развиваться. Открылись особые школы, чтобы развивать в нас таланты. – Школы Бинэ Гессерит? Она кивнула: – Сохранилось два остатка этих древних школ: Бинэ Гессерит и Космическая Гильдия. В Гильдии, как мы думаем, упор делается на чистую математику. У Дочерей Гессера иная задача. – Политика! – сказал он. – Кулл вахад! – воскликнула старуха, строго глянув на Джессику. – Я не говорила ему об этом, Преподобная, – пожала та плечами. Преподобная Мать вновь обратила свое внимание на Пола и ответила: – Ты понял это по удивительно малому числу признаков. И в самом деле политика. Вначале школу Бинэ Гессерит направляли те, кто видел нужду в нити, связующей человеческие дела. И они поняли, что такой нити не будет, если не отделить людей от зверей… и еще – если не вывести породу. Внезапно слова старухи словно расплылись, потеряли для Пола свою резкость. Он почувствовал, как они оскорбили его инстинкт правды, так называла это его мать. Не то чтобы Преподобная Мать лгала ему. Она явно верила в собственные слова. Здесь крылось нечто глубокое, родственное его ужасному предназначению. Он сказал: – Моя мать говорит, что в школах Дочерей Гессера ученицы не всегда знают своих предков. – Все генетические линии зафиксированы в наших анналах, – ответила старуха. – И твоя мать знает, что она или родом из Дочерей Гессера, или же ее происхождение приемлемо для нас. – Но почему же она не должна знать, кто ее родители? – Некоторые знают… Многие – нет. Возможно, ее хотели скрестить с близким родственником, чтобы зафиксировать какую-нибудь генетическую доминанту. У нас может быть много причин. И вновь Пол не почувствовал правды в ее голосе. – Вы много берете на себя, – сказал он. Преподобная Мать с удивлением глянула на него: «Не послышалось ли мне осуждение в его голосе?» – На наших плечах тяжкий груз, – отвечала она. Пол все более и более приходил в себя после испытания. Обратив к старухе испытующий взор, он спросил: – Вы сказали, что я, быть может… Квизац Хадерач. Что это? Гом джаббар в человеческом обличье? – Пол, – сказала Джессика, – нельзя разговаривать таким тоном с… – Я сама управлюсь, Джессика, – вмешалась старуха. – А теперь, отрок, что ты знаешь о зелье ясновидения? – Вы принимаете его, чтобы усилить способность распознавать ложь, так рассказывала мне мать. – Ты когда-нибудь видел ясновидящую в трансе? Он качнул головой: – Нет. – Зелье это опасно, – сказала она, – но позволяет многое постигать. Когда ясновидящая вкусит его, она может заглянуть во многие уголки собственной памяти… в память своего тела, и мы далеко заглядываем в прошлое… но только путем женщины. – В голосе ее послышалась печаль. – Но есть и такое место, куда не смеет заглянуть ни одна ясновидящая. Оно отталкивает нас, ужасает. Сказано, что однажды придет мужчина и обретет с помощью зелья внутреннее зрение. Он заглянет, куда мы не смеем: и в мужское, и в женское прошлое. – Это и будет ваш Квизац Хадерач? – Да, тот, кто может быть одновременно во многих местах, Квизац Хадерач. Многие мужчины пытались… многие, но безуспешно. – И всех, кто рискнул попробовать, ждала неудача? – Нет, что ты, – она покачала головой, – всех, кто рискнул, – ждала смерть. Пытаться постичь Муад'Диба, не зная его смертных врагов, Харконненов, все равно, что пытаться понять правду, не зная кривды. Все равно, что пытаться узнать свет, не зная тьмы. Это немыслимо. Принцесса Ирулан. «Книга о Муад'Дибе» Унизанные кольцами пальцы жирной руки раскручивали рельефный глобус, стоявший возле стены на затейливой подставке. Все стены лишенной окон комнаты были увешаны полками с лентами, свитками и книгофильмами. Освещали комнату плавучие светошары. В середине комнаты поблескивал овальной крышкой розоватой яшмы стол из окаменевшей древесины элаккового дерева. Он был окружен приспосабливающимися к форме тела креслами на гравипоплавках, два из них были заняты. В одном расположился мрачный темноволосый круглолицый молодой человек лет шестнадцати. В другом – низкорослый худощавый мужчина с несколько женственным лицом. Оба, и юноша, и мужчина, глядели на глобус и на расположившегося за ним в тени человека. Рядом с глобусом раздался смешок, и густой бас произнес: – Ну вот, Питер, настроен самый большой капкан во всей истории. И герцог направляется прямо в его челюсти. Разве это не великолепное воплощение замыслов барона Владимира Харконнена? – Безусловно, барон, – согласился мужчина певучим музыкальным тенором.