И видел, как время ровняет горы, Пытаясь догнать и осилить меня. И навстречу летели дни воробьями, Быстрей, чем волк в последнем броске. Они были листьями на дереве моей юности. Я слышал их писк на ветвях, И меня клевали их клювы и царапали их когти. Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся» Человек выполз на гребень дюны – крошечная песчинка под утренним солнцем. От его джуббы остались только рваные лохмотья, сквозь прорехи виднелась кожа. Капюшон от плаща оторвали, но человек ухитрился соорудить себе тюрбан из подола. Из-под повязки свисали соломенного цвета пряди волос, торчала редкая бороденка и густые брови. Под абсолютно синими глазами чернели глубокие тени. Свалявшиеся волосы на бороде и усах отмечали место, где обычно торчала трубка конденскостюма. Человек перегнулся через гребень, протянул руки вниз, на осыпь. На его руках, ногах и спине выступала кровь. Желто-серый песок лип к ранам. Он медленно оперся на руки и, покачиваясь, встал. И в этом неуклюжем движении еще заметны были следы былой отточенности. – Я и есть Лайет-Кайнс, – обратился он к пустынному горизонту хриплым голосом – слабой карикатурой на былую его силу. – Я планетолог Его Императорского Величества, – уже прошептал он, – эколог планеты Арракис. Я – хранитель этой земли. Он пошатнулся и боком повалился на хрупкую корочку с наветренной стороны дюны. Руки его слабо зарылись в песок. «Я – хранитель этой земли», – подумал он. Он понимал, что его лихорадит, что надо спрятаться в песок, найти в нем слой попрохладнее и укрыться в нем. Но он уже чувствовал сладковатое зловоние эфиров, выделявшихся из предспециевого пузыря, зреющего внизу, под песками. Такие места опасны. Он знал это получше, чем иной из фрименов. Раз предспециевая масса запахла, значит, давление газов в глубинной полости вот-вот вызовет взрыв. Отсюда следует убираться. Руки его слабо скребли песчаную поверхность, ум пронзила четкая, ясная мысль: «Реальное богатство планеты заключается в ее ландшафте, в том, как мы используем этот основной источник цивилизации в агрикультуре». И он подумал, как странно, что мозг, настолько привыкший к своей тропе, так и не может сойти с нее. Солдаты барона бросили его в песках, без воды и конденскостюма… кому-то приятно было думать, что он умрет именно так, погубленный собственной планетой или же в пасти песчаного червя. «Харконненам всегда было сложно убивать фрименов, – подумал он. – Мы умираем медленно. Я уже должен был умереть… Я скоро умру… но я не могу перестать быть экологом». – Высочайшим достижением экологии является постижение последствий. Голос взволновал его, он узнал знакомые интонации… но владелец голоса был мертв. Это был голос отца, работавшего здесь планетологом до него, – давно уже мертвого, погибшего при обвале пещеры у котловины Пластыря. – Ну что, попал в переделку, сын? – спросил отец. – Надо было заранее представлять последствия, когда взялся помогать ребенку герцога. «Брежу», – подумал Кайнс. Казалось, голос доносится справа, Кайнс ободрал лицо о песок, поворачивая голову в ту сторону, – ничего, только изогнутый склон дюны, над которым под испепеляющим солнцем пляшут демоны жары. – Чем жизнеспособнее система, тем больше в ней ниш для жизни, – произнес отец на этот раз слева, откуда-то из-за спины. «Чего это он ходит вокруг? – спросил себя Кайнс. – Не хочет, чтобы я увидел его?» – Жизнь повышает способность системы к поддержанию жизни, – сказал отец, – жизнь делает доступнее необходимую пищу. Она связывает в системе больше энергии с помощью игры громадного количества химических взаимодействий между организмами. «Что он все поет об одном и том же? – спросил себя Кайнс. – Все это я знал еще в десять лет». Пустынные коршуны, могильщики, как и большинство животных этой земли, закружили над ним. Кайнс увидел, как по руке пробежала тень, и заставил себя приподнять голову повыше. Неясными пятнами, словно хлопья сажи на серебристо-синем небе, мелькали птицы. – Мы должны уметь обобщать, – проговорил отец. – Проблему планетарного масштаба не набросаешь волосяными линиями. Планетология – это искусство подгонки по фигуре. «Он намекает мне, – удивленно подумал Кайнс, – что я не заметил какого-нибудь из последствий». Он вновь прижался щекой к раскаленному песку… К запаху предспециевой массы примешивался запах горячих камней. Из остатков логики в голове сложилась мысль: «Надо мной кружат могильщики. Быть может, кто-нибудь из фрименов увидит их и придет посмотреть». – Для истинного планетолога самым важным инструментом являются люди, – сказал отец. – Их следует обучать экологической грамоте, поэтому я и изобрел эту совершенно новую форму экологических знаков. «Он повторяет все, что говорил мне в детстве», – думал Кайнс. Он стал мерзнуть, но остатки логики твердили: «Солнце над головой. На тебе нет конденскостюма, тебе жарко, солнце выпаривает влагу из твоего тела». Его пальцы бессильно скребли песок. «Не оставили мне и конденскостюма…» – Наличие влаги в воздухе предотвращает слишком быстрое испарение из тела, – сказал отец. «Ну что он все повторяет банальности?» – думал Кайнс. Он попытался представить себе влажный воздух… Траву, покрывшую дюны, длинный канат, несущий воду через пустыню, деревья, склоняющиеся над ним. Открытой воды он никогда и не видел, разве что на иллюстрациях в книгах. Открытая вода… для полива… Для орошения одного гектара земли в период роста требуется пять тысяч кубических метров воды. – Нашей первой целью на Арракисе, – сказал отец, – является создание травяных участков из мутировавших стойких трав. Когда травяные поля свяжут влагу, можно будет перейти к высадке лесов на холмах, а затем появится несколько открытых водоемов, сперва небольших, цепочками по преобладающему направлению ветра, а позади них – ветровые ловушки, они заберут ту влагу, которую украдет ветер. Мы должны создать вместо сирокко влажные ветры, но от ветровых ловушек нам никогда не уйти. «Эти вечные лекции, – подумал Кайнс. – Почему он все никак не заткнется? Или не видит, что я умираю?» – И ты умрешь, – наставительным тоном сказал отец, – если не уберешься с того пузыря, что зреет как раз под тобою. Ты это и сам прекрасно знаешь, раз обоняешь предспециевые газы. Малые делатели начинают терять воду, выделять ее в реагирующую массу. Мысль, что под ним вода, сводила с ума. Он представил себе ее – под слоем пористых скал, надежно закупоренную кожистыми полурастениями – малыми делателями, и тонкие трещины, по которым прохладнейшая жидкость, восхитительная вода вливалась в… …предспециевую массу! Он вдохнул терпкий сладковатый запах. Он стал гуще, чем был. Кайнс заставил себя встать на колени, услыхав над собой крики птиц, хлопанье крыльев. «Вокруг специевая пустыня, – думал он, – вокруг даже днем должны быть фримены. Конечно же, они видят птиц и должны заинтересоваться». – Движение в ландшафте необходимо для животной формы жизни, – сообщил было примолкший отец. – Мы должны использовать человека в качестве конструктивной экологической силы, он должен вводить адаптированные формы земной жизни. Тут – растение, там – животное, а здесь – человек, чтобы преобразить водяной цикл, создать новый тип ландшафта. – Заткнись! – прохрипел Кайнс. – Именно линии движения дали нам впервые ключ к связи между червем и специей, – сказал отец. «Червь, – подумал Кайнс, ощущая прилив надежды. – Делатель точно придет, когда пузырь прорвется. Но у меня нет крюков… как влезть на большого делателя без них?» Разочарование лишило его последних остатков сил. Вода так близко, всего в сотне метров под ним! И червь обязательно появится, только нечем удержать его на поверхности и управлять им. Кайнс повалился на песок, в продавленную им же самим яму. Горячий песок где-то далеко-далеко жег его левую щеку… – Среда Арракиса обусловлена эволюцией местных жизненных форм, – заговорил вновь отец. – Не странно ли, что почти никто не отрывался от специи, чтобы заметить: на планете существует почти идеальный баланс кислорода, азота и углекислоты, и это без крупных участков растительности. Надо проследить энергетику планеты… безжалостный процесс, но тем не менее это процесс. В нем оказался разрыв? Его не может быть – значит, его занимает нечто. Наука и создается из множества фактов, которые кажутся очевидными, когда их объяснили. Я был уверен в существовании малого делателя – в глубине под песками, – задолго до того, как впервые увидел его. – Пожалуйста, отец, прекрати эту лекцию, – шепнул Кайнс. Рядом с его простертой рукой на песок опустился коршун. Кайнс видел, как он сложил крылья, боком глянул на него. Из последних сил он хрипло застонал… Птица отпрыгнула на два шага, но не отвела от него холодного взгляда. – До сих пор люди и плоды их трудов словно болезнь поражали кожу любой планеты, – продолжил отец. – Природа компенсирует хворь – или ослабляет, или изолирует ее – и запускает тогда систему в замкнутом виде. Коршун опустил голову, расправил крылья и вновь сложил их. Все внимание его теперь было обращено к бессильной руке. Кайнс понял, что сил у него не осталось уже и на хриплый шепот. – Историческая система взаимного мародерства и вымогательства прекращается здесь, на Арракисе, – сказал отец. – Нельзя бесконечно красть, не учитывая потребности тех, кто придет после тебя. Физические свойства планеты вписаны в ее экономические и политические анналы. Записи эти перед нами, и наш курс очевиден. «Неужели он так и не прекратит? – подумал Кайнс. – Лекции, лекции, лекции… вечные лекции». Коршун на шажок подпрыгнул к простертой руке; наклонив голову, глянул одним глазом, потом другим на открытую плоть. – Арракис – планета монокультуры, – объявил отец, – только одной. И ее урожай обеспечивает правящему классу существование, которое правящие классы вели всегда и всюду во все времена, оставляя крохи для прокорма человекообразной массы полурабов. И наше внимание привлечено к этим массам и крохам. Они гораздо более ценны, чем это предполагалось. – Отец, я не слушаю тебя, – прошептал Кайнс, – уходи. А потом снова подумал: «Мои фримены, конечно же, неподалеку, они не могут помочь, но птиц видят и придут, просто чтобы убедиться, нет ли здесь влаги». – Народ Арракиса, труженики его, узнают, что цель наша в том, чтобы по здешней земле текли воды, – провозгласил отец. – Большинство их, конечно, будут лишь полумистически представлять, как мы собираемся этого добиться. Многие, не представляющие массовых ограничений, решат даже, что мы привезем сюда воду с какой-нибудь богатой ею планеты. Пусть они думают что угодно – это безразлично, пока они верят нам. «Еще минута – я встану и скажу ему все, что о нем думаю, – решил Кайнс, – стоит и болтает вместо того, чтобы помочь». Птица подскочила еще на шажок к оцепеневшей руке. Позади нее на пески опустились еще два коршуна.