Подняв взгляд, старик посмотрел в глаза каждому из собравшихся, и, удовлетворившись всеобщим напряжением, продолжил: – По словам диспетчера, за бедолагой кто-то гнался. Кто именно – и предстоит выяснить. Отправная точка известна, и я сразу же пошлю «львов» проверить ее и по возможности отыскать тело. Доктор Фельде пойдет с ними – опытный медик всегда пригодится. Вопросы? Вопросов не последовало, хотя Марка так и подмывало спросить, почему его посылают на столь опасное задание. Но ответ был слишком очевиден. * * * От Технолога до вокзала – два километра по прямой: частный сектор, мост через Везелку – и вот уже железная дорога. Один из самых коротких и спокойных маршрутов к центру города, где лет десять не встречали ни твари, ни крейдера. Ведь оттуда в первую очередь вынесли все, представлявшее хоть какую-то ценность, а трупы погибших во время Войны собаки сожрали еще раньше. Белгород не бомбили в отличие от соседа Харькова, но пришедшее с юга ядовитое облако превратило большую часть людей в восковые фигуры, а растения – в идеально сохранившийся гербарий. Выжили лишь те, кто успел укрыться в многочисленных, но тесных убежищах, выходцы из которых и основали три крупнейших поселения. Студенты и преподаватели БГТУ с помощью примкнувших позднее военных, ученых и техников превратили университет в передовой оплот научной мысли и прогресса, закрыв двери всем случайным и бесполезным. Шуховцы принимали в свои ряды только первоклассных профи, экзаменуя абитуриентов с особой дотошностью – кормить и обеспечивать уют обузе никто не станет, это против Устава и здравого смысла. Поэтому те, кто мог и хотел трудиться, но не сумел пройти тщательнейшую проверку, заняли музейную площадь, превратив Диораму «Огненная дуга» и находящиеся рядом краеведческий и художественный музеи в неприступные крепости. Музейщики всех полов и возрастов сосредоточились на охоте, сборе и кустарщине, обменивая хабар и самоделки на еду и патроны. И если в Уставе старших товарищей почти два десятка пунктов, то у простых и свободолюбивых трудяг всего три: не убей, не укради, не обмани. Но распространяются эти законы исключительно на союзников, никоим образом не затрагивая третью сторону, представителей которой корежит от одного только слова «закон». – Эй, док, – позвал Банан. – Как думаешь, это люди или чудища? – Не знаю. – Марк пожал плечами и поморщился. За год безвылазной вахты в лазарете он сбросил килограммов пять, и некогда сидевший, как вторая кожа, камуфляж теперь болтался и шелестел на каждом шагу. – Могли постараться и те, и другие. – А мне кажется, это какая-то новая тварь, – продолжал рассуждать пулеметчик, считавший тишину во время походов особо изощренной разновидностью пытки. – Такое же возможно? Или нет? Фельде улыбнулся. – Оглянись вокруг. Разве в этом мире осталось хоть что-нибудь невозможное? Накрывшая город туча заразы не развеялась сама собой – ее разогнала еще одна аномалия неизвестной природы, воздушная стена, медленным смерчем кружащая над крышами, пробирающая до дрожи ненастными ночами и запредельно прекрасная летними вечерами, когда закаты окрашивают облачный нимб багряным золотом. Двум новообразованиям, опухолям на искалеченном теле планеты, стало тесно, и они принялись поглощать друг друга, забыв о главных целях – людях, чудом получивших шанс на спасение, но распорядившихся этим даром в привычной манере. Раздробленность вместо единства, война вместо мира – там, где не справились ракеты, человек разумный сам доведет дело до закономерного итога. Да, яд ушел из воздуха, но остался в трупах и растениях, изменяя уцелевшую живность – и хищную, и травоядную. Процесс, как начался двадцать лет назад, так и продолжается до сих пор, и пищевая эволюция не прервется, пока не останется последний кусок зараженного мяса и тот, кто сможет его проглотить. Поэтому Банан, несмотря на склонность к бездумным фантазиям, мог оказаться прав. Ведь за годы упорных изысканий так и не стало ясно, когда же бурлящий бульон вторичной биомассы перестанет изрыгать все новые, с каждым разом более уродливые виды. Потрепанные непогодой одноэтажные домики выгнутыми террасами спускались с холма, почти впритык подступая к берегу реки, рассеченной тремя мостами: железнодорожным – по центру и пешеходными – по бокам. Белгород во многом город контрастов: частные сектора соседствуют с элитными высотками, скверы с роскошными газонами и фонтанами – с промзонами, а заросший кустарником гаражный массив может граничить с вокзальной площадью – просторной и красивой. Но чего не отнять, так это стерильной чистоты, сохранившейся с довоенной поры. И хрустящая под ногами листва выглядела не мусором, а органичным дополнением залитых сепией улиц. Город-музей. Город-калейдоскоп. Город – ожившая фотография середины прошлого века, где застывшее время подарило всем живущим вечное лето, пробуждающее ностальгию по безвозвратно ушедшей эпохе. – И все же не пойму… – молчать для Банана было так же сложно, как и не дышать. – Пес съел труп и превратился в тварь. А если человек отведает мертвечины? – Как ты достал, – выдохнула Карина, хуже других переносящая болтовню соратника. – Я же по делу спрашиваю, – парировал тот. – Врага надо знать в лицо, а то мало ли, какая срань встретится. А доктор, – крепыш оттопырил большой палец, – вот такой спец по всякой срани. Марк поправил очки и чуть слышно произнес: – Человек, скорее всего, отравится и умрет. Животные менее восприимчивы к заразе. Почему – очередная загадка. – И все же, – не унимался боец. – Как вы там говорите… чисто теоретически, во. Если наш брат начнет меняться – кем… или чем станет в итоге? Фельде открыл было рот, но его перебил сердитый рык Майора: – Цыц. Работаем. Если до этих слов отряд напоминал туристов на прогулке, то после преобразился в матерых хищников, собранных и настороженных убийц. Пружинящий шаг – как по минному полю, сосредоточенные лица и цепкие взгляды, от которых не скроется ни единая мелочь. Даже Фельде выглядел, как во время сложнейшей операции, но вместо скальпеля пальцы сжимали ребристую рукоятку ТТ. Излюбленный для сольных выходов АКМ остался на базе: когда с тобой «львы», автомат – лишний вес. Но без тяжести в кобуре врач чувствовал себя, как без штанов – некоторые привычки не вытравить ни временем, ни сменой деятельности. К проржавевшим рельсам навеки прикипели колеса серо-зеленых мавзолеев, чьи нетронутые тленом экспонаты гуртились в тамбурах и тесных проходах. Яд убивал не сразу, и десятки, сотни пассажиров под рев сирен и вопли соседей ломились на перроны, не понимая, что на открытом воздухе смерть настигнет в разы быстрее. Не нужно было быть сыщиком, чтобы в точности восстановить события судного дня. Давка, выпученные глаза, раззявленные рты, кровь на сломанных ногтях – реконструировать трагедию легко. Сложно ею проникнуться. Осознать в полной мере. Почувствовать то же, что чувствовала спешащая в гости к сыну старушка, похороненная под копошащимися, как черви в банке, телами. Или хоть на миг впитать ужас маленькой девочки, которую обезумевшие родители пытались протиснуть в разбитое окно купе. Если бы каждый спасшийся познал хоть толику этого кошмара, город зажил бы по иным правилам. Но пока люди из последних сил тщатся разминуться с бедой, они, сами того не подозревая, множат ее день за днем, год за годом, и будут множить до конца веков, ибо некоторые привычки не вытравить ничем. Поезда – грузовые, пассажирские, пригородные – окружили перроны стальным лабиринтом, где могла притаиться любая тварь. К зданию вокзала вел мост, но прежде чем осмотреть терминал, Смирнов решил поискать следы снаружи. – Кадавр – первая платформа. Банан – вторая. Краб – третья. Карина – давай наверх и прикрывай. Мы с Марком прочешем крайние пути. – Стоит ли разделяться? – спросил врач, с тревогой поглядывая на давящих со всех сторон многотонных колоссов. Несмотря на чистое небо над головой, Фельде ощутил легкий озноб клаустрофобии, подпитанной ограниченным обзором. – А почему нет? – Командир шевельнул прутик и пожал плечами. – Твари, если и были, то давно ушли, иначе мы бы их уже встретили. А крейдеры и прочий сброд «львам» не помеха. Погнали. Раньше начнем – раньше отсюда свалим. Гусеницы товарняков стояли борт о борт, размежеванные не просторными перронами, а узкими бетонными плитами. Майор закинул за спину дробовик и по шаткой лесенке взобрался на цистерну с надписью «Огнеопасно». Топливо слили в первый же год, и громадный бак отдавал гулкой пустотой на каждом шагу, что ничуть не смущало Смирнова. Судя по расслабленной походке, в засевших на вокзале тварей он верил примерно так же, как и в падение метеорита на голову или в визит зеленых человечков. Возможно, потому и не заметил того, на что обратил внимание врач, напряженный до предела в окружении замерших, но все еще таящих угрозу гигантских стальных червей. – Ну что, док? – Семен опустился на колено и протянул ладонь. – Не забыл, каково оно – в поле? Марк ухмыльнулся и с ловкостью подростка вскарабкался на вагон, не издав ни единого звука на фоне грохочущего берцами спутника. – Видел? – дрогнувшим голосом спросил Фельде. – Видел что? Хороший вопрос. Все произошло слишком быстро: то ли тень мелькнула вдали, то ли мохнатая спина шмыгнула под колеса. Нечто черное и большое даже по сравнению с псами – новыми хозяевами пригородов и окраин. Как бы в чертовом лабиринте гробниц из гнилого металла не завелся свой минотавр – под стать окружению. – Не разобрал. – Может, показалось? Марк смерил напарника хмурым взглядом. – Я похож на человека, которому могло показаться? Лицо Смирнова разгладилось и одеревенело, намекая на быстрые, но тяжелые раздумья. Выждав пару секунд, боец кивнул, соглашаясь с упреком: сборщик, пусть и отошедший от дел, остается сборщиком, а этой братии чепуха не мерещится. Умение смотреть по сторонам и отделять важное от ерунды куда важнее выносливости или меткой стрельбы. Этот навык развивается задолго до первой ходки и проверяется всякий раз, когда несокрушимые стены убежища остаются за спиной. Те, кому кажется, в ремесле не задерживаются: или возвращаются на базу (чаще всего – по наводке соратников, которым слабые звенья не нужны), или гибнут из-за тварей и крейдеров. Поэтому Смирнов не стал спорить и выпячивать командирское «я», а коснулся красной кнопки на рации и пробубнил: – Карин, глянь на двенадцать часов. Снайпер облокотилась на обшарпанные перила и прильнула к окуляру. На добрый километр в указанном направлении тянулись покосившиеся опоры линий электропередач, справа бело-красным маяком застыла заводская труба, а вдоль змеящихся по гравию рельсов вытянулись технические помещения и склады. Стоило девушке доложить, что ничего подозрительного нет, как со стороны терминала затарахтел пулемет, едва заглушая отборную ругань Банана. – Какого хрена?! – рявкнул Смирнов, когда пальба стихла. – Псина! – выкашлял динамик. – Выскочила прямо под ноги… Фельде поднял руку, привлекая внимание Семена: – Спроси, большая? Майор нахмурился, явно устав от заскоков «прицепа», который, несмотря на все заслуги и опыт, доставлял больше мороки, чем пользы. Но слово Ректора – закон, и против него ничего не попишешь. – Слушай, наш Айболит интересуется, велик ли блоховоз. – Хм… – Толстяк цокнул. – Ну, примерно с волка. Щенок еще совсем. Хрен знает, на кой шатается тут в одну морду. – В том-то и дело, что не в одну, – протянул Марк, с прищуром разглядывая вереницы составов. – Лучше отойти на вокзал. – Мы еще не закончили, – буркнул боец. – Да. И рискуем закончить, как тот сборщик. И все остальные до него. – Фельде нервным жестом водрузил на переносицу соскользнувшие очки. – Я не первый раз в городе и знаю, как ведут себя собаки. Я изучил их повадки от и до, и происходящее сейчас мало на них похоже. Лучше отступить. – Отступай. – Ладонь в тактической перчатке указала на длинное белое здание с синими полосами, зеркальным фасадом и красными буквами «Белгород» на крыше. – Ты – не мой подчиненный, я – не твой командир. Поступай, как знаешь, а у нас приказ. Семен так увлекся склокой, что не сразу услышал Кадавра, успевшего трижды повторить одну и ту же фразу: – Стая на шесть часов. Около дюжины голов. – Стая на полдень, – отозвалась Карина. – Вдвое больше. Псы мчали без единого звука, как тени. Даже кошки удивились бы грации и тишине, с которой неслись в атаку существа, в чьей природе нет и намека на бесшумность. Ни рычания, ни воя, ни лая, коими собаки обычно встречали вторгшихся в их вотчину людей. Стаи воевали меж собой за укромные логова и россыпи лакомых, приправленных заразой трупов, – грызлись с запредельной жестокостью и беспощадностью к врагам. Но Фельде хватило бы и одной руки, чтобы пересчитать все нападения на человека за минувшие два десятилетия. И во всех случаях причиной становились либо бешенство, либо человечья жадность, когда сборщик в погоне за ценным хабаром лез в убежище ощенившийся суки. Но любая благодать рано или поздно заканчивается: сначала тела, а за ними – и негласное перемирие. Только слепой не заметил бы, что центр вычистили до последней капли крови, а Окраины вряд ли прокормят разросшийся в сытости приплод. И коль уж мертвых на всех не хватает, волей-неволей придется переключаться на живых, ведь и венец творенья забывает о всякой дипломатии, когда в брюхе пусто несколько дней подряд. И когда голодное чудище несется к тебе с явным ожиданием скорого перекуса, тут уж самый стойкий и закаленный ощутит холодок в затылке и дрожь в коленях. Представьте существо величиной с теленка и с прытью гепарда, которому не мешают ни обожженная шкура, ни длинные космы свалявшейся шерсти, похожие на лоснящихся черных пиявок. Добавьте сюда морды с настолько тонкой облезлой кожей, что рядом с ними обтянутые резиной черепа выглядят естественнее, и два, а то и три ряда острых, как у щуки, клыков, вразнобой торчащих из сочащихся гноем пастей, способных согнуть арматуру в палец толщиной. И этого хватит, чтобы человек с непривычки рухнул без чувств, но самое страшное в облике прямых потомков двортерьеров – огоньки в глубине глазниц: алые, желтые, почти белые, тлеющими углями светящиеся во мраке. Адские гончие по сравнению с этими красавцами – таксы, и одному богу ведомо, чем обернется столкновение с подобными созданиями, если те собьются в свору и заявят права на весь город. С высоты защелкал карабин – девушка старалась прикрыть отступающих соратников. Но бить по несущимся во весь опор тварям – занятие бесполезное, ведь даже бронебойные патроны не всегда пробивают сросшиеся ребра и толстенные лбы, а в единственные уязвимые точки – глаза – на ходу не попадет и ворошиловский стрелок. Обычные же пули вязли в пропитанных гноем космах и распухших мышцах, а если и рвали плоть, все равно не доставали до внутренних органов.