Оба юноши пристально вглядывались в лобовое стекло, с ужасом ожидая, что откроется им впереди. Вот миновало последнее дерево, и они вывернули на прямой как стрела рельсовый путь, по которому на них медленно надвигался состав из товарных вагонов. При виде его оба юноши на мгновение впали в ступор, а затем Гас, одновременно прикидывая, что имеет смысл предпочесть для падения — высокую насыпь или реку, которая томно несла свои воды по другую сторону от путей, громко крикнул: — Прыгай! — Замри! — сквозь зубы скомандовал Фрэнк. Дальнейшие его действия отличались необычайной оперативностью и четкостью. Дав предупредительный свисток приближающемуся поезду, он включил задний ход, и № 11 попятился к исходным позициям с куда большей скоростью, чем ехал до поворота. У стрелки ребят ожидала совсем не дружеская встреча. Спустившись на дрожащих ногах из кабины, Фрэнк с Гасом оказались лицом к лицу с разъяренной толпой работников станции и до предела разгневанным Биллом. Что точно происходило с ними, память обоих авантюристов не зафиксировала. У них сохранились лишь смутные воспоминания. Вроде бы их какое-то время сильно трясли за плечи, сопровождая это весьма нелицеприятными и смачными характеристиками действий Фрэнка и Гаса и угрозами в адрес ребят. Отчетливо Фрэнк запомнил лишь слова Билла, который велел им с этого дня даже не приближаться к нему, а обозленный начальник депо добавил, что категорически запрещает им появляться на территории подведомственного ему заведения. На этом обоих мальчиков с позором препроводили вон, и они поплелись восвояси, тщетно пытаясь шагать ровно, хотя ноги у них по-прежнему подкашивались, а голова кружилась. Джо нигде видно не было, да они особо и не искали его. — Пойдем в лодочный сарай. Передохнем там хоть немного, — жалобно проговорил Фрэнк. Раскрасневшиеся, тяжело дышащие и совершенно подавленные, ребята уселись на ступени под навесом лодочного сарая. Здесь, в этом безлюдном месте, они могли укрыться от посторонних взглядов. Гас принял благородное решение полностью разделить с Фрэнком ответственность за содеянное, хотя его собственная вина исчерпывалась лишь тем, что он залез следом за другом в кабину паровоза. — Будь спокоен, старина, — хлопнул его по плечу растроганный Фрэнк. — Я оплачу все расходы. Джо, разумеется, увильнет, но не я. Вина-то целиком и полностью моя. — Полагаю, нам это еще аукнется, — выдохнул Гас. Он испытывал облегчение оттого, что аварии все-таки не случилось и никто не пострадал, но одновременно тревожился, весьма живо себе представляя, какой разговор у него состоится с отцом. — Надеюсь, слухи не долетят до мамы, прежде чем я успею рассказать ей все сам. Иначе она испугается. Ведь впопыхах ей могут описать сегодняшнее происшествие в таких красках, что она решит, будто я разбился. Произнеся это, Фрэнк вздрогнул и побледнел. Только сейчас до него дошло, какой опасности он подверг себя. — Когда перед нами возник поезд, я был уверен, что нам конец. Если бы ты не сработал так четко, уверен, мы бы сейчас здесь с тобой не сидели. Но ты же знаешь, я всегда считал, что ты надежный как скала, — хлопнул друга по спине Гас, ибо по-прежнему считал его поступок потрясающим, хоть и очень рискованным. — Как тебе кажется, меня теперь ждет штраф или тюремное заключение? — после весьма длительной паузы подавленно произнес Фрэнк. — Возможно, и то и другое сразу, — не стал его понапрасну обнадеживать Гас. — Угнать паровоз — это, знаешь, не шутка. — О-о, что же я наделал! — в отчаянии обхватил руками голову Фрэнк. — Как я мог быть таким идиотом! — Держись, старина, — принялся утешать его Гас. — Даже если случится самое худшее, ты один не останешься. Я буду навещать тебя так часто, как только позволит тюремное начальство. И он крепко пожал руку друга, после чего ребята медленно побрели сдаваться на милость судьбы, объединенные общим чувством, что отныне они носят на себе особый отпечаток, который отличает их от всех остальных. Тем временем Джо, крайне мало смысливший в паровозах, едва заслышав первые истошные гудки, донесшиеся из-за поворота, решил, что катастрофа неизбежна, и со всех ног понесся к дому Мино сообщить о скорбном событии. Несколько громких звонков во входную дверь привели к ней миссис Пэк, так как миссис Мино в это время принимала гостей. — Фрэнк угнал паровоз и теперь точно погиб! Я решил прибежать к вам, чтобы поскорее рассказать! — задыхаясь и как безумный вращая выпученными глазами, выпалил прямо с порога Джо. На этом речь его прервалась, потому что мудрая миссис Пэк, крепко зажав мальчику рот ладонью, решительно втащила его в переднюю, где, кроме нее, их никто не мог услышать. — Вот теперь рассказывай, только не ори, — шепотом приказала она, но так строго, что Джо, тоже немедленно перейдя на шепот, еще раз поведал ей о столкновении двух паровозов, которое, как ни прискорбно, унесло жизни несчастных Фрэнка и Гаса. — Ты сам это видел? — пристально посмотрела ему в глаза миссис Пэк. — Нет. Я ведь за поворотом стоял, — вынужден был признаться Джо. — Тогда беги скорее обратно. Выясни, что там случилось. Потом возвращайся и расскажи мне. Но только мне. Я тебя здесь подожду. Не вздумай пугать его маму, — дала Джо четкие указания здравомыслящая женщина. — Нет-нет, я не могу туда вернуться, — запаниковал Джо. — Иначе мистер Билл убьет меня. Ведь стрелку-то перевел я. Потому-то они и погибли. — Тогда иди домой и держи рот на замке, а я подежурю у двери, чтобы никто из глупых мальчишек не потревожил миледи, пока все не выяснится наверняка. Миссис Мино не носила никаких титулов, но миссис Пэк часто именовала свою замечательную соседку «миледи», [52] тем самым подчеркивая благородство ее натуры и безупречность манер, очень напоминавшие ей представителей одного достойнейшего аристократического семейства, у которых она работала у себя на родине в Англии. Джо унесся прочь с такой скоростью, словно за ним гнались полицейские, а несколькими минутами позже миссис Пэк увидела медленно бредущих к дому Фрэнка и Гаса. Вид у обоих был крайне угрюмым. Лицо и руки почернели от грязи. — Слава богу! С ними все в порядке! — облегченно выдохнула она, отворяя дверь и столь же решительно втаскивая юного хозяина дома в укромный закуток передней, как недавно проделала это с Джо. — Прошу прощения, — тихо сказала миссис Пэк, — но гостиная полна гостей, а этот безмозглый Джо примчался и стал орать про что-то совершенно безумное, чем страшно напугал меня. Что с вами стряслось, мистер Фрэнк? — с беспокойством осведомилась она. Мальчик быстро поведал ей о своем приключении. Тревога наконец оставила миссис Пэк. Ребята отделались испугом, а все прочее, решила она, поправимо. На этом Фрэнк был отпущен умываться и готовиться к разговору с мамой. Следующие четверть часа выдались для бедняги очень тяжелыми. В серьезных проступках всегда нелегко признаваться, к тому же Фрэнк так редко их совершал, что у него почти не было опыта. Тем не менее он был честен и мужествен, а при виде целого и невредимого сына миссис Мино захлестнула такая волна радости, что ей оказалось довольно трудно проявить достаточную суровость. Добрую леди хватило лишь на одно, а именно на категорический запрет каких-либо контактов Фрэнка с замечательным паровозом № 11. — Мама, а как ты думаешь, что меня теперь ждет? — У Фрэнка не выходила из головы угроза тюремного заключения. — Не знаю, дорогой, но сразу же после чая наведаюсь к мистеру Бартону, и он скажет, как мы с тобой должны поступить. В любом случае Гас не должен пострадать по твоей вине. — Ну с ним-то, надеюсь, все обойдется. А вот Джо часть вины на себя взять обязан. Ведь не открой он мне эту проклятую стрелку, ничего бы вообще не произошло, — убежденно проговорил Фрэнк. — Я просто не смог удержаться, когда увидел, что путь свободен. — И, вспомнив, какой восторг испытал в то мгновение, он снова, несмотря ни на что, просиял. К ним, запыхавшись, влетел Джек. На улице до него дошли слухи о происшествии, но он отказывался в них верить. Получив же дома подтверждение тому, что молва была права, он сперва посмотрел на старшего брата взглядом, исполненным восхищения, а затем, громко захлопав в ладоши, вдруг воскликнул: — Да, он дал мне сто очков форы! Вот так сюрприз! Наш образцовый парень нынче сам влип в историю! Пусть больше не учит меня жить! Слова его вызвали у присутствующих приступ нервного смеха, но Джек не стал добивать виновника происшествия новыми шуточками, а, наоборот, принялся от души ободрять его. Джилл эта история показалась настолько забавной, что едва миссис Мино и Фрэнк отправились консультироваться с мистером Бартоном — юристом семьи Мино, как они с Джеком стали импровизировать на тему сегодняшнего события и в итоге разыграли в лицах целый спектакль с судебным процессом, «несчастным обвиняемым» и приговором, в результате которого подсудимый был приговорен не только к десяти годам тюремного заключения, но и к выплате такого огромного штрафа, что семья его неизбежно должна была бы пойти по миру и начать просить подаяние, не спаси ее солидные гонорары, которые Джилл заработала за свои рукоделия, и крупный денежный приз, полученный Джеком за образцовую ходьбу на сросшейся после перелома ноге. Вышло очень смешно. Даже самый строгий судья, окажись он зрителем, не смог бы сдержаться от хохота. Под впечатлением от собственной импровизации два наших актера ожидали, что события и на самом деле непременно примут столь же драматический оборот, и поэтому их ожидало сильнейшее разочарование, когда, возвратившись домой, Фрэнк сообщил, что приговор ограничился всего лишь штрафом, хоть и солидным, но не грозящим миссис Мино разорением. Свою роль тут сыграла хорошая репутация Фрэнка и Гаса, а также и их семей, которые пользовались в городке большим уважением. Как обстояли дела у Джо, пока оставалось неясно, но Фрэнк сильно подозревал, что хорошей порки ему уж точно не избежать. История эта, конечно же, впечатлила и взбудоражила всю молодежь Хармони-Виллидж. Фрэнк напрасно боялся за свою репутацию. Его появление на следующий день в школе вызвало настоящую бурю эмоций, и наш начинающий машинист стяжал не один венок славы, так что, не будь он натурой здравомыслящей, наверняка бы зазнался. Завидев его, девушки начинали взволнованно перешептываться, а мальчики, от малышни до самых старших, указывали на него и с придыханием говорили: — Вот идет тот потрясающий парень, который угнал паровоз! Впрочем, суровая отповедь, которую Фрэнку пришлось выслушать от судьи Кэмбла, и осуждение со стороны взрослых не позволили ему расценить свой поступок как нечто достойное. К тому же очень скоро он смог на личном опыте убедиться, сколь эфемерна слава. Те же самые юноши и девушки, которые совсем недавно превозносили его чуть ли не до небес, теперь принялись его дразнить. То и дело ему с усмешкой намекали на № 11: то, проходя мимо, громко свистели в ухо, изображая предупредительные сигналы, то вкрадчиво осведомлялись, верно ли идут у него часы, то изрисовывали классные доски изображениями паровозов. Мальчики донимали Фрэнка больше, чем девочки, те ограничивались в основном издевательскими улыбочками и хихиканьем, но следующие две недели стали для него самыми неприятными в жизни. Фрэнк старался не реагировать на шутки в свой адрес, но однажды все же не выдержал. Виной этому стала Молли Лу, обожавшая дразнить старших мальчиков. Как-то, подойдя к дому, Фрэнк нашел на крыльце жестяной паровозик малыша Бу и записку: «Несравненному машинисту Мино от искренних почитателей». Кровь бросилась Фрэнку в голову, и он сокрушительным пинком отправил игрушку вместе с запиской в кусты. Оттуда в ответ послышался хохот жестокой Молли и Грифа, который, конечно же, с удовольствием принял участие в ее затее. Гневная реакция Фрэнка лишь распалила их, и на другой день он обнаружил на том же месте еще один покореженный паровозик, а с ним и два вагончика, из окон которых торчали две куклы с оторванными головами. В записке, лежащей рядом, крупными буквами значилось: «№ 11 после столкновения». Этой художественной композиции больше никто никогда не видел; над Грифом Фрэнк учинил суровую расправу, Молли же, как человек воспитанный, он трогать не стал, но с этого дня неизменно делал вид, будто не замечает ее, даже в тех случаях, когда они сталкивались нос к носу. Помирить их, да и то далеко не с первой попытки, удалось лишь Аннет. К тому же близость двадцать второго числа побудила сплетников переключиться на новые темы для обсуждения, и Фрэнк наконец был оставлен в покое. Сам он, однако, еще долго не мог позабыть о том, что с ним приключилось. И так как ему было свойственно из всего делать выводы, то отныне, когда его начинали одолевать соблазны, Фрэнк с улыбкой тихо себе говорил: — Эй, приятель, нажми-ка на тормоза! А с кем из нас, собственно, не случалось таких вот аварий? Мы следуем по пути жизни, и чем дальше уносимся от исходной точки, тем больше оставляем позади легких, а порой и тяжелых проступков и досадных просчетов. И если мы неспособны сделать из них правильные выводы и извлечь урок из своих ошибок, то нас неизбежно ждет катастрофа. Так давайте же научимся вовремя нажимать на тормоза. Глава XII Двадцать второе февраля В этот день взрослая молодежь Хармони-Виллидж устраивала бал, а девочки и мальчики помладше с самого утра пребывали в волнении по поводу предстоящего вечером спектакля, который в афише назывался «Сцены из жизни Джорджа Вашингтона и другие великолепные живые картины». Театр устроили в Птичьей комнате. Она подходила для этого и большой площадью, и тем, что в нее вели целых четыре двери — обстоятельство крайне удобное как для актеров, так и для зрителей. Ральф Эванс, являясь в одном лице плотником, декоратором, мастером по свету и режиссером, соорудил в комнате настоящую сцену. Ради успеха задуманного представления миссис Мино позволила перевернуть свой дом вверх дном. Миссис Пэк появлялась то тут, то там, готовая оказать любому посильную помощь. Мисс Делано, которую не интересовали балы, взяла шефство над девочками. Ее ассистентом и одновременно костюмером стала Джилл. А Джек рисовал билеты и программки, что у него выходило весьма впечатляюще. С самого утра все трудились не покладая рук, и к вечеру общими усилиями Птичья комната превратилась в весьма элегантный театральный зал. Красный занавес. Сцена с самой что ни на есть настоящей рампой, снабженной жестяными регуляторами света. Все остальное пространство было отведено под зрительный зал, который в назначенный час стал заполняться мамами и их чадами. Мужская часть публики: папы, дяди, а также пожилые джентльмены, которых привел сюда патриотизм, несмотря на их ревматизм, — тем временем толпилась в фойе, а точнее, на лестничной площадке и в комнате Фрэнка. Шум разговоров, мелькание вееров, шорох юбок… Но вот прозвенел звонок, и все разом стихло, а затем грянул оркестр. Да-да, настоящий оркестр, который умудрился по крупицам собрать Эд, призвав все музыкальные силы Хармони-Виллидж, потому что, по его мнению, в день Джорджа Вашингтона и гимн страны, и лучшие национальные марши непременно следовало исполнить должным образом. Тарелки, скрипка, флейта, кларнет, барабан и, конечно, труба — какие же без нее военные марши? Начал Эд, взмахнув дирижерской палочкой, с «Янки-дудл», [53] ибо эта мелодия знакома каждому жителю Соединенных Штатов. Оркестр выкладывался по полной. Было очень забавно смотреть, как маленький и тщедушный Джонни Купер изо всех сил колотил по огромному барабану, как пожилой мистер Мэнсон с такой вдохновенной самоотдачей дул в свою любимую трубу, что с каждой взятой нотой лицо его становилось все красней и красней, и как публика, вдохновленная лихим исполнением знакомой мелодии, громко топала и хлопала ей в такт. Музыка привела собравшихся в великолепное расположение духа. Эд раскланялся под бурные аплодисменты. И красный занавес медленно пополз в сторону, предвещая начало спектакля. Взору публики предстало несколько деревьев в кадках, призванных изобразить пышный фруктовый сад, в который из-за кулис медленно вышел грузный джентльмен в чересчур тесной для себя одежде и треуголке, надетой несколько набекрень поверх седого парика, при ходьбе он опирался на трость. Играл джентльмена Гас, единогласно избранный для исполнения роли как Джорджа Вашингтона, так и его отца, [54] коего все сейчас и имели удовольствие лицезреть. Такой замысел объяснялся стремлением сохранить фамильное сходство этих двух персонажей. — Хм, а деревья мои растут недурно, — с довольным видом отметил мистер Вашингтон-старший, прогуливаясь вдоль растений в кадках, заложив руки за спину и поочередно кидая исполненные одобрения взгляды на карликовый апельсин, олеандр, канатник и невысокую сосну. Внезапно лицо его сделалось хмурым. И зрителям сразу стала ясна причина произошедшей в нем перемены. На стволе олеандра, к веткам которого были привязаны шесть красных вишенок, сшитых из бархата, блестело несколько свежих ножевых засечек, а одна ветка была и вовсе сломана. Мистер Вашингтон-старший с такой силой ударил тростью по сцене, что малышня в зрительном зале вздрогнула. — Неужто мой сын совершил подобное варварство?! — гневно взревел грозный джентльмен и словно бы в доказательство, что именно своего отпрыска он считает виновным, принялся громко звать: — Джордж! Джордж Вашингтон! Быстро сюда! Зрительный зал на миг застыл в напряжении, а потом по нему прокатился взрыв смеха, потому что на сцену выбежал малыш Бу, который благодаря гриму и костюмчику, надетому на него: сдвинутой набок треуголке, чересчур тесным коротким штанишкам, ботинкам с пряжками и всему прочему, — превратился в сильно уменьшенную копию родителя. Он был такой толстенький, что полы его сюртучка крыльями расходились сзади. Пухлые короткие ножки мальчугана едва выдерживали тяжесть огромных металлических пряжек на туфлях. Сняв треуголку, Бу отвесил поклон отцу с таким серьезным выражением на раскрасневшейся физиономии, что едва ли даже всамделишный Вашингтон-младший был взволнован больше его, когда предстал в саду перед разгневанным своим родителем. — Сэр-р, это вы порезали мое дерево? — вновь громко стукнув тростью, осведомился его «отец» с такой зверской физиономией, что бедный Бу на самом деле перепугался и стоял, замерев как вкопанный, пока Молли не прошептала ему из зала: — Подними руку, милый, и продолжай. Бу, тут же выйдя из ступора и вспомнив, что от него требовалось по роли, сунул палец в рот и уставился на свои башмаки, всем видом демонстрируя, что он прямо-таки сгорает от стыда. — Сын мой, не вздумай лгать мне, — продолжал Вашингтон-старший. — Если это сделал ты, признайся честно, и я тебя накажу, ибо таков мой родительский долг. Ради твоего будущего я не имею права жалеть розог, когда ты виноват. Но если из страха перед наказанием ты соврешь мне, то покроешь позором род Вашингтонов. Малыш Бу начал энергично ежиться, изображая, сколь сильную бурю противоречивых чувств посеяли в Вашингтоне-младшем слова отца, а затем извлек из кармана игрушечный топорик, которым едва ли получилось бы перешибить хотя бы соломинку. — Папа, я говолю плавду, — начал он, проглатывая букву «р» и смело глядя отцу в глаза. — Я не делал этого своим маленьким тополиком.