Тем вечером лил сильный дождь. Мистер Бемис мучился от головной боли. После чая, прикрыв лицо шелковым носовым платком, он вытянулся на кушетке, чтобы слегка вздремнуть. Ему удалось немного поспать, а пробудившись, он какое-то время лежал и прислушивался к шуму дождя и еще к какому-то звуку, который успокаивал его еще больше. Отвернув уголок платка, чтобы узнать, в чем дело, он увидел сидевшую у огня Молли, которая держала на коленях малыша Бу. Раскачиваясь из стороны в сторону, девочка с материнской нежностью тихонько напевала братику колыбельную, согревая его маленькие голые ножки. После случая с крупом Молли теперь каждый раз тщательно высушивала носки и ботинки Бу, прежде чем уложить того спать. Мальчик полулежал у сестры на коленях, повернув к ней круглое личико, и гладил ее щеку, сонно моргая при этом голубыми глазками. Прелестное это зрелище сильно растрогало мистера Бемиса, и, улучив свободную минутку, он продолжал украдкой наблюдать из-под платка за сыном и дочерью, неожиданно для себя осознав, что рано или поздно случается со всеми родителями, как сильно повзрослели его дети. «Молли становится девушкой. Как же она похожа на свою мать, — подумал мистер Бемис, вытирая глаз, которым подглядывал из-под платка: он был очень привязан к своей жене, которая умерла, произведя на свет малыша Бу. — Грустная потеря для них, бедняжек, но мисс Бат, похоже, неплохо с ними управляется. Молли стала меняться в лучшую сторону. И мальчик неплохо выглядит. Она все-таки добрая душа». И мистер Бемис засомневался, не поторопился ли он с решением нанять новую домоправительницу, которое почти уже принял, сочтя подгоревшие стейки, водянистый кофе и обтрепанные манжеты на своих рубашках верными признаками того, что мисс Бат перестала быть полезной на вверенном ей посту. Молли пела колыбельную, под которую когда-то сама засыпала у мамы на руках. И отец молча слушал ее до тех пор, пока окончательно сомлевшего Бу не унесли в постель. Вернувшись, Молли села за работу, полагая, что отец продолжает спать. Манжеты ее старенького платьица, потрепанность которого скрывал белый крахмальный фартук, сияли чистотой; на горловине платья и в волосах девочки, заплетенных в косу, красовались алые банты. Сидя рядом с корзинкой, наполненной каким-то уже завершенным шитьем, катушками с нитками разных цветов и сиявшими под лампой новыми ножницами, Молли походила на маленькую рачительную хозяйку за работой. Было очаровательно наблюдать за тем, как сверкала у нее в руках сновавшая вверх и вниз иголка, как морщился от напряжения лоб девочки, когда она проверяла, ровно ли легли на ткани стежки, а затем — как на лице у нее начинала играть удовлетворенная улыбка, когда ей становилось очевидно: петля на рубашке вышла хорошо. Отец уже совершенно проснулся и, глядя на Молли, подумал: «Старая Бат и впрямь хорошо поработала. Как только ей удалось превратить этого сорванца в такую милую девочку?!» — а затем, убрав с лица платок и зевнув, осведомился у дочери: — Чем ты занята, Молли? — Дошиваю рубашку для Бу, сэр. Три уже готовы, — указала Молли на свертки в корзине. — Это четвертая, — с гордостью подняла она вверх почти доделанную работу. — Шитьем, значит, увлеклась? — усмехнулся отец, разглядывая маленькую рубашечку, так напоминавшую ему самого Бу. — Мне казалось, что нас всех обшивает мисс Бат. — Только вас, сэр, — внесла ясность девушка. — А для себя и для Бу шью я. По крайней мере, учусь это делать. Миссис Пэк говорит, что в последнее время у меня начало хорошо получаться. — И, продев нитку в иголку, Молли ловким движением завязала на ее конце маленький узелок. — Ну, полагаю, самое время тебе поучиться, — одобрительно произнес отец. — Ты уже почти совсем взрослая, а женщинам нужно уметь шить и штопать одежду. Я бы не возражал, если бы ты иногда и мои вещи брала в починку, а то у мисс Бат глаза стали явно не те, — скорбно уставился мистер Бемис на свои обтрепанные манжеты. — С удовольствием. Думаю, у меня получится. Перчатки штопать я уже и сейчас умею. Мэри меня научила. Так что давай начнем с них, если у тебя какие-нибудь порвались, — обрадовалась Молли возможности сделать что-нибудь для своего отца, а еще больше тому, что он обратился к ней с просьбой. — Ну, тогда вот тебе для начала, — кинул он ей тут же пару печаток, все пальцы на которых были порваны. Молли, взглянув на количество дырок, вздохнула, подобрала нитку нужного цвета и принялась за работу, надеясь, что сможет в достаточной мере продемонстрировать отцу свое мастерство. — Чему ты улыбаешься? — с возрастающим интересом приглядываясь к дочери, спросил мистер Бемис. — Подумала о моей летней одежде. Мне срочно нужна новая. И я хочу, если ты, конечно, не против, пойти вместе с Мэри и миссис Грант в магазин, чтобы самой научиться ее покупать. — Но я полагал, этим занимается мисс Бат. — Так и есть, но она покупает некрасивые, дешевые вещи, которые мне совершенно не нравятся, а я, как мне кажется, уже достаточно выросла, для того чтобы выбирать одежду самой. Мэри давно уже это делает, а она ведь всего на несколько месяцев старше меня. — А, кстати, сколько же тебе сейчас лет, дитя? — озадаченно посмотрел на нее родитель. — В августе будет пятнадцать, — ответила Молли, явно гордясь своим возрастом. — Как же быстро бежит время! — ошарашенно пробормотал мистер Бемис. — Ну, если в моем доме теперь живет юная леди, я бы хотел, чтобы она одевалась красиво. Вот только это не обидит мисс Бат? Глаза Молли сверкнули, однако, сдержавшись, она лишь легонько пожала плечами и ответила: — Да ей все равно, последнее время она не особенно утруждала себя заботой обо мне. — Что значит «не особенно утруждала»? Но если не она, то кто? — недоумевал отец семейства, судя по взметнувшимся вверх бровям ошеломленный новым открытием даже больше, чем возрастом дочери. — Мисс Бат заботится о тебе. О Бу и обо мне забочусь я сама. А уж о доме — как получится, — внесла наконец полную определенность Молли. — То-то я сегодня чуть шею себе не сломал, неожиданно наткнувшись в холле на диван из гостиной. Ты, случайно, не знаешь, каким образом он туда попал? Молли засмеялась: — Это мисс Бат затеяла уборку в доме. Но разве она ее затеяла не по твоему поручению? — озвучила Молли последнее возможное объяснение загадочной активности мисс Бат. — Я? — протянул отец. — Я ей ничего не говорил. Терпеть не могу всего, что связано с уборкой, так что точно никому ничего не поручал. Она что же, весь дом собралась перевернуть вверх дном? — Он даже поежился от подобной перспективы. — Вообще-то, давно пора, — снова хохотнула Молли. — Генеральной уборки у нас сто лет не делали. В доме жуткая грязь. — Ах вот, значит, почему, когда я уронил вчера на пол пальто, оно оказалось все в пыли, — только сейчас сообразил мистер Бемис. — Знаешь, мне даже стыдно, когда к нам кто-то заходит и видит всю эту пыль, грязные старые ковры на полу и немытые окна, — призналась Молли, которая, как и отец, тоже стала все это замечать совсем недавно. — Ну а сама ты разве не можешь подмести пыль? Чересчур много времени отнимают игры и чтение? — хмуро взглянул на нее отец. — Папа, я пробовала, но мисс Бат это не понравилось. Да мне одной и не справиться с уборкой во всем доме. Зато если бы кто-то навел здесь хоть раз настоящий порядок, я бы потом смогла его поддерживать. Мне ведь действительно хочется быть аккуратной. И я очень быстро учусь. — Да, да, да, — покивал отец. — Кто-то должен срочно всем этим заняться, если все так, как ты говоришь. Эх, а я-то все думал, как нам повезло с мисс Бат. Мне казалось, это ее заслуга, что из завзятого сорванца ты превратилась в милую опрятную девочку. Хотел даже сделать ей подарок. А на деле, выходит, благодарить следует не ее, а тебя саму. Для меня это очень приятный сюрприз, но… — Пожалуйста, папа, сделай ей все же подарок, — попросила Молли. — Знаешь, если бы она была другой, может, и я бы не научилась тому, что сейчас умею. Это пока не много, но я очень стараюсь, и кое-что у меня уже получается, — сказала, не отрываясь от шитья, девочка, чьи щеки раскраснелись от удовольствия, ведь впервые после стольких неудач и совсем немногих побед ее похвалили. — Что ж, дорогая, наверное, ты права. Подожду, пока она завершит свой генеральный ужас, и, если после него мы останемся живы, подумаю, чем ее наградить. А ты отправляйся-ка с Мэри и миссис Грант в магазин. Покупай все, что нужно тебе самой и Бу. Счета пусть отправят на мое имя, — сказал мистер Бемис и, полагая, что вопрос решен, начал раскуривать сигару. — Ой, спасибо, сэр! Это будет чудесно! У Мэри всегда такие красивые вещи. Уверена, что понравлюсь тебе, когда мы подберем для меня новую одежду, — убежденно проговорила она, с сосредоточенным видом расправляя складки фартука. — Да по-моему, ты и сейчас очень мило выглядишь. Вполне симпатичное платьице, — с одобрением глянул мистер Бемис на дочь, еще больше похорошевшую из-за похвалы отца. — Нет, папа, оно безобразно. А после того как я проносила его всю зиму, вообще годится только на тряпки. Я уже месяц назад просила у тебя новое. Ты обещал обо всем позаботиться, но забыл, и пришлось мне залатывать его. — С этими словами Молли продемонстрировала отцу заштопанные на локтях рукава. — Да уж! Завтра же отправляйся в магазин и в порядке компенсации за мою рассеянность купи себе полдюжины новых хлопковых и муслиновых платьев. Будешь в них порхать и веселиться, как бабочка, — ответил с улыбкой на укор дочери мистер Бемис, до глубины души растроганный продемонстрированными заплатками. — У меня появится сразу много новых красивых платьев! И теперь я буду одета не хуже других девочек! О, как это здорово! — захлопала Молли в ладоши, не выпуская из рук перчаток отца. — Мисс Бат постоянно твердит про экономию, а у самой вкус, как… — Она хотела сказать: «Как у кошки», но вовремя спохватилась и, не желая обидеть своих любимцев, вместо этого выпалила: — Как у гусеницы! — Думаю, я могу позволить себе одевать свою девочку не хуже, чем Гранты одевают свою, — сказал мистер Бемис. — Купи себе, кроме платьев, пальто и шляпку, дитя, и любые другие мелочи, какие захочешь. Не по душе мне тип экономии, которого придерживается мисс Бат. — И он снова уныло посмотрел на свои манжеты, выглядевшие немногим лучше заплаток на рукавах платья его дочери. «Похоже, у меня окажется слишком много одежды, так что я не буду знать, что с ней делать. И это после того, как я ходила такой замарашкой», — подумала Молли, смело берясь за починку самой разорванной из перчаток отца, в то время как последний, попыхивая сигарой, окончательно осознал, что последние несколько лет определенно кое-что упускал из виду, чего не должен был упускать. С этой мыслью мистер Бемис направился к своему письменному столу. Дочери показалось, что он вот-вот погрузится в дела, но нет. Выдвинув ящик, мистер Бемис извлек из него не бумаги, а связку ключей, на которые кинул тот же исполненный нежности взгляд, каким смотрел на висевший у него в комнате портрет темноглазой женщины. Дела поглощали все его силы и почти все внимание, однако в сердце его неизменно оставался уголок нежности к детям и покойной жене. После сегодняшнего разговора с дочерью к нежности добавилась еще и гордость за нее. Изо всех сил Молли старалась заменить брату мать, а дому вернуть тепло и уют, которые покинули его после ее кончины. И мистер Бемис не сомневался, что у Молли это получится. — Подойди-ка ко мне, дорогая, — сказал он ей. — У меня кое-что для тебя есть. И когда девочка подошла, он вложил ей в ладонь ключи. — Это ключи от комнаты с вещами твоей мамы, — продолжил он, по-прежнему держа дочь за руку. — Я уже давно принял решение передать их тебе, когда ты станешь постарше. И вот этот момент настал. Уверен, что лучшего применения для них и не придумаешь. Надеюсь, ты будешь рада им больше, чем любому другому подарку. Ты ведь так на нее похожа, славная моя доченька, — дрогнувшим голосом произнес он. Молли крепко обхватила его за шею: — Спасибо, папа. Для меня нет ничего дороже этого во всем свете. Он крепко поцеловал ее в щеку, а затем, пытаясь скрыть собственное волнение, вновь полез в ящик стола и, на сей раз достав из него какие-то деловые бумаги, глухо проговорил: — Уже поздно, дитя, иди спать. А мне тут надо заняться кое-какими письмами. Доброй ночи. Молли, поняв его состояние, тихо выскользнула из комнаты. Дар отца казался ей бесценным. Как давно ей хотелось войти в комнату, где было тщательно собрано все, что хранило память о маме, но куда, по воле мистера Бемиса, нельзя было входить никому, даже царившей в доме мисс Бат. Так что, медленно раздеваясь перед сном, Молли думала не о новых нарядах, которые вскорости у нее появятся и в которых она будет «порхать и веселиться, как бабочка», а о старых маминых платьях, ждавших ее заботливых и нежных рук. По щеке засыпавшей девочки, положившей связку ключей себе под подушку и заключившей в объятия малыша Бу, скатилось несколько слезинок, но то были слезы счастья, ведь столь значимую для себя награду она получила именно благодаря попытке выполнять свои ежедневные обязанности по отношению к сопевшему сейчас рядом с ней братику. Итак, наши маленькие миссионеры в своих вторых попытках преуспели гораздо больше, чем в первых, и, несмотря на то что все трое были еще очень далеки от того, чтобы стать «идеальными девочками», каждая из них выучила преподанный именно ей урок: сохраняя в минуты несчастья жизнерадостность, можно обрести любовь и верных друзей; бескорыстно помогая другим, помогаешь самой себе; учась видеть красоту в самых простых вещах, делаешь домашнюю жизнь более счастливой и приятной. Глава XVIII Майские корзинки Весна в тот год наступила поздно, но Джилл она тем не менее казалась самой прекрасной из всех, которые она видела раньше, поскольку в ее маленьком сердечке поселилась и окрепла надежда на выздоровление, отчего весь мир снова преобразился в ее глазах, став поистине великолепным. Благодаря корсету девочка каждый день могла понемногу сидеть на постели, а когда воздух достаточно прогревался, Джилл хорошенько укутывали и помогали ей перебраться к открытому окну, которое выходило в сад, где из земли уже храбро вылезали золотые крокусы и приветственно кивали своими головками нежные подснежники, словно бы призывая: «Выходи играть с нами, сестричка! Погляди, какой чудесный весенний день!» «Если б я только могла, — любуясь ими, думала Джилл, подставляя лицо теплому ветерку, от которого ее бледные щеки немедленно розовели. — И все-таки мне гораздо лучше, чем им, — продолжала размышлять девочка, имея в виду подснежники. — Они-то на долгие холодные месяцы были заперты совсем не в таком уютном месте, как я. Нет, не стану расстраиваться, что не могу пока выйти в сад. Лучше подумаю о том, как в июле отправлюсь на побережье. Помечтаю об этом немножко, а потом примусь за работу». Работой она сейчас называла изготовление майских корзин. В Хармони-Виллидж существовал обычай, очень полюбившийся детям разных возрастов, — накануне первого мая вешать на двери друзей корзины с цветами. Джилл и ее подруги взялись изготовить подходившие для этого случая корзины, а мальчики — собрать цветы для их заполнения. Поскольку времени у Джилл было больше, чем у других девочек, к нужному сроку она успела сделать множество красивых корзинок самых разнообразных форм и размеров. Задача, стоявшая перед мальчиками, оказалась сложнее. Цветов к концу апреля выросло еще совсем мало: в основном из земли пробились выносливые одуванчики да редкие кустики камнеломки. Фиалки ожидали по-настоящему теплого солнца. Водосборы отказывались танцевать под суровым восточным ветром. Папоротники еще не сбросили свои коричневые фланелевые пиджачки. Маленькая печеночница и многие другие весенние красавицы и красавцы прятались в лесу и пока решительно не желали выходить из укрытия навстречу давно уже ожидавшим их людям. Птицы были сговорчивей и, несмотря на холод, явились в срок. Сойки кричали в садах. Малиновки, задирая хвосты и головы, деловито рыскали в поисках жилья. Лиловые зяблики в красных шапочках от души пировали еловыми почками. Овсянки весело чирикали на виноградных шпалерах. Они и зимой оставались верны здешним местам: не улетали в теплые страны, а стойко ждали весны, отогреваясь под застрехами крыш, а в лютые холода прижимая серые грудки к южной, защищенной от ветра стороне домов или прячась под вечнозелеными ветвями хвойных деревьев. — Эта ель похожа на птичью гостиницу, — весьма метко отметила однажды Джилл, разглядывая большое дерево, росшее возле окна Птичьей комнаты, концы ветвей которого по весне стали нежно-салатового цвета. — Птицы сюда и есть прилетают, и спать, и любой из них здесь находится место. Ель остается зеленой круглый год. Ей нипочем даже лютые осенние и зимние ветра. А от снега она становится только красивее. — Давай назовем эту гостиницу «У остролиста». Видишь, в качестве вывески перед ней растет мой куст остролиста? Можешь занять должность хозяйки гостиницы и подкармливать своих пернатых постояльцев, пока для них не закончатся тяжелые времена, — предложила миссис Мино девочке, глядя, с какой радостью та наблюдает из окна за всем, от чего была отрезана долгих четыре месяца. Джилл понравилась предложенная ей игра, и она стала рассыпать по подоконнику корм для овсянок, которые вскоре начали клевать его чуть ли не из рук девочки, бросала зерно прекрасным сойкам, бойким малиновкам и голубям, слетавшимся к угощению на переливающихся под солнцем крыльях. Часто из окна вылетали морковь и листья салата, предназначенные не пернатым, а серому кролику породы мардер [86] — последнему, оставшемуся из полудюжины кроличьего семейства, которое завел себе некоторое время назад Джек. Милые эти животные устроили своему хозяину веселенькую жизнь. Практически с самого первого дня они показали, что отнюдь не намерены оставаться в специально построенном для них домике, а предпочитают привольную жизнь, и, после того как изрыли норами все пространство сада семейства Мино, переместились на территорию соседей, планомерно истребляя там растения и не давая себя изловить. Кончилось тем, что, к величайшему огорчению Джека, они вообще куда-то исчезли. Все, кроме вот этого одного. Наладив дружеские контакты с кошками и курами, которые стали щедро делиться с ним своей едой, серый кролик успешно перезимовал на улице. Энергия била из него через край. Порой он вдруг принимался носиться как оголтелый по саду, похоже празднуя таким образом успех очередной своей браконьерской вылазки. Но особенная жизнерадостность его охватывала с появлением луны, при свете которой он выделывал такие головокружительные кульбиты, что только пятки сверкали. Симпатичные пансионеры доставляли Джилл огромное удовольствие, а те, в свою очередь, очень скоро полюбили гостиницу «У остролиста», похоже воспринимая ее хозяйку как родственное себе существо, в силу каких-то несчастных обстоятельств попавшее в клетку. Сырыми или слишком холодными днями, когда окно Птичьей комнаты оставалось закрытым, голуби стучались в стекло, овсянки гроздьями облепляли оконный откос, сойки пронзительными голосами возмущались, не слыша призывного звона обеденного колокольчика, а малиновки усаживались на ветвях росшего рядом с домом дерева в ожидании того момента, когда створки стеклянной темницы снова откроются и их дорогая подруга выдаст им что-нибудь вкусное. Так как первое мая приходилось на воскресенье, праздник должен был состояться в субботу. Погода стояла ясная и солнечная, хотя еще недостаточно теплая для пикников и муслиновых платьев. Утро мальчики решили посвятить игре в мяч, а за цветами отправиться днем, пока девочки доплетают последние корзины. К вечеру всей компании предстояло собраться у Мино, наполнить корзины цветами и приступить к заключительной и самой веселой части ритуала — тайной доставке корзин к домам тех, кому они предназначены. Каждую нужно было тихонько повесить на ручку входной двери, затем позвонить в колокольчик и немедленно убежать. — Мама, помоги мне, пожалуйста, — сказала Джилл, поглядев на западное окно Птичьей комнаты, где росли ее гиацинты. — Пора приниматься за украшение моих корзин. Солнце уже почти ушло, так что самое время срезать цветы, пока совсем не стемнело. Она с трудом поднялась с дивана и, опираясь на крепкую материнскую руку, осторожно и медленно прошла с полдюжины шагов к цели своего краткого путешествия. У кого-то, наверное, сердце сжалось бы от жалости при виде этой еще недавно такой подвижной девочки, которая теперь словно заново училась ходить. Но сама Джилл была счастлива. Ведь она начала выздоравливать. И если сторонний наблюдатель, сочувственно покачивая головой, мог сказать: «Да она едва ходит», то сама Джилл и все, окружающие ее, с радостью констатировали: «Она уже ходит!» Очутившись возле окна, девочка взмахом руки поприветствовала серого кролика. Тот при ее появлении несколько раз высоко подпрыгнул. Уходящее солнце оторочило золотой каемкой светлые облачка на небе. Отсвет его прощальных лучей ложился мягкими бликами на лицо и руки Джилл, срезавшей заботливо выращенные маргаритки, примулы и гиацинты, чтобы наполнить ими самую изящную из своих корзинок. — Для кого это? — поинтересовалась мама; стоя позади дочери, она легонько поддерживала ее со спины, а та ловкими движениями рук срезала распустившиеся цветы. — Конечно же для миссис Мино, — ответила девочка. — Ты же знаешь, как я люблю этот свой сад на окне. Ни для кого другого в мире, кроме нее, я не пожертвовала бы им.