Он пожал плечами: — Там всегда кто-то есть. Она вроде как не бывает совсем закрыта. И не бывает совсем открыта. Я толкнул дверь. Из церкви вышла небольшая группа людей. Они разошлись по своим машинам. Городок оставался пустынным. Но черный пикап упорно стоял на обочине перед магазинчиком. И водитель упорно смотрел на меня. Я направился на север под палящим солнцем, пикап тронулся за мной следом, держась на некотором расстоянии. Водитель сидел, навалившись на руль, и смотрел куда-то в сторону. Я сделал пару быстрых шагов, пикап увеличил скорость, чтобы не отстать. Затем я резко остановился, и машина проскочила мимо. Я стоял на месте. Судя по всему, водитель решил, что сдавать назад — это уже слишком. Вдавив педаль газа в пол, он с ревом рванул вперед. Пожав плечами, я направился дальше. Дошел до парикмахерской. Нырнул под навес и подергал дверь. Открыто. Я вошел внутрь. Как и все в Маргрейве, парикмахерская выглядела безукоризненно. Внутри сверкали отполированные старинные кресла и бронзовая фурнитура. Тридцать лет назад от подобной обстановки все спешили избавиться. Сейчас все стремятся заполучить ее назад. За нее платят огромные деньги, потому что она позволяет воссоздать Америку такой, какой ее хотят видеть люди. Такой, какой, как им кажется, она была раньше. Я, например, считаю, что раньше Америка выглядела именно так. Сколько раз я сидел в классе где-нибудь в Маниле или Мюнхене и представлял себе зеленые лужайки, деревья и флаги и такие же сверкающие парикмахерские, как эта. Внутри я увидел двоих негров. Они просто убивали здесь время. Парикмахерская вроде была не совсем открыта. Но и не совсем закрыта. Негры дали мне понять, что обслужат меня. Ну, раз они здесь и я здесь, почему бы и нет? К тому же, наверное, у меня был тот еще вид. Я заказал целый список услуг. Побрить, постричь, помыть голову и почистить ботинки. На стенах висели в рамках первые полосы старых газет. Большие заголовки. Смерть Рузвельта, День Победы, убийство Джона Кеннеди, убийство Мартина Лютера Кинга. На столе приятно мурлыкал старинный радиоприемник в корпусе из красного дерева. На скамейке у окна лежала аккуратно сложенная хрустящая свежая воскресная газета. Старики-негры взбили в чашке мыльную пену, поправили опасную бритву, сполоснули щетку для бритья. Обернув меня полотенцем, они принялись за работу. Один брил меня опасной бритвой. Другой стоял рядом и ничего не делал. Я решил, что он, наверное, вступит в игру позже. Тот, который работал, начал болтать, как поступают все парикмахеры. Рассказал мне историю этой парикмахерской. Оказывается, старики дружат с детства. Живут в Маргрейве с незапамятных времен. Начали работать парикмахерами до Второй мировой войны. Учились ремеслу в Атланте. Открыли салон еще молодыми. Перебрались сюда, когда старое здание было снесено. Негр рассказал мне историю городка, увиденную с точки зрения парикмахера. Перечислил мне всех более или менее значимых персон, сидевших в этих креслах. Рассказал мне о самых разных людях. — Расскажите мне о Клинерах, — попросил я. Старик был из болтунов, но мой вопрос заставил его замолчать. Прервавшись, он задумался. — Тут я ничем не могу вам помочь, это точно, — сказал он наконец. — Эту тему мы предпочитаем здесь не обсуждать. Лучше спросите меня о ком-нибудь другом. Я пожал плечами под слоями полотенец. — Ладно. Слышали когда-нибудь о Слепом Блейке? — Слышать-то слышал, это точно, — подтвердил старик. — Его мы можем обсуждать, тут нет никаких проблем. — Вот и отлично, — сказал я. — Так что вы можете о нем рассказать? — Он время от времени бывал здесь, давным-давно, — сказал негр. — Говорят, родился в Джексонвилле, штат Флорида, это у самой границы. Путешествовал по этим местам, знаете, через Атланту и на север до самого Чикаго, а потом обратно на юг. Опять через Атланту, через эти места, домой. Знаете, тогда все было совсем по-другому. Ни автострад, ни машин, по крайней мере, для бедного чернокожего музыканта и его друзей. Все пешком или на попутных грузовиках. — Вы слышали, как он играл? — спросил я. Снова прервавшись, он посмотрел на меня. — Послушайте, мне семьдесят четыре года. Это случилось тогда, когда я еще был маленьким мальчиком. Мы ведь говорим о Слепом Блейке. Такие люди играли в барах. А я не ходил по барам, когда был маленьким, понимаете? Если бы пошел, мне бы хорошо надрали задницу. Он был гораздо старше меня. Вы лучше поговорите с моим напарником. Возможно, он слышал, как играл Слепой Блейк, только сейчас он, наверное, этого уже не помнит, потому что он мало что помнит. Не помнит даже, что ел сегодня на завтрак. Я прав? Эй, старина, что ты сегодня ел на завтрак? Второй старик, скрипя, подошел к нам и облокотился на соседний умывальник. Его сморщенное лицо имело цвет красного дерева, которым был облицован радиоприемник. — Я не помню, что сегодня ел на завтрак, — сказал он. — Не помню, завтракал ли я вообще. Но вот что я скажу. Да, я старый, но дело в том, что у стариков хорошая память. Только помнят они не то, что было недавно, понимаете? Они помнят то, что было давно. Представьте мою память как старое ведро, понимаете? Когда оно чем-то наполнено, в нем больше нет места для нового. Совсем нет, понимаете? Так что я не помню новое, потому что мое старое ведро переполнено старым, тем, что произошло давно. Вы понимаете, что я хочу сказать? — Конечно понимаю, — подтвердил я. — Значит, вы слышали, как он играл? — Кто? Я поочередно посмотрел на стариков, гадая, не разыгрывают ли они какую-то хорошо отрепетированную сцену. — Слепой Блейк, — сказал я. — Вы слышали, как он играл? — Нет, я не слышал, как он играл, — ответил старик. — Но моя сестра слышала. Моей сестре лет девяносто, а то и больше, да хранит ее Господь. До сих пор жива. В свое время она сама пела, и ей не раз доводилось петь со Слепым Блейком. — Вот как? Она пела с ним? — Точно, — подтвердил сморщенный старик. — Она пела со всеми, кто проезжал через наши места. Вы должны понять, что раньше наш город находился на большой дороге в Атланту. Старое шоссе шло раньше на юг до самой Флориды. Это была единственная дорога, пересекающая Джорджию с севера на юг. Конечно, сейчас есть автострады, по которым можно мчаться без остановок, есть самолеты. Теперь Маргрейв никому не нужен. Никто больше через него не проезжает. — Значит, Слепой Блейк останавливался здесь? — не отставал от него я. — И ваша сестра пела вместе с ним? — Раньше все здесь останавливались, — сказал старик. — В северной части города были бары и постоялые дворы, и все для тех, кто проезжал мимо. Все эти сады, отсюда до пожарной части, — прежде вместо них здесь были бары и постоялые дворы. Потом все снесли, что само не развалилось. Давно уже никто не проезжает через наши места. Но в то время город был совсем другим. Потоки людей туда и сюда, все время. Рабочие, сборщики кукурузы, торговцы, бродяги, боксеры, музыканты. И все они останавливались у нас, и моя сестра им пела. — И она помнит Слепого Блейка? — спросил я. — Конечно помнит, — сказал старик. — Она считала его величайшим человеком из живущих на свете. Говорит, играл он классно, очень классно. — А что с ним случилось? Вы знаете? Старик призадумался. Принялся рыться в своей тускнеющей памяти. Пару раз тряхнул седой головой. Затем взял из нагревателя теплое влажное полотенце и положил его мне на лицо. Начал меня стричь. Еще раз тряхнул головой. — Не могу сказать точно, — наконец признался старик. — Он время от времени приезжал к нам. Это я хорошо помню. Потом его не стало. Я тогда был в Атланте, не знаю, что с ним случилось. Слышал, его убили, может быть, здесь, в Маргрейве, может быть, где-то в другом месте. Он впутался в какую-то серьезную неприятность, и его убили. Насмерть. После того как старики закончили, я еще посидел в салоне, слушая радио. Затем достал пачку денег, дал им двадцать долларов, вышел на главную улицу и направился на север. Времени было уже около полудня, и солнце припекало немилосердно. Для сентября было очень жарко. Кроме меня, на улице никого не было. Черная дорога дышала жаром. По этой дороге ходил Слепой Блейк, быть может, в полуденный зной. В те времена, когда эти старики-негры еще были мальчишками, здесь проходила артерия, ведущая на север, в Атланту, Чикаго, к рабочим местам, надежде, деньгам. Полуденный зной не мог остановить тех, кто шел к своей цели. Но сейчас это была лишь черная гладкая полоса асфальта, ведущая в никуда. Мне потребовалось несколько минут, чтобы по такой жаре добраться до полицейского участка. Пройдя по ухоженному газону мимо еще одной бронзовой статуи, я открыл массивные стеклянные двери. Шагнул внутрь, в прохладу. Роско ждала меня, прислонившись к столу дежурного. У нее за спиной я увидел Стивенсона, бурно говорившего по телефону. Роско была бледна и очень встревожена. — Мы нашли еще один труп, — сказала она. — Где? — спросил я. — Опять рядом со складами, — сказала она. — Только на этот раз с другой стороны шоссе, у развилки, под насыпью. — Кто его обнаружил? — Финли. Он отправился туда утром, чтобы еще раз осмотреть место преступления и найти какие-нибудь улики, которые могли бы помочь разобраться с первым трупом. Хорошая мысль, правда? А нашел он еще один труп. — Вы определили чей? — спросил я. Роско покачала головой: — Личность не установлена. Как и у первого. — Где сейчас Финли? — Отправился к Хабблу, — сказала она. — Он считает, Хаббл что-то знает. Я кивнул. — Сколько времени пролежал второй труп? — Дня два-три. Финли убежден, что в ночь с четверга на пятницу произошло двойное убийство. Я снова кивнул. Хабблу действительно что-то известно. Например, тот человек, которого он направил на встречу с высоким детективом с бритой головой. Хаббл не мог понять, как ему удалось скрыться. А этот человек никуда не скрылся. С улицы донесся шум подъехавшей машины, и большие стеклянные двери раскрылись. Финли просунул к нам свою голову. — Роско, едем в морг, — сказал он. — И ты тоже, Ричер. Я и Роско вышли следом за ним на жару. Сели в седан Роско без отличительных знаков. Финли оставил свою машину у участка. Роско села за руль. Я сел назад. Финли устроился спереди слева, развернувшись так, чтобы одновременно говорить с нами обоими. Роско вывела машину на шоссе и повернула на юг. — Я не смог найти Хаббла, — сказал Финли, глядя на меня. — У него дома никого нет. Он ничего не говорил о том, что куда-то собирается? — Нет, — ответил я. — Ничего не говорил. За все выходные мы не сказали друг другу и пары слов. Финли проворчал что-то невнятное. — Мне нужно выяснить все, что известно Хабблу об этом деле, — сказал он. — Мы имеем дело с чем-то серьезным, и Хаббл что-то знает, это точно. Ричер, что он тебе рассказал? Я ничего не ответил. Я до сих пор не был до конца уверен, на чьей я стороне. Вероятно, на стороне Финли, но если Финли сейчас сунет свой нос в то, в чем замешан Хаббл, и Хабблу, и его семье крышка. Это точно. Поэтому я решил остаться в стороне и постараться как можно скорее убраться отсюда ко всем чертям. Я не хотел впутываться в эту историю. — Ты пробовал позвонить ему на сотовый телефон? — спросил я. Буркнув себе под нос, Финли покачал головой. — Телефон отключен, — сказал он. — Мне сообщил об этом автоответчик. — Хаббл заезжал за своими часами? — спросил я. — За чем? — За своими часами, — повторил я. — В пятницу он оставил у Бейкера «ролекс» стоимостью десять тысяч долларов, когда Бейкер надевал на нас наручники, чтобы отправить в Уорбертон. Так вот, Хаббл заезжал за часами? — Нет, — ответил Финли. — По крайней мере, мне об этом никто не говорил. — Ладно, — сказал я. — Значит, у него какое-то неотложное дело. Даже такой осел, как Хаббл, не забудет про часы стоимостью десять тысяч долларов, верно? — Что за неотложное дело? — спросил Финли. — Что он тебе говорил об этом? — Ровным счетом ничего, — сказал я. — Как я уже тебе говорил, мы с ним почти не разговаривали. Финли раздраженно смотрел на меня. — Слушай, Ричер, ты со мной не шути. До тех пор пока я не разыщу Хаббла, я буду трясти тебя, выпытывая, что он тебе сказал. И не пытайся меня убедить, что он два дня держал рот на замке, потому что такие, как он, всегда начинают говорить. Я это знаю, и ты тоже знаешь, так что не шути со мной, хорошо? Я только пожал плечами. Финли не может снова меня арестовать. Быть может, я смогу сесть на автобус там, где находится морг. Придется отказаться от обеда с Роско. Жаль.