Я решил написать о них обоих в одном разделе, так как, во-первых, оба были моими добрыми друзьями, а во-вторых, скончались они в один год. У нас с Лесли Чуном всегда были прекрасные отношения. Когда ещё был жив Дэнни Чан[145], они любили надо мной подшучивать. Я тогда носил длинную причёску. Едва завидев меня, Лесли подходил, аккуратно отодвигал мне рукой волосы, приближал губы к моему уху и принимался что-то нашёптывать, нарочно поддувая мне в ухо. Мне было щекотно, я весь застывал и покрывался мурашками, но просто не мог на него сердиться. Я обратил внимание, что по сети гуляет старое фото времён нашей молодости, где он треплет меня за щёки. На самом деле это лишь один из множества подобных эпизодов нашей дружбы, он обожал надо мной подшучивать. Находясь в Гонконге, я регулярно виделся с Лесли, мы вместе обедали, веселились, мне очень нравилось проводить время в этой компании. Потом заболел Роман Там[146]. Когда я пришёл в больницу проведать его, он был уже совсем плох. Я очень переживал. Я сказал ему: «Поскорее поправляйся, и мы с тобой снова выпьем». Раньше каждый раз, когда мы с ним виделись, он непременно выпивал огромный стакан виски, да и я от него не отставал. В тот мой визит мы с ним немножко поболтали, а затем я сказал, что потом ещё зайду, и снова отправился на съёмки. Но когда съёмки закончились и я вернулся в Гонконг, он уже покинул нас. Я подумал тогда: эх, нужно чаще видеться с друзьями, при любой удобной возможности! Однажды я пригласил в ресторан нескольких друзей, в том числе Мэгги Чун, Аниту Муи, Лесли Чуна и Карен Мок. Мы расселись вокруг длинного стола. По правую руку от меня села Мэгги Чун, напротив — Анита Муи, чуть наискосок — Карен Мок с ещё двумя друзьями. Лесли Чун сидел сбоку. Разумеется, за длинным столом неудобно общаться, разговаривать получается только с теми, кто сидит рядом и напротив. Поэтому, на мой взгляд самым великим изобретением китайцев стал обеденный стол круглой формы: за таким столом видно всех присутствующих и со всеми можно пообщаться. В общем, тот стол оказался очень неудобным. Во время обеда мне понадобилось отлучиться в туалет, и вдруг я заметил, что Лесли Чун пропал. Ресторан, в котором мы сидели, представлял собой винный погреб. Друзья сказали, что Лесли почувствовал себя нехорошо, здесь, под землёй обстановка для него слишком давящая, поэтому он ушёл. Я немного удивился, но не придал этому значения, сам я человек не суеверный и решил, что он просто был не в настроении. После этого я вернулся в Германию, где шли съёмки моего фильма, и уже там я узнал, что Лесли спрыгнул с крыши. Я был ужасно подавлен. Ну почему я сразу не обратил внимания на его душевное состояние? Такой прекрасный человек ушёл навсегда… Вечные легенды, вечные друзья Вскоре после этого заболела Анита Муи. Вернувшись в Гонконг, я прямо из аэропорта поехал навестить её к ней домой. Домашние впустили меня и сказали, что она в своей комнате. Когда я увидел, что с ней стало, я не выдержал и расплакался. Она проходила терапию, и волос на голове совсем не осталось, а сама она ужасно похудела и осунулась. У меня стало горько на душе: когда я уезжал из Гонконга, оба моих друга были живы и здоровы, а вернувшись, одного из них я уже не застал в живых, а второго болезнь довела до такого состояния… На свои последние концерты Анита пригласила всех своих друзей — таким способом она хотела с нами попрощаться. Во время выступлений она была одета так прелестно, словно невеста на свадьбе, и у всех от этого на душе стало ещё тяжелее. У меня всё ещё продолжались съёмки в Германии, и на концерты я приехать не смог. Но в последние дни её жизни я постоянно был рядом в больнице, вплоть до того самого дня, когда пришлось проводить её в последний путь… Сейчас оба они — великие легенды гонконгского кино. Мне очень повезло, что у меня были такие друзья. МОИ ОТЕЦ И МАТЬ Долгое время я и не думал, что у меня могут быть братья и сёстры и тем более не представлял себе, какой мощный водоворот страстей когда-то кипел вокруг моих родителей. После того, как папа вернулся из Австралии, я заметил, что он время от времени берёт из офиса деньги и посылает их на материк, в Китай, да и сам туда наведывался, однако он никогда не говорил, зачем, а мне неохота было выспрашивать. Я не любитель совать нос в чужие дела. Однажды в офисе мне на глаза попалось письмо. Написанная в нём фраза «Дорогой отец» привела меня в ступор: я не писал отцу никаких писем. Показав письмо отцу, я спросил: — От кого это? К письму приложены фотографии, кто эти люди на фото? Папа не ответил на мои вопросы, а лишь отмахнулся: — Ай, к чему все эти расспросы? Я подумал: ну ладно, не хочет рассказывать — не надо, какое это имеет значение. На самом деле в Гонконге тогда ещё было весьма распространено многожёнство, я решил, что это как раз тот случай. А потом до меня стали доходить слухи, что моя настоящая фамилия вовсе не Чэнь, а Фан. — Не может быть, — подумал я. — Как такое возможно? И при первой же возможности задал отцу этот вопрос, но он снова с улыбкой уклонился от ответа: — Зачем ты всё это выспрашиваешь? Чтобы обо всём рассказать, одного дня не хватит, я как-нибудь потом расскажу тебе всё не торопясь. С тех пор меня стало съедать любопытство, что же такое он собирается мне поведать? Наконец настал заветный день. Мы с отцом ехали по одной из автострад Гонконга, и вдруг он сказал: — Сынок, нам надо выбрать время, чтобы я тебе кое-что рассказал. Я уже не молод и боюсь, что однажды могу уснуть и не проснуться, и ты уже никогда не узнаешь историю своей семьи. Я почувствовал, что это будет долгая и насыщенная история, поэтому я должен снять на камеру всё, что он будет рассказывать — чтобы эта история сохранилась навсегда. В тот же день я пригласил в ресторан нескольких членов Ассоциации режиссёров Гонконга, чтобы приглядеться к разным режиссёрам и определить, кто из них мог бы мне помочь. В конце концов, я остановил свой выбор на Мэйбл Чун[147], изложил ей задачу и спросил, интересно ли ей было бы поработать над таким документальным фильмом. Идея её весьма воодушевила, и она охотно согласилась. Так мы и договорились[148]. Съёмочный процесс проходил вовсе не так гладко, как я предполагал вначале. Каждый день всё зависело от настроения отца. Съёмочная группа расставляла камеры, налаживала освещение, а после всех приготовлений он раздражённо говорил: «Ну и что вы тут снимать собрались?» — и уходил. И нам приходилось ждать. Иногда он неожиданно обращался ко мне: — Ай, расскажу-ка тебе… И тогда нужно было пользоваться моментом и снимать. Бывало, он рассказывал, рассказывал, и вдруг замолкал. Я спрашивал: — Папа, а что было дальше? А он раздражённо отвечал: — Отстань, дай мне порыбачить. Работа осложнялась ещё и тем, что я постоянно отлучался по делам, мотаясь по всему свету. В общем, мы потратили на эти съёмки три года. А снимали мы тогда ещё на плёнку. Представьте, как дорого нам всё это обошлось! Папа родился в 1915 г. в провинции Шаньдун, жил в разное время в провинциях Аньхой и Цзянсу. Когда ему было 16 лет, он стал изучать кунг-фу стиля хунцюань[149], завершив обучение в год своего девятнадцатилетия. В возрасте 20 лет в Нанкине он поступил на службу в Гоминьдан в качестве ординарца, а затем служил гоминьдановским разведчиком. Когда началось вторжение в Китай японской армии, папа окольными путями вернулся в Аньхой, где состоялся его первый брак. У него родилось двое сыновей, их назвали Фан Шидэ и Фан Шишэн[150]. Вскоре после этого его жена скончалась от рака[151]. После начала национально-освободительной войны отец оказался в опасном положении, учитывая его гоминьдановское прошлое[152]. Ему пришлось с болью в сердце покинуть маленьких сыновей и ступить на путь скитаний. Так несчастные малыши в восьмилетнем возрасте лишились родительской заботы. Они всё же подвергались преследованиям и допросам, однако, поскольку следов отца так и не обнаружилось, детей оставили в покое. В августе 2013 года я, наконец, побывал в провинции Аньхой и встретился со своими старшими братьями и со многими родственниками. Эта встреча взволновала меня до глубины души. Я с отцом и матерью Моя мама родилась после смерти своего отца, моя бабушка в ней души не чаяла и растила как сына. В то время бабушка держала бакалейную лавку, так что дела у них шли неплохо. Мамин первый муж был хозяином обувной лавки. В годы японского вторжения его случайно убило снарядом во время бомбёжки. Лишившись сына, свекровь хотела продать невестку, но мама сбежала и, продолжая носить траур, стала промышлять частной торговлей вразнос, чтобы заработать денег на жизнь и на обучение двух дочерей. Затем она покинула родные края и в одиночестве добралась до Шанхая. Там она устроилась работать горничной в семью иностранцев и самостоятельно осваивала английский язык. Тогда же, спасаясь от коммунистов, в Шанхай приехал мой папа — там он участвовал в разделе территории, то есть, стал одним из головорезов, взявших себе определённую территорию для контроля. Их первая встреча получилась весьма любопытной. Папа тогда служил инспектором и задержал маму, когда она пыталась провезти контрабандой опиум. По всем правилам её полагалось арестовать, но он потихоньку её отпустил, решив, что одинокая женщина, да ещё и в трауре, занялась таким промыслом не от хорошей жизни. Позже он узнал, что мама была в Шанхае известной личностью. Она часто появлялась в публичных местах, носила прозвище «Третья Сестра», курила и играла в азартные игры. Так судьба свела их вместе, и они становились всё ближе друг другу. Однажды папа обнаружил у мамы целый ворох закладных квитанций из ломбарда. Он взял их, пока она не видела, и выкупил обратно все вещи. После такого поступка отца мама бросила играть в азартные игры и с тех пор больше никогда к ним не притрагивалась. Когда жизнь более-менее наладилась, мама перевезла в Шанхай дочерей. В 1949 г.[153] многие члены Гоминьдана бежали на Тайвань. Сменив своё прежнее имя Фан Даолун на новое — Чэнь Чжипин, папа последовал их примеру и бежал в Гонконг. Спустя два года туда перебралась из Макао и моя мама. Она приплыла в трюме корабля, битком набитом беженцами. Из-за плохого воздуха на борту умерло пять человек. Когда корабль подплывал к берегу, мама была уже почти без сознания, но она стойко выдержала и спустилась на берег. Приехав в Гонконг, папа по рекомендации друзей поступил на работу в иностранное консульство на пике Виктория. Отец, который до этого даже не заходил на кухню и никогда в жизни не занимался домашним хозяйством, поначалу работал уборщиком, садовником и учился искусству шеф-повара. Мама тоже поступила на работу в консульство и стала горничной. Двое скитальцев, пройдя через годы бед и лишений, наконец, поженились в Гонконге, а в 1954 году родился я. С детства мне врезалась в память мамина бережливость — пожалуй, это самая запомнившаяся её черта. Я часто видел, как она штопала бельё, делая заплатки из старого папиного белья. Она никогда не выбрасывала рваную одежду, а вместо этого чисто выстирывала её и убирала. А потом, когда где-то на другой одежде образовывалась дыра, она чинила её, делая заплатки из того рваного белья, которое тогда выстирала и отложила. Таким образом можно было починить немало одежды. У папы на белье было много-много заплаток. Когда я подрос, мама по-прежнему ходила в той же одежде, которую носила, когда я был маленький. Все чаевые, полученные за долгие годы работы горничной, она откладывала и копила. Помню, когда я бывал в Австралии, она частенько извлекала на свет какую-то коробочку и говорила мне, что в ней хранятся браслет и несколько сотен американских долларов. Однажды она неожиданно спросила: — Сынок, ты можешь дать мне 130 долларов? — А для чего тебе? — спросил я. — Если ты дашь мне 130 долларов, то у меня будет ровно тысяча. Она придвинула ту коробочку, внутри оказалось множество бумажных купюр — двушек, пятёрок и десяток. Это были чаевые, которые она бережно копила десять лет, там было около 870 долларов. На душе у меня стало тяжело. Я взял мамины доллары, дав ей взамен десять тысяч. 28 февраля 2002 г. мамы не стало. 26 февраля 2008 г. этот мир покинул отец. Меня не было рядом, когда они умирали. На последней стадии болезни мамы врач сказал мне, что надежд на выздоровление больше нет, и теперь ей остаётся только промучиться до последнего вздоха. Я сказал маме на ухо, что мне пора уезжать, что я ещё не закончил съёмки фильма и меня ждут. Я не знаю, слышала ли она меня, но я точно знаю, что она меня понимала. Если бы я остался, я каждый день был бы рядом с ней, держал бы её за руку, разговаривал бы с ней. Когда бы она ни очнулась, открыв глаза, она увидела бы меня рядом. Но тогда это было невозможно. На тот момент я занимался съёмками фильма «Медальон» в Таиланде. Как-то раз, когда я налаживал камеру, меня позвали: — Джеки, тебе из дома звонят. Я взял трубку, и на том конце сообщили: — Мама умерла. Я положил трубку, обернулся и сказал: — Камеру поставим здесь. Снимаем.