ШКОЛА КИТАЙСКОЙ ОПЕРЫ Уже после первого класса начальной школы я остался на второй год, а вскоре и вовсе покинул школу, поскольку своим баловством доставлял всем слишком много хлопот. Тогда же папа получил очень хорошее предложение: его пригласили работать шеф-поваром в американском консульстве в Австралии. Таким образом, перед отцом открывалась перспектива прекрасных заработков и широких возможностей. Но вместе с тем это означало, что ему придётся покинуть Гонконг и на какое-то время расстаться со мной и с мамой. Именно тогда родители всерьёз задумались о моём будущем. Если я не могу остаться в школе и решительно не способен нормально учиться, что же тогда со мной делать и куда пристроить? Папины друзья посоветовали отдать меня на обучение мастеру Юй Джим-Юэню в школу китайской оперы. Суровый надзор учителя укротит мой упрямый характер, к тому же там меня обучат ремеслу. Это было закрытое учреждение типа интерната, где я должен был жить постоянно, так что, отдав меня туда, родители фактически продавали меня в рабство. Это звучит жестоко, но у них на тот момент не было выбора. Однажды утром папа объявил, что собирается взять меня на прогулку. Вне себя от счастья, я побежал в дом, переоделся в свой любимый ковбойский костюм и, сияя от радости, вышел из дома с игрушечным револьвером в руках. По дороге папа ни разу не сделал мне ни одного замечания и охотно купил мне пирожок со сладкой начинкой, который я попросил по дороге. Это было невероятно. Так мы дошли до школы китайской оперы. Когда мы прошли внутрь, я увидел много мальчиков и девочек в белых футболках и чёрных штанах, которые стояли в ряд и отрабатывали удары ногой. Это было внушительное и волнующее зрелище. Я радостно бегал среди них, и мне было ужасно весело. Мне не хотелось оттуда уходить. — А что если я отдам тебя в эту школу? — поинтересовался папа. — Это было бы здорово! — воскликнул я. Когда мы пришли в школу во второй раз, родители подписали контракт. Учитель предложил выбрать срок контракта: 3, 5, 7 или 10 лет. Папа спросил у меня: — Пао-Пао, на сколько ты хочешь здесь остаться? — Навсегда! — выпалил я не раздумывая. Глаза моих родителей наполнились печалью и сожалением, но они всё же подписали контракт с учителем. Я в то время не знал, что после подписания контракта я становился «частной собственностью» учителя, и в последующие десять лет учитель имел право даже безнаказанно избить меня до смерти. Так закончилось моё детство. Когда я осознал, что именно произошло, было уже поздно что-то менять. Вскоре папа уехал в Австралию, а мама пока оставалась в Гонконге, этот переходный период в жизни нашей семьи она пережила рядом со мной. Распорядок дня в моей новой жизни был таким: в пять часов утра — подъём и завтрак, затем тренировки до полудня и обед, после обеда — снова тренировки до самой ночи, спали мы всего по шесть часов, и так изо дня в день. Мы с однокашниками спали в одном помещении, расстелив маты прямо на полу. Ковровое покрытие в нашем зале не меняли много лет, там мы ели, спали, вставали среди ночи пописать, видели кошмары. Пол был весь заляпан и усыпан мусором: просыпавшиеся овощи и рис, плевки учителя… Впитав в себя столько грязи, тот ковёр был, наверное, в разы тяжелее, чем когда его только купили. К счастью, мама навещала меня каждую неделю, она приносила мои любимые лакомства и сладости и угощала моих товарищей. Кроме того, она каждый раз приносила с собой огромную ёмкость с кипятком и, попросив у учителя тазик, купала меня. В Гонконге тогда был дефицит воды, поэтому со временем мама сократила количество сеансов мытья с двух до одного раза в неделю. Купая меня, мама часто не могла удержаться от слёз при виде следов ушибов и ран на моём теле — например, от ударов ротанговой тростью. Я пытался её утешить, говорил, что это не страшно и что я уже привык, но она от этого начинала рыдать ещё горше. Все стали насмехаться над тем, что меня моет мама, говорили, что я изнеженный маменькин сынок. Я разозлился и в следующий раз, когда мама пришла меня мыть, заявил: — Хватит каждый раз меня обнимать, как будто я маленький ребёнок, и не приноси больше воду, не нужно меня купать! Я уже большой! Мама ничего не ответила, лишь легонько кивнула. Какой я был тогда глупый! Каждый раз, чтобы меня искупать, мама кипятила воду в консульстве, затем пешком спускалась с пика Виктория (пеший путь занимал 25–30 минут), потом платила 10 центов и спускалась на фуникулёре, а оттуда шла полчаса до причала парома Star Ferry, за 10 центов переправлялась на пароме в район Коулун и от причала шла пешком до здания Mirador Mansion. Идти нужно было быстро, чтобы вода не успела остыть, а каждая канистра с водой весила 40–50 фунтов. Мама лишь хотела, чтобы сын мог принять горячую ванну. Спустя два-три года вернулся папа. Он вместе с мамой пришёл в школу проведать меня. На этот раз они пришли, чтобы окончательно попрощаться, так как мама должна была уехать в Австралию вместе с отцом. Перед отъездом мои родители накрыли стол и угостили учителя и моих товарищей. В школе китайской оперы я изучал боевые искусства и чувствовал себя большим и сильным Когда я провожал родителей в аэропорт, мама купила мне целый пакет фруктов. Наблюдая, как они садятся в самолёт, я безутешно рыдал и успокоился лишь когда их самолёт скрылся из виду. После отъезда родителей я в течение целой недели плакал по ночам, зарывшись в одеяло, но постепенно смирился с реальностью. Они каждую неделю присылали мне аудиокассеты с записью своих голосов. Я вставлял кассету в подаренный папой магнитофон и, укрывшись на чёрной лестнице, слушал, как они говорили мне: — Сынок, нам тебя очень не хватает! И из раза в раз обливался слезами. Потом родители вместе с кассетами стали присылать мне деньги, и со временем я стал ограничиваться тем, что забирал деньги, перестав слушать их послания — всё равно они говорили примерно одно и то же, а меня эти записи каждый раз доводили до слёз, лучше уж вовсе не слушать. Особенно тяжело мне было в конце недели, когда к другим ребятам приходили родители, а некоторых даже забирали домой на выходные. Я очень грустил. Жизнь в школе китайской оперы была далеко не сахар, и помимо изнуряющих тренировок, нередки были разного рода телесные наказания. За те десять лет, что я провёл в школе, я болел всего один раз. В это трудно поверить, но я на самом деле так боялся учителя, что не осмеливался даже заболеть. Когда мне было 8 или 9 лет, однажды после еды меня стошнило, я чувствовал сильное недомогание и слабость во всём теле. Седовласая тётушка Фан, которая прислуживала при школе, пощупала мой лоб: — Ай-яй, чертёнок, да у тебя температура! Скорее ложись в постель, тебе надо поспать, а я пока принесу лекарства. Я обрадовался, ведь болезнь означала, что можно «откосить» от тренировок и отдохнуть, по меньшей мере, дня два. Я улёгся, слушая, как мои однокашники растягиваются на шпагат и шлёпают себя по ступне в прыжке. Но вскоре пришёл учитель и, увидев, что я лежу, спросил: — В чём дело? — Я заболел… — проблеял я преувеличенно слабым голосом. — Ах, заболел? — Да-да, у него температура, — закивала тётушка Фан. — Температура, значит? Вот оно что. Ну ладно, тогда никто не будет тренироваться. Остановитесь. Все поднялись с пола. Учитель повернулся ко мне и скомандовал: — Вставай. Выполнить сто подсечек с прокруткой влево. Я обалдел. Выполнив сто подсечек влево, пришлось сделать сто подсечек вправо, а покончив с подсечками, я выполнил сто ударов ладонью в воздухе по левой ступне и столько же — по правой ступне. Когда я закончил, учитель спросил: — Ну как, тебе лучше? — Да-да, намного лучше, — поспешно ответил я. С тех пор не только я, но и никто в школе не осмеливался больше заболеть. У нас у всех была общая мечта: поскорее начать играть на сцене. В то время театральное искусство процветало и в театрах регулярно давались представления, так что театральные подмостки были для нас главным объектом вожделения. И вот однажды учитель объявил, что вскоре мы дадим своё первое публичное представление. Это известие всех чрезвычайно воодушевило, но ещё больше мы разволновались, когда учитель сказал, что на главную роль выберет среди нас самых талантливых и способных. После таких известий в ту ночь многие из нас плохо спали, и каждый мечтал, что именно он окажется одним из счастливчиков. На следующий день, поднявшись спозаранку, мы с нетерпением ждали, когда учитель объявит своё решение. Полное имя учителя звучит как Юй Джим-Юэнь, поэтому все наши школьные имена начинались с иероглифа Юэнь. Например, меня звали Юэнь Лоу, а Саммо Хунга — Юэнь Лун. В школьные годы Юэнь Лун, который был самым старшим учеником, постоянно обижал нас, но из уважения к заветам предков никто не осмеливался дать ему сдачи, ведь это означало бы «оскорбить наставников и опозорить предков». С тех пор прошло уже много лет, но я до сих пор отношусь к нему с особым почтением как к брату-наставнику. Можно вспомнить много историй о наших ссорах, но, как гласит поговорка, «хоть дома братья и бранятся, но против внешней опасности объединяются». Как бы мы ни враждовали между собой, за пределами школы мы являли собой несокрушимый братский союз. Но вернёмся к заветному утру. Учитель одно за другим выкрикнул несколько имён: — Юэнь Лун, Юэнь Тай, Юэнь Ва, Юэнь Моу, Юэнь Квай, Юэнь Бяо… Названные ученики один за другим выходили из строя, а среди остальных всё усиливалось волнение: ещё одного не назвали — может быть, это буду я? Учитель прочистил горло, и воцарилась тишина. — И последний — Юэнь Лоу! Я вскочил на ноги и, сделав сальто вперёд, встал рядом с остальными. — А теперь вы, семеро, поклонитесь своим братьям и сёстрам! Мы совершили глубокий поклон. Такова реальность — поскольку главные роли достались нам семерым, это означало, что остальным отведена роль массовки или технического персонала: они должны были отвечать за занавес, реквизит, грим и прочую закулисную работу. Хотя все остальные были слегка разочарованы, но в тот миг нас объединяло предчувствие славы, оно превзошло другие эмоции, ребята горячо аплодировали нам и радостно кричали, они нами гордились! Я второй справа Я крайний слева Так возникла труппа «Семеро счастливчиков», которой суждено было оставить заметный след в кинематографе Гонконга. У каждого из братьев, вошедших в труппу, были свои таланты. Юэнь Бяо совершал головокружительные акробатические трюки высочайшей степени сложности, и при этом так легко и естественно, как будто ходил по земле. Юэнь Ва умел выполнять высокие сальто, Юэнь Тай отличался недюжинной физической силой. Юэнь Бяо и Юэнь Моу превосходно выполняли различные боевые комплексы. Юэнь Квай мастерски наносил грим. Я же не выделялся ничем в особенности, но неплохо владел каждым из аспектов. Юэнь Лун был тогда красивым и стройным юношей и самым лучшим бойцом в школе. Что касается меня, то я не обладал какими-либо выдающимися умениями, но можно сказать, что все навыки у меня были равномерно развиты. И всё же в одном умении я добился совершенства — в быстром беге. Спасаясь от кулаков Юэнь Луна, я в конце концов сделался отличным бегуном. Правила школы запрещали давать сдачи старшим братьям, но я всегда мог от них убежать! Учитель распределил между нами конкретные роли, ориентируясь на способности каждого члена труппы. Старший брат обычно играл императоров или великих полководцев, гибкому Юэнь Бяо с его изящной фигуркой частенько доставались женские роли. Если мы ставили пьесу по роману «Путешествие на Запад», то Юэнь Лун в ней обычно играл отважного царя обезьян Сунь Укуна, я играл Чжу Бацзе, а Юэнь Тай — Ша Сэна[186]. До того как в школу пришёл Юэнь Бяо, я был самым младшим учеником и каждый день становился мишенью для издевательств со стороны старших учеников. После появления Юэнь Бяо внимание старших братьев переместилось на него. Он выглядел таким слабым и беззащитным! В тот день, когда родители привели его в школу и ушли, он непрерывно плакал. Глядя на него, я вспомнил, как мне было тяжело, когда уехали мои родители. Я подошёл к нему, представился и постарался его утешить. После обеда начались тренировки, и мы предложили ему потренироваться вместе с нами. Неожиданно для всех он оказался очень способным и вскоре начал крутить такие профессиональные сальто, что удостоился похвалы учителя, вызвав недовольство старших учеников — Юэнь Луна и Юэнь Тая. Мы с Юэнь Бяо подружились, я всегда заступался за него, если его обижали. Как-то раз Саммо Хунг одолжил у него деньги. Потом нам нужно было ехать на автобусе, у Юэнь Бяо не было денег на билет, и он попросил у Саммо Хунга, а тот не только не дал, но ещё и обругал его. Тогда вмешался я, и Юэнь Лун захотел меня проучить, а поскольку я не мог дать сдачи, пришлось бежать. Юэнь Лун к тому времени начал полнеть. Мы с Юэнь Бяо выскочили из автобуса и перемахнули через изгородь. Пока Юэнь Лун перелезал вслед за нами, мы уже побежали дальше. Он преследовал нас до самой школы, а там нам уже некуда было деваться, так что он нас поколотил. Старшие обижали младших, а младшие безропотно подчинялись старшим — это неписанное правило существовало в нашей школе издавна. На протяжении всей учёбы старшие ученики постоянно обижали нас, а я неизменно вступался за Юэнь Бяо. Мы не осмеливались ответить на произвол старших учеников, но зато научились стремительно убегать. Мы бросали им что-нибудь обидное в ответ и сразу же убегали, а они не могли нас догнать и, в конце концов, отступали. В моих глазах Юэнь Лун и сейчас прежде всего старший брат-наставник, которого я уважаю больше всего на свете, несмотря на постоянные побои в школьные годы. Оказавшись вместе в труппе «Семеро счастливчиков», мы сделались юными артистами, но ссор и драк между нами не стало меньше. В школе меня какое-то время называли «маленький иностранец», потому что я в детстве жил при французском консульстве, питался молоком и хлебом и ел за двоих, так что был сильнее и здоровее остальных детей. Поначалу я всех раздражал и в школе меня не любили. Однажды я подрался с Юэнь Кваем, уже не помню, из-за чего. Остальные ученики окружили нас и наблюдали. Я отлично владел приёмом захвата ногами, поэтому во время драки кто-то сказал: