команды Кембриджа, проигравшей в Хенли[44] в 1920 году.Два джентльмена пожали друг другу руки и выпили. Потенциальный наследник титула и состояния графа Вестморландского внимательно рассматривал лицо Ростова.– Вы, должно быть, пережили очень непростое десятилетие…– Мне повезло больше, чем некоторым другим.– Вы пытались покинуть страну после революции?– Напротив, Чарльз, я вернулся в страну после революции.Тот с удивлением посмотрел на Ростова.– Вы вернулись?– Когда взяли Зимний, я находился в Париже и вернулся в страну… из-за стечения определенных обстоятельств.– Вы, случайно, не были анархистом?Граф рассмеялся.– Ни в коем случае.– Так почему же вы вернулись?Граф посмотрел на свой пустой стакан. Он уже много лет и словом не упоминал о тех далеких событиях.– Уже поздно, – ответил он. – Это долгая история.Вместо ответа англичанин позвал бармена и заказал еще бутылку водки.После этого граф рассказал Чарльзу о событиях, которые произошли осенью 1913 года, когда Ростов попал на день рождения княжны Новобацки. Упомянул он и лед, и кулинарное искусство английской поварихи, и порванную им долговую расписку, а также и то, что в конце вечера на веранде он держал княгиню в объятиях, пока гусара рвало на свежевыпавший снег.Чарльз рассмеялся.– Чудесная история, Александр. Но в ней ни слова о причине, вынудившей вас покинуть Россию.– Совершенно верно, – ответил граф и продолжил свой рассказ: – Прошло семь месяцев, Чарльз. Весной 1914 года я вернулся в наше имение. В библиотеке я поприветствовал бабушку и вышел искать свою сестру Елену, которая любила читать под высоким вязом у излучины реки. Она действительно оказалась там, в своем любимом месте. Но тут я вижу, что она на себя не похожа. Я вижу, что она взбудоражена и возбуждена. Ее глаза блестят, и я чувствую, что она хочет поделиться со мной какими-то хорошими новостями, которые я тоже очень хочу услышать. Я иду к ней через луг и наблюдаю, как она оборачивается через плечо и улыбается еще ярче, чем до этого улыбалась мне. И тут я вижу, что к ней подъезжает всадник в гусарском мундире…Надеюсь, что вы, Чарльз, поняли, в какую ситуацию я попал. Пока я был в Москве, гусар нашел мою сестру. Он сделал так, чтобы их представили. И потом начал методично и терпеливо за ней ухаживать. И, представьте, сестра ответила ему взаимностью. Когда он спрыгнул с лошади и наши глаза встретились, я увидел, что он торжествующе улыбнулся. Но как я мог объяснить всю эту ситуацию Елене? Она же считала, что он – ангел во плоти. Как мог я объяснить, что он влюбил ее в себя только для того, чтобы свести со мной счеты?– И что же вы сделали?– Что же я сделал? Ох, Чарльз… Ничего я не сделал. Я думал, что он сорвется, совершит ошибку, что поведет себя так же недостойно, как вел себя на праздновании дня рождения княжны. Надеялся, что он покажет сестре, кем является на самом деле. Прошло несколько недель. Я наблюдал за тем, как развивался их роман. Мучился во время обедов и ужинов, скрежетал зубами, наблюдая, как они прогуливаются по саду. Я ждал, что он совершит ошибку, но он оказался очень терпеливым человеком. Он отодвигал для нее стул, собирал цветы в полях, читал стихи, черт возьми, он даже писал ей стихи! И каждый раз, когда наши глаза встречались, я видел его подлую ухмылку.Утром в тот день, когда моей сестре исполнилось двадцать лет, мы с ней ненадолго отправились верхом к соседям. Гусар был тогда на маневрах, но, когда мы вернулись в усадьбу, его тройка стояла у нашего подъезда. Я посмотрел на Елену и понял, что она в восторге, что он приехал поздравить ее с днем рождения. Она быстро спрыгнула с лошади и взбежала по ступенькам. Я шел за ней, как приговоренный к смерти идет к эшафоту.Граф выпил водки из стакана и медленно откинулся на спинку стула.– Но когда я вошел в дом, то не увидел сестру в его объятиях. Елена сидела на полу в двух шагах от двери и вся дрожала. В противоположной стороне коридора стояла служанка сестры по имени Надежда. Ее блузка была изорвана, и руками она закрывала грудь. От стыда и унижения лицо Надежды покраснело. Служанка посмотрела на Елену и стремительно взбежала вверх по лестнице. Сестра поднялась с пола, упала в кресло и закрыла лицо руками. А гусар? Гусар улыбался довольной улыбкой.Когда я выразил свое возмущение его поведением, он сказал так: «Полно, Александр! Сегодня день рождения Елены, в честь этого праздника будем считать, что мы квиты». Потом он громко расхохотался и вышел за дверь, даже не посмотрев на сестру.Чарльз тихо свистнул.Граф кивнул.– И вот тогда, Чарльз, я наконец что-то сделал. Я подошел и открыл сервант, в котором лежали пистолеты. Сестра схватила меня за рукав и спросила, куда я собрался, но я вышел на улицу, не сказав ей ни слова.Граф сокрушенно покачал головой.– Он опережал меня всего на минуту, но явно не тропился. Гусар спокойно сел в тройку и не стал погонять лошадей, которые шли рысью. В этом поведении сказалась вся его подлая натура: он мчится и ломится напролом, когда едет на вечеринку, но не торопится уезжать от мерзостей, которые сам натворил.Чарльз в очередной раз наполнил их стаканы.– Из усадьбы до большака можно было ехать по двум дорогам, идущим полукругом и обсаженным яблонями. Моя лошадь все еще стояла у центрального входа в усадьбу. Я сел в седло и галопом поскакал по второй дороге, не по той, по которой ехал гусар. Я быстро доскакал до места, где дороги пересекались с трактом, спрыгнул с лошади и спокойно ждал его приближения.– Представьте себе сцену: я стоял посреди дороги, синее небо над головой, легкий ветерок. Гусар неспешно отъехал от усадьбы, но при виде меня он начал бить лошадей кнутом, и те перешли в галоп. У меня не было сомнений в том, что он хотел со мной сделать. Я поднял руку, прицелился и нажал курок. Пуля достигла цели. Он отпустил поводья, тройка перевернулась, гусар упал в придорожную канаву и лежал без движения.– Вы его убили?– Да, Чарльз, я его убил.Потенциальный наследник титула и состояния графа Вестморландского медленно кивнул.– Там, когда он лежал неподвижно…Ростов жестом попросил Аудриуса принести еще водки.– Нет, это произошло восемь месяцев спустя.На лице Чарльза отразилось удивление.– Как, через восемь месяцев?– Да. Это случилось в феврале 1915 года. Понимаете, скажу без ложной скромности, я – очень меткий стрелок. Я хотел попасть ему прямо в сердце. Но дорога была ухабистой, он махал и бил кнутом… лепестки яблонь мешали… В общем, я попал ему в плечо…– Так, значит, вы его не убили?– Нет, не убил. Я перевязал его рану, посадил в тройку и отвез назад в усадьбу. Он осыпал меня бранью с каждым поворотом колес. Он выжил, но его правая рука перестала ему подчиняться, стала сохнуть, и ему пришлось уйти с военной службы. Его отец подал на меня жалобу, после чего бабушка отправила меня в Париж. Тогда все дуэлянты уезжали за границу. А потом, летом 1914 года, началась война. Гусар снова пошел служить, и в 1915-м его насадил на пику австрийский драгун.Они помолчали.– Александр, мне было бы гораздо приятнее, если бы тот гусар погиб не в бою, а от вашей руки, но при этом должен сказать, что вы за ту дуэль дорого заплатили.– Но история этим не заканчивается. Ровно десять лет назад, когда я был в Париже, умерла моя сестра.– От несчастной любви?– От несчастной любви, Чарльз, девушки умирают только в романах, да и то не в самых лучших. Она умерла от скарлатины.Потенциальный английский граф с удивлением покачал головой.– Понимаете, это цепь связанных между собой событий, – объяснил граф. – В тот вечер, когда я порвал долговую расписку, я знал, что о моем поступке узнает молодая княжна, и мне было очень приятно, что я поставил выскочку-гусара на место. Однако, не поставь я его тогда на место, он бы не стал мне мстить и ухаживать за моей сестрой, я бы в него не стрелял, и он, может быть, не был бы убит на войне, и через десять лет после этого я был бы не в Париже, а рядом с сестрой, когда та лежала при смерти.В общей сложности в тот вечер граф выпил бутылку вина, шесть стаканов водки и графин бренди, поэтому незадолго на наступления полуночи он не очень твердо стоял на ногах, когда добрался до своей каморки на шестом этаже. Потом он выбрался на крышу, которая, казалось, ходила ходуном под его ногами, словно палуба корабля во время шторма. Осторожно ступая, граф двинулся к северо-западной стороне крыши.И вот он стоял у края крыши и смотрел на город, который одновременно был и не был его собственным городом. Бульварное и Садовое кольцо были освещены фонарями, и графу с высоты крыши было легко определить, где именно они проходят. За Садовым и Бульварным кольцом расстилалась необъятная Россия.– Ссылка как наказание существовала практически со времени сотворения человека, – размышлял граф. – Ссылка существовала и у первобытных племен, и в современном обществе. Человеку, чье поведение не устраивало власть, приказывали собрать свои вещи, покинуть пределы страны и больше никогда не возвращаться. Бог изгнал Адама и Еву из рая, это, возможно, и была первая ссылка. Потом Господь изгнал Каина. В общем, в ссылку людей отправляли еще в библейские времена, однако только русские придумали отправлять неугодных властям в ссылку в своей собственной стране.Уже в начале XVIII века цари перестали изгонять неугодных за границу Российской империи, а начали отправлять их в Сибирь. Почему? Потому что они решили, что так их врагам будет хуже. За границей человек может начать трудиться, построить дом и вырастить детей. Можно построить новую жизнь, уехав из России.Однако когда человека отправляют в ссылку в своей собственной стране, у него нет возможности начать жизнь заново. Куда бы человека ни сослали – в Сибирь или запретили ему жить в шести крупнейших городах страны, – он будет оставаться на родине и не сможет ее забыть. Человеку свойственно желать то, чего он не имеет, поэтому ссыльные будут вспоминать о прелестях жизни в Москве гораздо чаще, чем живущие в столице москвичи будут думать о том, как хорошо им живется в этом городе.Но это еще не все.Ростов вынул из «посла» винный бокал и, прихватив с собой бутылку «Châteauneuf-du-Pape», которую нашел в разоренном винном погребе «Метрополя» в 1924 году, поднялся на крышу. Он открыл бутылку, налил вина в бокал и обратил его в сторону, в которой было расположено поместье Тихий Час.– За упокой души Елены Ростовой, – сказал он. – За самую красивую девушку Нижнего Новгорода, за любительницу Пушкина, защитницу Александра, за ту, которая вышила все наволочки, которые были в усадьбе. За сестру и за ее кроткую жизнь и доброе сердце.Он выпил до дна и понял, что это было очень хорошее вино, наверное, от урожаев 1900–1921 годов.Несмотря на то, что в бутылке оставалось еще много вина, он не стал его допивать и по-гусарски бить бокалы. Он аккуратно поставил бокал и бутылку около трубы и подошел к парапету на краю крыши.У его ног простирался огромный город, светившийся тысячами огней, которые переходили в сияние звезд на небосклоне. Огни города и Млечного Пути смешались и начали крутиться перед его глазами.Граф поставил правую ногу на парапет и произнес:– Прощай, родная страна.Словно в ответ на эти слова ему мигнул огонек на Шуховской башне.Оставалось только поднять вторую ногу и прыгнуть вниз, как прыгает в реку пловец, открывающий летний купальный сезон. После этого он начнет падать с ускорением копейки, чашки или ананаса. Полет составит всего несколько секунд, и цикл будет завершен. Как рассвет является предвестником заката, как река впадает в море, так и человек возвращается в объятия забвения, откуда…– Ваша светлость!Раздосадованный тем, что кто-то нарушает его планы, граф повернулся и увидел Абрама. Старик был настолько ошарашен, что даже не выказал ни малейшего удивления от увиденного.– Мне показалось, что я услышал ваш голос, – сказал старик. – И я очень рад тому, что вы пришли. Пойдемте со мной.– Дорогой мой Абрам… – начал Ростов, но старик не хотел ничего слышать.– Вы просто глазам не поверите, – продолжал старик. – Вам обязательно нужно это увидеть.И он повел графа к своему «лагерю» между труб.Граф вздохнул и мысленно сказал любимому городу, что еще вернется. Следом за стариком он пошел к «лагерю». Абрам показал пальцем в сторону Большого театра, и граф заметил, что вокруг улья на крыше что-то роится.– Они вернулись! – воскликнул Абрам.– Пчелы вернулись?– Да, но это еще не все. Садитесь. – И старик показал рукой на доску, где обычно сидел граф во время их встреч на крыше.Граф встал на конец доски, а Абрам наклонился к импровизированному столу, на котором стояла тарелка с пчелиными сотами. Старик разрезал соты, ложкой выгреб из них мед и передал ее графу.– Вы только попробуйте!Граф поднес ложку ко рту и почувствовал солнечный, золотой и веселый запах меда. Он ожидал, что у меда будет запах сирени из Александровского сада или вишен с Садового кольца. Граф попробовал мед, но не смог сразу определить, какой он. Мед не имел вкуса деревьев, росших в Москве… Он пах лугом и рекой… немного перголой… и яблочным цветом.Абрам кивал головой.– Нижний Новгород, – сказал граф.И это действительно был вкус яблонь под Нижним Новгородом.Вне всякого сомнения.– Наверное, пчелы подслушали наши разговоры, – прошептал старик.Ростов и Абрам посмотрели в сторону улья, над которым роились пчелы, пролетевшие сотни километров, чтобы сделать мед из цветов яблонь Нижнего. Темные силуэты пчел кружили над ульем не как светящиеся звезды, а как маленькие черные дыры.Около двух часов ночи граф пожелал всего доброго Абраму и вернулся в свою каморку. Он вынул из кармана золотую монету и вернул ее в ножку письменного стола своего крестного, где ей было суждено пролежать еще двадцать восемь лет. И на следующий день в шесть часов пополудни он был первым посетителем ресторана «Боярский».– Андрей, – сказал он метрдотелю. – Можно вас на минуту…Книга третья1930Граф Александр Ильич Ростов проснулся в половине девятого. С улицы доносился звук падавших на карниз капель дождя. Он лишь приоткрыл глаза, раздвинул занавески и встал с кровати. Потом надел халат и влез ногами в тапочки. Ростов вынул жестяную банку с кофейными зернами, положил ложку зерен в кофемолку и начал крутить рукоятку.Граф молол кофе словно в полусне. Предметы в комнате казались ему эфемерными, а их формы – зыбкими. Но как только он открыл кофемолку, по комнате разлился изумительный алхимический запах свежемолотого кофе.С этим запахом темнота отделилась от света, воды – от материка, а земля – от небес. Запорхали птицы, забегали звери, поползли гады ползучие. А на жестяном карнизе за окном громко засеменил лапками голубь.Ростов выдвинул из кофемолки маленькую полочку и пересыпал из нее кофе в турку, воду в которую залил еще с вечера. Потом он зажег горелку и потушил спичку. Пока варился кофе, граф сделал тридцать приседаний, тридцать отжиманий от пола и тридцать глубоких вдохов. Из небольшого серванта он достал маленький молочник со сливками, пару английских бисквитов и кусочек «фрукта дня» (на сей раз это было яблоко). Ростов налил себе чашку кофе и насладился своим завтраком.Хрустящим и кислым яблоком…Горячим горьковатым кофе…Сладостью бисквита с привкусом чуть-чуть прогорклого масла…Сочетание этих вкусов было настолько прекрасным, что граф едва переборол желание намолоть и сварить себе вторую чашку кофе, съесть вторую четвертинку яблока и еще два английских бисквита.Настало время приступать к делам. Граф долил остатки кофе в чашку, стряхнул с тарелки крошки на карниз для пернатого друга, вылил остатки сливок в блюдце и собирался поставить его за дверью в коридоре, как вдруг увидел на полу конверт.Видимо, кто-то ночью подсунул конверт под его дверь.Граф выставил в коридор блюдце с остатками сливок для своего одноглазого друга и взял в руки конверт. На ощупь казалось, что внутрь вложено не письмо, а что-то другое. На обратной стороне конверта был изображен логотип отеля «Метрополь», а на лицевой стороне, где пишут адрес и имя получателя, был написан вопрос: «В четыре часа?»Сев на кровать, граф сделал последний глоток кофе. Потом взял нож, аккуратно вскрыл конверт и посмотрел внутрь.– Mon Dieu, – сказал он.Искусство Арахны[45]История – это способность увидеть поворотные моменты исторического развития, сидя в кресле. Историки изучают прошлое и с уверенностью маршалов, осматривающих поле битвы, говорят: «Вот оно. Вот поворотный момент, вот решающий фактор. С того самого дня все изменилось».Как утверждают историки, третьего января 1928 года в стране приступили к выполнению первого пятилетнего плана, начинание, которое должно было превратить аграрную Россию девятнадцатого века в мощную индустриальную державу века двадцатого. Семнадцатого ноября 1929 года один из основателей газеты «Правда» и последний друг и союзник российского крестьянства Николай Бухарин был обыгран Сталиным и потерял свое место члена Политбюро, прокладывая дорожку к автократии во всем, кроме названия. Двадцать пятого февраля 1927 года приняли 58-ю статью Уголовного кодекса, ловушка, в которую нас всех со временем заманят[46].Хоть 27 мая, хоть шестого декабря – в восемь или девять утра.Словно во время оперной постановки – занавес упал, нажали на кнопку, одна декорация исчезла, другая появилась. Занавес снова поднимают, и зритель видит не гостиную в барском доме, а сцену у ручья.Тем не менее сразу после того, как произошли все эти события, москвичи не принялись метаться в панике. Когда был оторван очередной лист календаря, окна спален не зажглись миллионами ламп, лик вождя внезапно не появился над каждым столом и не проник в каждый сон, а водители «черных марусь» не завели разом свои машины и не выехали на ночным улицы. Потому что и отстранение Бухарина, и начало первой пятилетки, и введение печально известной 58-й, позволяющей арестовывать каждого даже с намеком на противоречие с властью, – все это было лишь началом, предзнаменованием и предчувствием. Пройдет еще десять лет до того, как последствия этих событий все почувствуют в полную силу.Нет, для большинства из нас, живших в конце 1920-х годов, эти события не ощущались как поворотные. Тогда жизнь казалась нам картиной, которую можно наблюдать, посмотрев в калейдоскоп.В калейдоскопе лежат разноцветные кусочки стекла. Благодаря системе зеркал любое расположение этих осколков кажется магией симметрии. Благодаря этой симметрии создается впечатление, что картинку очень хорошо продумывали и создавали, словно по какому-то заранее утвержденному плану. Но после легкого поворота руки кусочки стекла складываются в новый узор, который выглядит таким же ярким, симметричным и, как нам кажется, продуманным и осмысленным.Таковой была городская жизнь конца 1920-х годов.И таковой она была в отеле «Метрополь».Если бы коренной москвич пересек Театральную площадь в последний день весны 1930 года, он бы не заметил, что в отеле произошли какие-либо серьезные изменения.Перед главным входом, как и раньше, стоит швейцар Павел Иванович, одетый в длинное серое пальто. Спина Павла Ивановича такая же прямая, как и раньше (правда, в последнее время поясница ноет при плохой погоде). С внутренней стороны крутящихся, или карусельных, дверей стоят, как и прежде, молодцы в синих фуражках, готовые отнести чемоданы гостя в номер (только зовут этих ребят уже не Паша и Петя, а Гриша и Женя). Василий все так же стоит за стойкой консьержа напротив Аркадия, готового открыть книгу регистрации гостей и передать человеку ручку, чтобы тот поставил в графе подпись. Господин Халеки по-прежнему управляющий отелем и сидит за совершенно пустым рабочим столом (кстати, у него появился помощник, который по самым разным поводам выводил управляющего из дремы).В ресторане «Пьяцца» всегда было много самых разных людей, особенно тех, у кого имелась валюта, и они, как и раньше, встречались, чтобы выпить кофе и поболтать. В бальном зале, где ранее собирались самые разные съезды и слеты, теперь проводили званые обеды чиновников и государственных мужей (за которыми с балкона уже никто не подсматривал).А что с «Боярским»?В два часа дня работа на кухне ресторана уже кипит. За длинным столом помощники повара режут лук и морковь, а су-шеф по имени Станислав разделывает куропаток, что-то тихо насвистывая себе под нос. На восьми горелках огромных плит что-то бурлит, шкворчит и томится. Обсыпанный с ног до головы мукой шеф-кондитер вынимает из духовки противни бриошей. В центре всего этого с ножом в руке стоит и смотрит одновременно во все стороны шеф-повар Эмиль Жуковский.Если представить, что кухня ресторана «Боярский» – это оркестр, а Эмиль – дирижер, то нож в руках шеф-повара должен быть дирижерской палочкой. Нож шеф-повара насчитывал около тридцати пяти сантиметров в длину и шести в ширину. Эмиль практически никогда не выпускает его из рук, а если и выпускает, то ненадолго и всегда знает, куда его положил. Несмотря на то, что в кухне были прекрасные ножи для чистки овощей, обвалочные и разделочные ножи, а также тесаки, Эмиль неизменно пользуется только своим фирменным «мачете». С его помощью он мог освежевать кролика, отрезать кусочек лимона, очистить от кожицы и разделить на четыре части виноградину. Он использовал свой нож, чтобы перевернуть блин, помешать суп, отмерить на его кончике чайную ложку сахара или щепотку соли. Кроме того, Эмиль пользовался ножом, чтобы им на что-то или кого-то указывать.– Эй, – говорит Эмиль сосье[47], размахивая своим тесаком. – Ты его собираешься выпарить окончательно? Ты что хочешь получить – асфальт? Или краску, которой пишут иконы?… – Эй, ты, – говорит он потом новому помощнику по кухне, находившемуся в дальнем конце стола. – Чего ты там заснул? Петрушка быстрее вырастет, чем ты ее нарежешь.В тот в последний день весны Эмиль вдруг останавливается, перестает срезать бараний жир с туши и указывает острием ножа на Станислава.– Э! – кричит Эмиль, направив острие Станиславу прямо в нос. – Это что еще за фокусы?Станислав был худощавым эстонцем. Он переводит взгляд с куропаток и смотрит на начальство.– Простите, что?– Ты чего там насвистываешь?В голове Станислава действительно крутится какая-то мелодия, которую он услышал вчера вечером, проходя мимо бара отеля. Он даже не понимает, что ее насвистывает. И в момент, когда на него направлен кончик ножа шеф-повара, Станислав, хоть убей, не может вспомнить, что это была за мелодия.– Не знаю, – признается он.– Не знаешь! Так ты свистел или нет?– Да, свистел. Но я не знаю, что это за мотив.– Мотив, говоришь?– Ну да. Мелодия.– Кто тебе разрешил здесь свистеть? Центральный Комитет или комиссар Напевов и Мотивов? У тебя что, от него есть письменное разрешение?Эмиль обрубает висевшую на крюке баранью тушу, как бы раз и навсегда заканчивая мелодию, которую насвистывал Станислав. Шеф-повар поднимает нож, чтобы показать его кончиком на очередную жертву, как дверь кухни распахивается, и входит Андрей. В его руках книга заказов. Очки Андрея подняты на лоб. Словно корсар во время схватки на палубе, Эмиль быстро прячет тесак под фартук и вновь смотрит на дверь кухни, которая через несколько секунд снова открывается.Вот так при легком повороте калейдоскопа стекляшки создают новый рисунок. Синяя фуражка коридорного передается от одного человека другому, ярко-желтое платье прячут в чемодан, на карте города появляются новые названия улиц, а в дверь кухни ресторана «Боярский» входит граф Александр Ильич Ростов. Через руку графа перекинута белая жилетка официанта ресторана.Через минуту они уже сидели за столом в кабинете шеф-повара, в котором имелось окно, через которое было видно все, что происходило на кухне. Андрей, Эмиль и граф