так, как мать смотрит на ребенка.– Если ты все время будешь прятать, а я все время искать, то это будет уже не игра.Ростов понял, что ему будет сложно оспорить это утверждение. Девочка протянула ему ладонь, и он положил в нее наперсток. Граф уже собирался открыть дверь, но Софья потянула его за рукав.– Дядя Александр, ты же не будешь подсматривать?Граф хотел было сказать, что представители рода Ростовых славятся своей честностью, но передумал.– Нет, Софья, не буду.– Обещаешь?– Обещаю.Он удалился в соседнюю комнату, бормоча про себя, что никогда не нарушал своего слова, никогда не обманывал в карты и всегда платил по карточным долгам, а потом начал считать. Дойдя до ста пятидесяти, он услышал, как Софья мечется в соседней комнате. Когда он досчитал до ста семидесяти пяти, из соседней комнаты послышался звук передвигаемого стула. Граф досчитал до двухсот двадцати двух и со словами «Я иду!» вошел в комнату.Софья сидела на одном из стульев с высокой спинкой.Граф заложил руки за спину и медленно прошелся по комнате, задумчиво произнося «Хмм…». Он два раза обошел комнату, но наперстка нигде не увидел. Тогда Ростов начал искать тщательно и методично. Он воспользовался опытом Софьи, разбил комнату на квадраты и начал их изучать. Но даже после тщательного осмотра наперстка он не нашел.Ростов вспомнил о том, что слышал, как Софья двигала стул, и решил, что если бы она встала на стул, то смогла бы положить наперсток куда-нибудь на высоте чуть более полутора метров. Он посмотрел за портретом сестры, на подоконнике и даже над дверным косяком.Наперсток словно исчез.Иногда он бросал взгляд на Софью, надеясь, что она ненароком выражением лица или взглядом подскажет ему, где может быть спрятан наперсток, но та сидела с безучастным видом и только болтала ногами.Граф попытался решить вопрос при помощи знаний в области психологии и представил себе, где бы могла спрятать наперсток девочка маленького роста. Вдруг она решила спрятать вещицу где-то внизу, куда ей легко его положить? Возможно, звук передвигаемого стула вовсе не означал того, что она на него залезала. Вполне вероятно, что она отодвигала стул, чтобы спрятать наперсток под него. Граф упал на пол и по-пластунски прополз от книжной полки до «посла» и обратно.Она сидела на стуле и продолжала болтать ногами.Ростов поднялся с пола и встал в полный рост, больно ударившись головой о покатый потолок. Колени болели, а пиджак был в пыли. Он диковатым взглядом обвел комнату и понял, что его ждет. К нему медленно, как кошка по лужайке, подкрадывалось понимание того, что он проиграл.Неужели он сдастся?Да, именно это он и сделает.Другого выхода не было. Он пытался найти, но ничего не получилось. Придется признать свою несостоятельность. Про себя граф сказал несколько нелестных слов по поводу Марины и ее совета играть в простые игры. Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Ему предстояло сдаться девочке, как сдался Наполеону Мак[74], позволяя русской армии вырваться из его захвата.– Софья, ты просто молодец, – сказал он.Она впервые за все время пребывания его в комнате посмотрела графу в глаза.– Ты сдаешься?– Я уступаю, – поправил граф.– Это то же самое, что сдаешься?…– Да, то же самое, что сдаюсь.– Значит, ты должен это сказать.Понятное дело, она должна была унизить его по всей форме.– Я сдаюсь, – выговорил Ростов.Софья не стала ликовать, и выражение ее лица не изменилось. Она спрыгнула со стула и пошла к графу. Он подумал, что она спрятала наперсток на полке, и сделал шаг в сторону. Но Софья не направилась к книжной полке. Вместо этого она остановилась напротив него, залезла рукой ему в карман пиджака и вынула оттуда наперсток.Графа это настолько возмутило, что он даже начал заикаться.– Это, это… не… нечестно, Софья.Она с любопытством на него посмотрела.– А почему нечестно?Все эти дурацкие вопросы «почему»!– Это просто нечестно, – ответил Ростов.– Ты сказал, что можно прятать где угодно в комнате.– Да, Софья. Но моего кармана не было в комнате.– Он был тогда, когда я спрятала наперсток, и тогда, когда ты его искал.Ростов внимательно посмотрел на ее невинное лицо и понял, что его – мастера нюанса и человека ловких рук – обвели как мальчишку. Перед тем как он вышел из комнаты, она его подозвала и взяла за рукав. На самом деле она еще и положила ему в карман наперсток. А то, что она двигала мебель по комнате? Просто уловка для отвода глаз. Театр. И пока он искал, она спокойно сидела со своей куклой, смотрела на него синими глазами и ничем себя не выдала.Граф отошел на шаг и поклонился ей.В шесть часов Ростов спустился с девочкой, чтобы оставить ее у Марины, потом снова поднялся на шестой этаж, потому что Софья забыла свою куклу, принес ее и пошел в «Боярский».Он извинился перед Андреем за опоздание, быстро осмотрел команду своих официантов и столики, чуть подвинул стаканы, положил параллельно приборы, взглянул на то, в каком настроении Эмиль, и кивнул метрдотелю в знак того, что можно открывать двери. В половине восьмого граф отправился в Красный зал на ужин руководства ГАЗа, а в десять перешел в Желтый, перед дверью которого стоял голиаф.Начиная с 1930 года граф и Осип вместе ужинали каждую третью субботу месяца, чтобы бывший полковник Красной армии мог с наибольшей полнотой уяснить особенности западного менталитета.Первые несколько лет Осип изучал французский (а также идиомы, правильные формы обращения, биографии таких исторических личностей, как Наполеон, Ришелье, Талейран, сущность эпохи Просвещения, гениев импрессионизма с их способностью выражать «неизъяснимое», передаваемое французской фразой Je ne sais quoi[75]); затем граф с Осипом принялись за англичан (чайная традиция, правила крикета, этикет охоты на лис, обоснованная гордость за Шекспира, важность пабов для общественной жизни). И вот недавно они перешли к Соединенным Штатам.В целях изучения США на столе лежало два экземпляра «Демократии в Америке»[76], который принадлежал перу Токвиля. Сначала Осипа смутил объем этого произведения, но граф заявил, что ничего лучшего про Америку и ее культуру до сих пор не написано. Поэтому бывший полковник не спал ночами, но через месяц осилил книгу и пришел на обед, как ученик, готовый к экзамену.Осип заметил, что разделяет любовь графа к летним ночам, согласился с ним в том, что sauce au poivre[77] удался на славу, а вино превосходно. Но Осипу не терпелось перейти к делу.– Летняя ночь прекрасна, вино чудесное, и бифштекс очень мягкий, – сказал он. – Однако не пора ли нам перейти к обсуждению книги?– Да, конечно, – согласился граф и поставил бокал. – Поговорим о книге. Начинай ты.– Для начала могу сказать, что это точно не «Зов предков»[78].– Вот уж точно, не «Зов предков», – согласился с улыбкой Ростов.– Должен сказать, что мне понравились наблюдательность автора и его умение подмечать и анализировать детали, но в целом первый том, если смотреть на него только с точки зрения получения знаний о политической системе Америки, не очень информативен.– Это точно, – согласился граф и кивнул, как мудрец. – В первом томе упор сделан на детали…– Но вот второй том, в котором автор пишет об американском обществе, просто удивительный!– Полностью согласен.– Прямо с начала второго тома… где это… ах, вот: «Во всем цивилизованном мире нет страны, где бы философии уделяли меньше внимания, чем в Соединенных Штатах». Прекрасно сказано! И очень информативно!– О да, – усмехнулся граф.– И через пару глав он пишет о том, что американцам свойственна тяга к материальному благополучию. Он утверждает, будто американцы «в большинстве своем заняты решением задачи удовлетворения желаний своего тела, а также тем, чтобы обеспечить ему максимальный комфорт». И это было в 1840 году! Я представляю, чтобы он сказал, если бы побывал в Америке 1920-х.– Очень хорошо сказано, друг мой.– Но объясни мне, Александр, вот что: почему он убежден в том, что демократия способствует развитию промышленности?Граф откинулся на спину стула и переложил свои столовые приборы с места на место.– Вопрос о промышленности. Это очень любопытный вопрос, Осип. Я бы сказал, что это просто важнейший вопрос. Ты сам-то что по этому поводу думаешь?– Нет, Александр, подожди. Я же спрашиваю, каково твое мнение.– И я это мнение тебе обязательно сообщу. Но мне, как твоему наставнику, не хочется его тебе навязывать. Лучше прежде дать возможность высказаться тебе. Свежий взгляд – это очень важно.Осип внимательно посмотрел на графа, который потянулся к своему бокалу.– Александр, а ты вообще читал эту книгу?– Конечно, читал, – подтвердил граф и поставил бокал на стол.– Я хотел сказать, прочитал ли ты оба тома до самого конца?– Друг мой, главный принцип обучения сводится к тому, что важнее не прочитать каждое слово в книге, а получить достаточную осведомленность о материале.– Скажи, до какой страницы ты дочитал именно эту книгу?– Сейчас скажу, – ответил граф и открыл страницу с оглавлением. – Сейчас… до восемьдесят седьмой.Осип внимательно посмотрел на Ростова. Потом он схватил увесистый том Токвиля и с силой швырнул его об стену. Том угодил в фотографию, на которой был изображен Ленин, выступающий во время митинга на Театральной площади. Стекло фотографии разбилось, а сама фотография с рамкой и осколками с грохотом упала на пол. Дверь открылась, и вбежал голиаф с пистолетом в руке.– Черт побери! – воскликнул граф и поднял вверх руки.Осипу, вероятно, хотелось приказать телохранителю пристрелить графа, но он сделал глубокий вдох и потом покачал головой.– Все в порядке, Владимир.Владимир кивнул и вышел за дверь.Бывший полковник сложил на груди руки и уставился на Ростова в ожидании объяснений.– Осип, прости меня… – проговорил смущенно граф. – Я хотел ее дочитать. Более того, я специально расчистил свой график, чтобы дочитать книгу вчера вечером. Но возникли разные обстоятельства…– Какие обстоятельства?– Неожиданные.– Какие именно?– В виде молодой особы.– Молодой особы?– Это дочь старой подруги. Она свалилась на мою шею совершенно неожиданно и проживет у меня некоторое время.Сначала Осип непонимающе смотрел на Ростова, а потом громко рассмеялся:– Ну и ну, Александр Ильич! У тебя остановилась молодая особа. Ну, чего же ты мне раньше не сказал? Я понимаю, что ни на что другое у тебя нет времени. Хорошо, мы еще обсудим Токвиля, ты об этом не забывай. А сейчас не стану тебя больше задерживать. Ты еще успеешь с ней выпить и закусить икрой в «Шаляпине». А потом можете перейти в ресторан на первом этаже и потанцевать.– Я должен тебе сказать, что это очень молодая особа.…– Насколько молодая?– Ей пять или шесть лет.– Пять или шесть!– Я думаю, скорее всего, шесть.– Так у тебя живет шестилетний ребенок?– Да.– В твоей комнате?– Да…– И как долго она будет у тебя жить?– Несколько недель. Может, месяц. Но не дольше двух…– Понятно, – сказал Осип и улыбнулся.– Если честно, – произнес Ростов. – Пока я и сам испытываю большие сложности и неудобства. Впрочем, ничего другого и нельзя было ожидать. Как только она акклиматизируется, мы сделаем кое-какие изменения, и все снова придет в норму.– Я уверен, что именно так оно и будет, – сказал Осип. – Не смею тебя дольше задерживать.Граф пообещал, что к их следующей встрече он дочитает Токвиля, и вышел за дверь. Осип поднял бутылку, но в ней уже не было вина, поэтому он взял бокал графа и перелил остатки его вина в свой.Он подумал, помнит ли он сам, когда его детям было шесть лет? Помнит ли он о том, как они могли проснуться еще до рассвета? Свежи ли в его памяти те времена, когда все мелкие предметы вечно валялись под ногами? Те времена, когда он не успевал отвечать на письма, читать книги и часто даже не был в состоянии довести мысль до конца. Да, он помнил это время. Помнил его, словно все это было вчера.– Конечно, – сказал он вслух, – «мы сделаем кое-какие изменения, и все снова придет в норму».Граф твердо придерживался мнения, что взрослым мужчинам негоже бегать по коридорам. Он вышел из зала после ужина с Осипом около одиннадцати вечера и понимал, что заставил Марину слишком долго сидеть с Софьей. Поэтому он решил сделать исключение из своего правила и бегом помчался по коридору. Он повернул за угол и столкнулся с бородатым человеком, который вышагивал на лестничной площадке.– Мишка!– Вот ты где, Саша!Первой мыслью графа при виде друга было, что он не сможет сейчас уделить ему время. Надо просто сказать Мишке, что сейчас у него нет ни секунды.Однако, взглянув на лицо друга, Ростов понял, что не отправит Мишку, не выслушав, что с ним случилось. У Мишки точно произошли какие-то неприятности. Граф прошел с ним к себе в кабинет и сел на стул. Мишка стоял и крутил в руках шляпу.– Ты же должен был приехать в Москву только завтра, – сказал граф.– Да, но по просьбе Шаламова я приехал на день раньше, – ответил Михаил.Их общий знакомый по университету Виктор Шаламов был теперь главным редактором Гослитиздата. Именно он предложил Мишке редактировать сборники писем Антона Чехова. Над этим проектом Михаил и трудился с 1934 года.– Ну, прекрасно, – сказал граф. – Значит, ты практически все закончил.– Практически закончил, – усмехнулся Мишка. – Ты совершенно прав, Саша. Осталось совсем чуть-чуть. Надо кое-что вычеркнуть, и все готово.Вот что произошло.Рано утром в тот день Мишка приехал на поезде из Ленинграда в Москву. Ему сообщили, что гранки для печати были уже готовы, их отправили в типографию, и Шаламов пригласил Мишку в Центральный дом литераторов на торжественный обед. Когда Михаил около часу дня прибыл в издательство, его попросили зайти в кабинет Шаламова.Шаламов поздравил Михаила с окончанием проекта, а потом показал ему на лежавшие на столе гранки книги. Оказалось, что их еще не отправили в печать.Шаламов сказал, что есть небольшой вопрос, который надо решить до отправки гранок в типографию. Очень незначительный вопрос. Дело касалось письма Антона Павловича Чехова от шестого июня 1904 года.Мишка прекрасно знал, о каком именно письме шла речь. Это было письмо писателя его сестре Марии, в котором он сообщал о своем скором выздоровлении. Видимо, во время набора гранок «утеряли» одно или два слова. Такое уже бывало. Можно много раз проверять гранки и все равно что-то пропустить.– Давай глянем, – сказал Михаил.– Вот, – Шаламов нашел нужное место, чтобы Мишка мог перечитать письмо.«Берлин, 6 июня 1904 г.Дорогая Маша!Пишу тебе из Берлина. Я здесь уже целый день. После того как ты уехала из Москвы, у нас сильно похолодало и даже шел снег. Из-за этой несносной погоды я простудился. Начали болеть руки и ноги, я потерял сон и сильно похудел. Мне кололи морфий, и я принимал еще массу разных лекарств. Лучше всего мне помогал героин. В общем, ко времени отъезда мне стало лучше, и силы вернулись. Я снова начал нормально питаться и в четверг уехал из страны. Поездка прошла очень комфортно. В Берлине я остановился в хорошем отеле. Я наслаждаюсь жизнью и ем с аппетитом, как никогда раньше. Здесь очень вкусный хлеб, которым я в буквальном смысле объедаюсь. Кофе тоже отличный, и вообще все на редкость вкусно. Мои соотечественники, не бывавшие за границей, не в состоянии представить, каким вкусным может быть хлеб. Чай здесь, правда, скверный, и русских закусок нет, но в целом все гораздо дешевле, чем у нас. Я набрал вес и даже доехал до Тиргартена[79]. Можешь сообщить матушке и всем, кого это интересует, что я пошел на поправку, если уже не поправился… И т. д., и т. п.Мишка перечитал письмо, вспоминая оригинальное письмо. После четырех лет работы он помнил содержание многих писем почти дословно. Но он не смог определить, что было упущено или написано не так.– А чего не хватает? – наконец сказал он.– Суть проблемы в другом, – ответил Шаламов тоном человека, указывающего другу на его ошибку, которую тот просмотрел. – Дело не в том, что чего-то не хватает. Дело в том, что кое-что нужно вырезать. Вот здесь.Шаламов показал на предложения, в которых Чехов хвалил берлинский хлеб и писал о русских, не выезжавших за границу.– Ты хочешь все это вырезать?– Да, хочу.– То есть просто удалить?– Можно и так сказать.– А из каких соображений?– Из соображений краткости.– Чтобы сэкономить бумагу! И что прикажешь мне с этими предложениями сделать? Куда их деть? В банк положить? В комод? Или в Мавзолей Ленина?Пока Мишка рассказывал эту историю графу, его голос становился все громче от негодования. Потом он замолчал.– И Шаламов, представляешь, Шаламов, которого мы знаем по университету, сказал, что ему совершенно наплевать, что я собираюсь сделать с этими предложениями. Я могу хоть в пушку их забить и выстрелить. Но пару предложений необходимо убрать. И знаешь, что я сделал, Саша? Ты можешь себе представить?Можно было бы подумать, что люди, склонные к тому, чтобы ходить из угла в угол, будут вести себя обдуманно и трезво. Они ходят, следовательно, думают и в состоянии оценить причины, а также последствия своих поступков. Однако по собственному жизненному опыту граф знал, что те, кто любит ходить из угла в угол по комнате, чаще всего действуют импульсивно. Разгуливая по комнате, они обдумывают общие логические аргументы, которые, увы, не помогают им понять предмет или прийти к какому-либо мнению по поводу той или иной проблемы. Такие люди в высшей степени склонны поступать опрометчиво, так, как им подсказывает настроение, словно они и секунды не потратили на то, чтобы заранее обдумать свои действия.– Нет, Мишка, – грустно ответил Ростов, предчувствуя плохой конец этой истории. – Я не представляю, что ты мог сделать.Мишка провел рукой по лбу.– Ну что может сделать разумный человек, когда ему говорят такую чушь? Я взял и вычеркнул эти предложения. Потом встал и ушел, не попрощавшись.Услышав это, граф облегченно вздохнул. Он бы даже улыбнулся, если бы Мишка не выглядел таким подавленным. Ростов должен был признать, что в самой ситуации было что-то комичное. В этой почти гоголевской истории Шаламов мог вполне сыграть роль самодовольного тайного советника, упивающегося собственной властью. Что до крамольного отрывка письма, то он, следуя своей печальной судьбе, предпочел скрыться, спустился по водосточной трубе на улицу и исчез, чтобы вновь появиться лишь через десяток лет с красоткой француженкой под ручку, в пенсне и с орденом Почетного легиона в петлице.Но граф выдержал серьезную мину.– Ты совершенно правильно поступил, – утешил он друга. – Всего-то убрал пару предложений, у Чехова их сотни тысяч. Ничего страшного.Граф заметил, что Мишка в конечном счете мог быть собой доволен. Уже давно пора выпустить переписку Чехова, которая могла бы вдохновить новое поколение писателей, студентов и читателей. А Шаламов всегда был пройдохой, и поэтому не стоило обращать на него внимание. Главное – Мишка сделал свое дело, и это нужно было отметить.– Послушай, друг мой, – сказал граф. – Ты ехал в поезде, у тебя был длинный день, ты устал. Возвращайся-ка в отель. Прими ванну. Поешь и выпей вина. Хорошенько выспись. А завтра вечером мы встретимся в «Шаляпине», как договаривались, выпьем за Чехова и посмеемся над Шаламовым.Граф постарался утешить друга, подбодрить его и побыстрее выпроводить.В одиннадцать сорок граф постучался в ателье Марины.– Ради бога, прости меня за то, что я так долго, – прошептал он, когда швея открыла дверь. – Где Софья? Нужно отнести ее наверх.– Можно не шептать, Александр. Она не спит.– Ты не уложила ее спать?– Она сказала, что хочет тебя дождаться, – ответила Марина.Они вошли в комнату, в которой с выпрямленной спиной на стуле сидела Софья. Увидев графа, девочка вскочила, подбежала к нему и взяла его за руку.Марина приподняла одну бровь, как бы говоря: «Вот видишь!»Граф тоже приподнял бровь, как бы говоря: «Подумать только!»– Спасибо за ужин, тетя Марина, – поблагодарила Софья и, посмотрев на графа, спросила: – Мы можем идти?– Конечно, дорогая.Граф понимал, что Софья очень хочет спать. Не выпуская его руки, девочка довела его до лифта и сама нажала кнопку пятого этажа. Она уже не просилась на руки, а сама практически тащила его за собой. Софья никак не прокомментировала его конструкцию двухъярусной, сделанной с помощью банок с консервированными помидорами кровати, а быстро почистила зубы и переоделась в ночную рубашку.Однако после всего этого она не легла в кровать, а уселась на стуле.– Ты разве не собираешься ложиться спать? – удивился граф.– Подожди, – ответила она.Потом она наклонилась, глядя куда-то за спину графа. Тот отошел и увидел, что большая стрелка приблизилась к цифре «двенадцать». Часовая и минутная стрелки соединились, механизм заработал, колесики закрутились, и послышались удары колокольчика, возвещавшие наступление полночи. Софья замерла, вся обратившись в слух. Когда часы пробили двенадцать раз, она слезла со стула и забралась на кровать.– Спокойной ночи, дядя Александр, – сказала она и заснула еще до того, как граф успел тщательно накрыть ее одеялом.Это был, пожалуй, один из самых длинных дней в его жизни. Ростов был совершенно обессилен. Он почистил зубы и быстро переоделся в пижаму. Потом он вернулся в спальню, выключил свет и лег в кровать. На их новой двухъярусной кровати, сделанной из консервных банок с помидорами, Софья располагалась над графом. Высота между их матрасами была минимальной и достаточной только для того, чтобы граф мог перевернуться с боку на бок. Матрас графа был не самым мягким, но все равно спать на нем было гораздо удобнее, чем на полу. Слушая размеренное дыхание ребенка, граф в изнеможении закрыл глаза, но сон почему-то не приходил.Из головы никак не уходили дневные заботы. Так что же волновало графа?Его волновала судьба Михаила. Он был рад услышать, что все проблемы Мишки сводились всего лишь к паре вычеркнутых предложений из трехсот страниц третьего тома сборника писем Чехова. Однако что-то подсказывало графу, что проблемы его друга еще далеко не закончились.Он также переживал за Нину, уехавшую в Севвостлаг[80]. Граф плохо представлял, что такое этот Севвостлаг, но не питал никаких иллюзий по поводу этого места.Волновала Ростова и судьба Софьи. Тут проблемы были гораздо более серьезными и не ограничивались разрезанием мяса на тарелке и необходимостью менять девочке одежду. Появление ребенка в гостинице «Метрополь» не могло остаться незамеченным. Даже если Софья пробудет у графа несколько недель, в любой момент ее может заметить какой-нибудь бюрократ, который имеет достаточно власти и полномочий, чтобы запретить девочке жить в отеле.По поводу Софьи граф волновался еще и потому, что на следующее утро после того, как девочка съест его бисквиты и клубнику, она сядет на стул и будет смотреть на него темно-синими огромными глазами в ожидании предложений о том, чем они будут заниматься.Предчувствия графа по поводу Мишки оказались полностью обоснованными.Вечером