будет в порядке.Граф начал было благодарить хирурга, но тут в конце коридора открылась дверь, и вошел человек в черном костюме. Это был Осип Глебников.– Простите, – сказал хирург графу.Лазовский пошел навстречу Осипу. Они встретились в середине коридора и о чем-то тихо поговорили. Потом хирург вернулся в операционную, а Осип сел рядом с графом на скамейку.– Ну что ж, друг мой, – произнес Осип, положив ладони на колени. – Софья всех нас сильно испугала.– Осип…Что ты здесь делаешь?– Я должен был проследить за тем, чтобы все было в порядке.– Как ты нас нашел?Осип улыбнулся.– Александр, я тебе уже говорил, что моя работа – следить за людьми, которые представляют для нас интерес. То, как я вас нашел, не имеет никакого значения. Главное, что здоровью Софьи ничто не угрожает. Лазовский – лучший хирург в Москве. Завтра Софью перевезут в Первую градскую, где она будет находиться до своего выздоровления. А тебе здесь больше нельзя оставаться.Граф хотел возразить, но Осип поднял вверх руку.– Послушай, Саша, если я знаю о том, что сегодня произошло, то вскоре об этом узнают и другие. Поверь, ни тебе, ни Софье не будет лучше оттого, что ты здесь находишься. Теперь ты должен сделать следующее: в конце коридора есть лестница, спустись на первый этаж и выходи на улицу через железную дверь. Ты выйдешь с противоположной стороны от центрального входа больницы. Около двери тебя будут ждать два человека, которые отвезут тебя в гостиницу.– Я не могу оставить Софью.– Поверь, тебе надо идти. Не волнуйся, я позаботился о том, чтобы до тех пор, пока она не вернется домой, с ней рядом был близкий ей человек.Тут дверь открылась и вошла женщина средних лет. Вид у нее был испуганный. Это была Марина. За швеей шла женщина в военной форме.– О! – произнес Осип. – Вот и она.Осип стоял, поэтому Марина рассмотрела его первым. Она уже видела его в отеле, и выражение ее лица стало еще более испуганным. Потом она увидела графа и бросилась к нему.– Александр! Что произошло? Что мы здесь делаем? Мне ничего никто не говорит!– Софья упала на служебной лестнице отеля. Сейчас она в операционной. Но врачи говорят, что все будет хорошо.– Слава богу!Граф повернулся к Осипу, чтобы представить его Марине, но тот его опередил.– Товарищ Самарова, – сказал он с улыбкой. – Мы с вами незнакомы, но я друг Александра. Дело в том, что он должен вернуться в «Метрополь», но ему будет гораздо спокойнее, если вы побудете с девочкой до ее выздоровления. Верно?Не спуская глаз с Марины, Осип положил руку на плечо Ростова.– Марина, я понимаю, что прошу тебя об очень большой услуге, но… – произнес граф.– Александр, я все поняла. Конечно, я с ней побуду.– Отлично, – сказал Осип.– Вы проследите, чтобы у товарища Самаровой было все, что ей необходимо? – спросил он, повернувшись к женщине в форме.– Так точно!– Пойдем, – сказал Осип графу и повел его к лестнице в конце коридора. Они спустились на один этаж, и Осип произнес: – Здесь я должен тебя покинуть. Помни, еще один этаж вниз, и ты выходишь через железную дверь. И о том, что ты видел меня здесь сегодня, никому не рассказывай.– Осип, я даже не знаю, как я смогу тебе за все это отплатить.– Александр, – произнес Осип с улыбкой. – Ты честно служил мне больше пятнадцати лет. Не откажи мне в удовольствии хоть раз быть тебе полезным.И Осип исчез.Ростов спустился еще на один этаж, вышел на улицу через железную дверь и оказался в переулке. Воздух был теплым. На другой стороне переулка стоял белый микроавтобус с надписью большими буквами на кузове: «Булочная «Красная звезда»». Прислонившись к дверце машины, стоял плохо выбритый молодой человек и курил. Увидев графа, он бросил папиросу и, не задавая никаких вопросов, открыл задние двери микроавтобуса.– Спасибо, – сказал граф и забрался внутрь.Двери захлопнулись, и граф ощутил запах только что испеченного хлеба. Он прочитал надпись на микроавтобусе, но думал, что она сделана для отвода глаз. Ростов потрогал лежавшие в лотках буханки хлеба и почувствовал, что они мягкие и еще теплые. Прошло не больше часа с тех пор, как их вынули из печи.Дверь кабины хлопнула, и мотор заработал. Граф быстро сел на железную скамейку, идущую вдоль борта, потом выглянул в небольшое окошечко и увидел, как мимо проносятся вывески магазинов и фасады домов. Он узнал здание Английского клуба и понял, что они проезжают по Тверской, по которой он сотни раз проезжал или проходил.В конце 1930-х Тверскую, которая вела к Красной площади, расширили, чтобы она могла вместить большое количество людей, участвовавших в демонстрациях и парадах. Часть старых домов передвинули, часть снесли и построили на их месте высокие десятиэтажные здания. Из-за всех этих изменений на Тверской графу было трудно определить, по какой части улицы они проезжали. Он перестал искать глазами знакомые здания и просто смотрел, как за окном пролетали фонари и фасады.Граф вошел в свою комнату в отеле «Метрополь» и увидел валявшийся на полу том Монтеня. Он поднял книгу и сел на кровать Софьи. И впервые за эту ночь расплакался. Но его слезы не были слезами грусти. Это были слезы самого счастливого человека в России.Через несколько минут Ростов успокоился. Все еще держа в руках томик Монтеня, он встал с кровати, чтобы поставить его на полку, и увидел, что на письменном столе находится небольшой чемодан из черной кожи. На чемодане лежала записка, написанная незнакомым почерком.«Александр!Рад был с вами познакомиться. Как я уже упоминал, я еду в отпуск домой. Хочу подарить вам проигрыватель с пластинками. Послушайте самую первую пластинку. Она имеет прямое отношение к нашему разговору.До встречи,Граф открыл чемоданчик и увидел внутри переносной компактный проигрыватель и в отдельном кармане несколько пластинок в коричневых конвертах. Самой верхней в стопке пластинок оказалась запись Первого концерта для фортепиано с оркестром Чайковского в исполнении пианиста Владимира Горовица. Запись концерта была сделала в Карнеги-холле в Нью-Йорке.В 1921 году граф был на концерте Горовица в Москве. Через четыре года после этого пианист уехал в Берлин и больше не вернулся в Россию.В отдельном карманчике внутри чемодана лежал электрический шнур. Ростов вынул шнур, один конец подключил к проигрывателю, а второй вставил в розетку. Потом вынул из конверта пластинку, поставил ее, включил проигрыватель и сел на кровать.Он услышал звуки голосов и покашливания публики, занимавшей свои места перед началом концерта. Затем, когда пианист вышел на сцену, раздались громкие аплодисменты.Граф затаил дыхание.Заиграли трубы, потом струнные, а потом пианист – соотечественник графа – заиграл для американской публики музыку, навевавшую мысль о том, как стая волков цепью идет сквозь березовую рощу, как колышется зыбкое пламя свечи, как батареи на флешах Раевского дают залп картечью в самую гущу французского каре на Бородинском поле.ДополнениеДвадцать третьего июня в четыре часа дня Андрей Дюрас возвращался на автобусе в свою квартиру на Арбате. В тот день у него был выходной, и он навещал Софью в Первой градской больнице.На следующий день во время планерки триумвирата он сообщит графу и Эмилю, что девочка чувствует себя хорошо. Он расскажет, что она лежит в просторной одноместной палате и за состоянием ее здоровья следят доктора и медсестры. Эмилю будет приятно услышать, что Софье понравились печенья, которые он ей передал, и что она обещает сообщить ему, когда печенья закончатся, чтобы он прислал ей новую партию. Андрей передал Софье сборник приключенческих рассказов, которые так нравились его сыну.На остановке у Смоленской площади Андрей уступил место старой женщине. Он все равно выходил через пару остановок на небольшом рынке, чтобы купить огурцов и картошки. Эмиль дал ему двести граммов фарша, и Андрей хотел сделать котлеты.Андрей с женой жили в четырехэтажном здании в центре Арбата. У них была самая маленькая квартирка из шестнадцати квартир в этом доме, но отдельная, а не коммунальная. По крайней мере, до сих пор у них была отдельная квартира.Купив все, что ему было нужно на рынке, Андрей поднялся на третий этаж. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал запах жареного лука из одной квартиры и слышал звуки радио из другой. Взяв авоську в левую руку, он правой достал из кармана ключ от квартиры.Он вошел в квартиру и громко позвал жену, хотя знал, что ее наверняка нет дома. Она, скорее всего, стояла в очереди в молочном магазине, расположенном рядом с закрытой церковью. Жена говорила, что в том магазине молоко более свежее и очередь короче, но Андрей знал, что это не так. Как и многие другие женщины, жена Андрея ходила в тот магазин потому, что рядом с церковью была часовня, в которой на стенах остались росписи с изображением Христа. Многие женщины ходили в часовню, чтобы помолиться, предупреждая стоявших за ними, что они ненадолго отойдут.Андрей отнес продукты в небольшую кухню. Он разложил их на столе, вымыл руки и нарезал огурцы для салата. Потом почистил картошку и положил ее в кастрюлю с водой, смешал фарш, который ему дал Эмиль, с резаным луком, слепил котлеты и накрыл их полотенцем. Потом он поставил на плиту сковородку и налил в нее немного масла. Он снова помыл руки, собрал на стол и вышел в коридор, чтобы войти в комнату и прилечь. Но, не отдавая отчета в том, что он делает, прошел мимо двери спальни и вошел в дверь следующей комнаты.Много лет назад Андрей был в петербургской квартире, в которой Пушкин жил последние годы своей жизни. В квартире все сохранили так, как было в день смерти поэта. На столе лежал лист бумаги с недописанным стихотворением. От этого стола публику отделяла веревка ограждения, чтобы нельзя было подойти к столу вплотную. Тогда идея сохранения квартиры поэта в том виде, в котором она была при его жизни, показалась Андрею немного смешной. Как будто, сохранив перо там, где оно лежало на столе много лет назад, мы в состоянии воскресить убитого поэта.Но когда их единственный сын Илья погиб в 1945 году под Берлином, жена Андрея поступила точно так же, как хранители музея-квартиры Пушкина. Она оставила в комнате сына все так, как было при его жизни. Каждая книга стояла на полке так, как и тогда, когда он ушел на фронт, одеяло на кровати лежало точно так же, а в шкафу висели его рубашки и пиджаки, как в тот день, когда они получили похоронку.Сначала такое положение вещей успокаивало Андрея. Когда он был в квартире один, то иногда заходил в комнату сына и видел, что на кровати осталась небольшая вмятина в том месте, где его жена сидела на кровати, когда Андрей был на работе. Но через некоторое время он понял, что сохранение комнаты в том виде, в котором она была при жизни сына, только способствует тому, что горечь от его потери со временем не уменьшается, а остается прежней. Постепенно Андрей начал понимать, что им с женой лучше избавиться от вещей сына.Однако Андрей не обсуждал этот вопрос со своей женой. Он знал, что рано или поздно кто-нибудь из соседей доложит в домоуправление или куда-нибудь еще, что в семье Андрея стало меньше членов, после чего их с женой переселят в квартиру поменьше, а может быть, даже в коммуналку. А если и не переселят, то заставят отдать комнату сына кому-нибудь другому.А пока Андрей подошел к кровати сына, разгладил место, на котором сидела жена, выключил свет и вышел из комнаты.Книга четвертая1950Adagio, andante, allegro«Время пролетело, как одно мгновение».Так двадцать первого июня 1950 года граф Александр Ростов ответил Василию на его замечание о том, как Софья выросла. Да, время с той поры, когда Софье было тринадцать, до ее семнадцатилетия пролетело незаметно.– Кажется, что еще вчера она, как заяц, как чертенок, как зуда носилась по лестницам, и внезапно превратилась в умную и красивую девушку.Когда Софье было тринадцать лет, графу казалось, что она очень тихая и скромная, и, в общем-то, эти качества характеризовали девушку и теперь, когда ей исполнилось семнадцать. У Софьи были длинные темные волосы с седой прядью в том месте, где она ударилась головой. Девушка могла часами, не шевелясь, слушать музыку в кабинете графа, шить в ателье у Марины и разговаривать с Эмилем на кухне ресторана «Боярский».Когда Софье было пять, граф, может быть, немного наивно, предполагал, что она вырастет темноволосой копией своей матери. И хотя от матери Софья унаследовала четкость мыслей и уверенность в себе, она разительно отличалась поведением. Мать девушки часто выражала свое недовольство тем, как устроен мир, а вот Софья могла иногда считать, что все происходит не совсем так, как хотелось бы, но в целом все идет как нужно и Земля крутится в правильную сторону. Нина спокойно могла перебить человека на полуслове и начать с ним спорить, после чего заявить, что вопрос решен раз и навсегда, а тема закрыта. Софья же давала возможность человеку высказаться и слушала его с такой дружелюбной улыбкой, что собеседник, высказавшись вволю, мог начать сомневаться в правильности своей позиции.Сдержанность. Вот как можно было это описать одним словом. И изменения произошли в мгновение ока.– Когда доживаешь до наших лет, Василий, все начинает мельтешить, лететь слишком быстро. Времена года пролетают, не оставляя о себе никаких воспоминаний.– Как это верно! – соглашался консьерж, просматривая заказанные для гостей театральные билеты.– Впрочем, не все так плохо, – продолжал граф. – Если для нас недели несутся, как пули у виска, то на наших детей все, что за это время происходит, производит огромное впечатление. Когда человеку исполняется семнадцать лет и он впервые в жизни начинает чувствовать себя по-настоящему свободным, его чувства обостряются, он четко фиксирует то, что упоминается в разговоре, замечает каждый взгляд и жест. Все это откладывается у него в памяти. Именно в эти годы человек обзаводится друзьями, начинает дружить с теми, кого всегда потом будет рад видеть.Высказав эту философскую мысль, граф огляделся кругом и увидел, что Гриша подтаскивает багаж нового гостя к стойке регистрации, а Гена выносит из лифта багаж отбывающих гостей.– Может быть, все дело в том, что должен существовать какой-то космический баланс? – продолжил Ростов после непродолжительной паузы. – Все планеты стоят правильно и находятся в состоянии равновесия друг с другом. Возможно, время устроено так, что для того, чтобы нашим детям хорошо запомнился июнь этого года, нам надо как бы отказаться от права самим его запомнить.– Мы должны забыть, чтобы они могли помнить, – подвел итог Василий.– Вот-вот! – воскликнул граф. – Мы должны забыть, чтобы они могли помнить! И как прикажете нам себя при этом чувствовать? Расстраиваться, что их минуты являются более насыщенными, чем наши? Не думаю. Я не считаю, что в нашем возрасте имеет смысл создавать много новых и долгих воспоминаний. Наша задача заключается в том, чтобы дать возможность жить и чувствовать им. И это, конечно, непросто. Вместо того чтобы поправлять на них одеяло, когда они спят, и застегивать им пуговицы, мы должны быть уверены, что они все это сделают сами. Может быть, им не так просто жить в состоянии новой для них свободы, но мы должны быть сдержанными, щедрыми и не судить их слишком строго. Мы должны помочь им в начале их жизненного этапа и внимательно наблюдать, а потом с облегчением вздохнуть, когда они откроют для себя ворота в новую жизнь…В качестве подтверждения своих слов Ростов показал рукой на двери отеля и вздохнул. Потом он постучал по стойке консьержа кончиками пальцев.– Кстати, а ты не знаешь, где она?Василий оторвал взгляд от билетов.– Софья?– Да.– Я думаю, она в бальном зале с Виктором.– А чем она там занимается? Помогает ему натирать пол мастикой перед банкетом?– Нет, не с Виктором Ивановичем, а с Виктором Степановичем.– Кто такой Виктор Степанович?– Виктор Степанович Скадовский. Это дирижер оркестра из «Пьяцца» на первом этаже.Если граф и пытался объяснить Василию, как время в наши золодые годы летит так быстро и почти не откладывается в памяти, как будто их не было вовсе, это был прекрасный тому пример.Через три минуты после окончания приятного разговора с консьержем граф уже держал за лацканы негодяя. Этот момент настал для Ростова буквально через мгновение после того, как он расстался с Василием. Граф не помнил, что натолкнулся на чемоданы, которые нес Гриша, не помнил и о том, что распахнул дверь зала с громким возмущенным криком. Он не помнил, как рывком поднял на ноги этого будущего Казанову, который сидел, соединив свои пальцы с пальцами Софьи.Нет, граф ничего этого не помнил. Но благодаря закону баланса планет и равновесия материи в космосе этот усатый прощелыга в вечернем костюме должен был все запомнить.– Ваше сиятельство, – взмолился мужчина, которого Ростов держал за грудки. – Вы все неправильно поняли!Всмотревшись в лицо мужчины, граф должен был признать, что действительно произошла ошибка. Это был человек, размахивавший дирижерским жезлом в ресторане «Пьяцца». Но намерения этого человека оставались невыясненными, и, быть может, Ростов пригрел на своей груди змею.На данный момент графу было сложно определить степень коварства планов дирижера оркестра. Ростов держал его за лацканы пиджака и не очень хорошо представлял, что делать с ним дальше. Если вы схватили шельмеца за шкирку, то после этого было бы уместно и логично сбросить его вниз по лестнице. Но когда вы держите человека за лацканы пиджака, то спустить его с лестницы уже не так просто. Граф не успел решить, как ему поступить с нарушителем спокойствия, как послышался голос Софьи:– Папа, что ты делаешь?– Софья, иди в свою комнату. Нам с господином надо кое-что обсудить перед тем, как я устрою ему такую головомойку, которую он надолго запомнит.– Папа, ты о чем? Виктор Степанович – мой учитель музыки.Граф покосился на дочь.– Повтори еще раз, кто он?– Мой учитель музыки. Он дает мне уроки игры на пианино.Так называемый учитель музыки быстро закивал.Не отпуская лацканов пиджака противника, Ростов немного отклонился назад, чтобы более внимательно рассмотреть мизансцену. Он увидел, что любовное гнездышко, на котором сидела пара, было скамеечкой перед инструментом, а соприкосающиеся руки лежали на клавишах пианино.Граф еще крепче вцепился в лацканы пиджака своего недруга.– Выкладывай свои подлые планы! Ты соблазняешь молодых девушек джиттербагом?[95]На лице нарушителя спокойствия появилось выражение ужаса.– Да что вы, ваше сиятельство! Клянусь, что я никогда в жизни никого не соблазнил джиттербагом! Мы разучивали гаммы и сонаты. Я закончил консерваторию с медалью Мусоргского и дирижирую в ресторане только для того, чтобы заработать себе на хлеб.Дирижер воспользовался замешательством графа и произнес:– Софья, сыграй ноктюрн, который мы с тобой разучивали.Ноктюрн?!– Хорошо, Виктор Степанович, – вежливо ответила Софья и повернулась к пианино.– Может быть… – сказал учитель музыки графу и кивнул в сторону пианино. – Если вы позволите…– Да, конечно, – поспешно ответил граф.Ростов отпустил лацканы пиджака учителя музыки и погладил их рукой, словно смахивая невидимую пыль.Учитель музыки сел на скамейку рядом с Софьей.– Начнем, – сказал он.Софья выпрямила спину, положила пальцы на клавиатуру и начала играть.Услышав первые аккорды, граф в изумлении сделал два шага назад.Узнал или он произведение, которое играла Софья? Он бы узнал эти аккорды, даже если бы не слышал и не видел их тридцать лет и совершенно неожиданно столкнулся с ними в вагоне поезда. Он узнал бы их, если бы столкнулся с ними на улицах Венеции во время карнавала. В общем, он узнал бы их всегда и везде.Это был Шопен.Ноктюрн номер два, опус девять, ми-бемоль мажор.Вначале Софья играла очень тихо, как говорят музыканты, пианиссимо, но постепенно заиграла все более эмоционально, с нарастающей силой и выразительностью. Граф сделал еще два шага назад и сел на стул.Ощущал ли Ростов и раньше гордость за Софью? Конечно. Ежедневно. Он гордился ею и радовался ее успехам в школе. Гордился ее красотой, сдержанностью и хорошим поведением, он знал, что ее любят все работники отеля. Однако в те мгновения Ростов не был уверен в том, что чувства, которые он тогда испытывал по отношению к Софье, можно было назвать гордостью. В чувстве гордости есть что-то от холодного умствования. «Смотри, – говорит такая гордость, – я же говорила, что в ней есть что-то особенное. Видишь, какая она умная? Видишь, какая красивая? Ну, вот, наконец-то ты сам в этом убедился». Но, слушая, как Софья играет Шопена, граф вышел за пределы знания и понимания и переместился на территорию глубочайшего удивления.Во-первых, он был несказанно удивлен тем фактом, что Софья, как выяснилось, умела играть на пианино. Во-вторых, он был крайне удивлен мастерством, с которым она вела обе мелодии произведения – основную и вспомогательную. Но больше всего его поразила чувственность ее исполнения. Можно много тысяч часов посвятить освоению техники игры и так никогда и не достичь подлинной музыкальной выразительности – этого алхимического соединения понимания исполнителем чувств композитора и передачи их его индивидуальной манерой игры.В этом коротком произведении Шопена чувствуются боль и тоска. Мы не знаем, что вызвало у композитора эти чувства: воспоминание об ушедшей любви, надвигающаяся осень или просто вид стелющегося ранним утром по полям тумана. Мы не знаем, что вызвало в Шопене эти чувства, но именно они звучали в музыке, которая раздавалась тогда в бальном зале отеля «Метрополь», через сто лет после смерти композитора. Семнадцатилетняя девушка могла играть с такой выразительностью только в том случае, если сама испытала чувство утраты и душевные муки. И у графа оставался один вопрос: что пережила девушка для того, чтобы узнать эти чувства и вложить их в музыку?Софья была уже где-то на середине произведения. Виктор Степанович повернулся к Ростову и приподнял брови. Выражение лица музыканта, казалось, говорило: «Нет, вы можете в это поверить? Вы способны оценить, как она играет?» Потом он снова повернулся к пианино и перевернул нотный лист, словно он сам был учеником мастера.После того как замолкли последние аккорды, Ростов на несколько минут вышел из зала вместе с Виктором Степановичем, чтобы перед ним извиниться. Потом граф вернулся и сел рядом с Софьей на банкетку около пианино.Они некоторое время молчали.– Почему ты не сказала мне, что учишься играть на пианино? – спросил граф.– Я хотела, чтобы это было для тебя сюрпризом, – ответила она, – подарком ко дню рождения. Я совсем не хотела тебя расстроить. Прости, что все так получилось.– Софья, это я должен извиняться. Ты не сделала ничего плохого. Наоборот. Ты великолепно играла, честное слово.Она зарделась и опустила глаза на клавиатуру.– Это прекрасное произведение, – заметила она.– О да! – согласился граф и рассмеялся. – Это прекрасная композиция. Но всего лишь запись нот на листе бумаги: линии, кружочки и точечки. Все, кто учится играть на пианино, исполняют именно этот ноктюрн Шопена. Но подавляющее большинство играет его исключительно в виде упражнения. Лишь один из тысячи или даже один из ста тысяч вкладывает в музыку столько, сколько вложила ты.Софья продолжала смотреть на клавиатуру. Граф внимательно следил за выражением ее лица.– У тебя все в порядке? – не без волнения спросил Ростов.Софья с удивлением посмотрела на графа, но, увидев озабоченное выражение его лица, улыбнулась.– Конечно, папа. А почему ты спрашиваешь?Граф покачал головой.– Несмотря на то что я никогда в жизни не играл ни на одном музыкальном инструменте, я немного разбираюсь в музыке. Ты сыграла вступительные ноты ноктюрна с таким чувством сердечной боли и грусти, что мне кажется, будто ты сама испытала эти чувства.– Ах, вот ты о чем! – воскликнула она и с энтузиазмом молодого ученого