– Глупость какая-то. – Венди фыркает, демонстрируя свое несогласие, и звучно приземляется обратно на задницу. Боковым зрением я вижу, как она наблюдает за мной, но не решаюсь взглянуть на нее. – Так почему он носит тапочки с утками? – Не с утками. Это утконосы. – Такого не бывает. – Хорошо, Венди. Такого не бывает. – Она меня очень раздражает, поэтому я скрещиваю руки на груди, откидываю голову назад и закрываю глаза. Она тычет пальцем мне под ребра. – Что? – рявкаю я. – Хочешь поиграть сегодня после школы? Венди никогда не приглашает меня поиграть, так что, скорее всего, она замышляет что-то недоброе. – Нет, спасибо. – Почему нет? – Потому что ты всегда ко мне плохо относилась. Ты мне не особо нравишься. – А может быть, ты мне нравишься. Я непроизвольно распахиваю глаза. Она внимательно на меня смотрит невинным взглядом, но я-то хорошо ее знаю. – Ты врешь. Ты называла меня чмошником. – Это было до того, как ты мне понравился, – отвечает она спокойно, как будто мы говорим о классной работе или о чем-то незначительном. Она резко дергает себя за высокий хвостик, наклоняя голову набок. Глаза цвета корицы блестят, когда она смотрит на меня, и с довольной улыбкой бормочет: – Ты мне правда нравишься, Брант Эллиотт. Вот увидишь. * * * Джун – самый милый маленький леденец, который я когда-либо видел. Она несется мне навстречу из уборной, придерживая руками фатиновое радужное платье для выступления. На ее губах красуется ярко-розовая помада цвета орхидей, принадлежащая миссис Бейли. Когда Джун начинает кружиться в фойе, на ее коже переливается глиттер. Ее окутывает облачко лака для волос, отчего идеально уложенный пучок остается застывшим, как статуя, пока она подпрыгивает вверх-вниз. – Посмотвите на меня! Мама сдевава меня такой же квасивой, как она. Миссис Бейли хихикает, следуя за Джун; она накрашена такой же помадой, а волосы аккуратно уложены в пучок: ни одна ручка из него сегодня не торчит. Творческий вечер, в котором участвует Джун, проходит в центре искусств местного колледжа. Мы все ожидаем в фойе, пока танцоры расходятся по своим классам, где они будут дожидаться выступления на большой сцене в концертном зале. Тео примостился на соседнем стуле, пытаясь спрятаться в мешковатой толстовке, потому что, вероятно, заметил Монику Портер, одетую в расшитое блестками платье павлина. Я думаю, что он запал на Монику Портер, но это не объясняет, почему он прячется. Он высовывает голову из серой ткани, чтобы взглянуть на Джун. – Посмотри на себя, Пич. Ты выглядишь как настоящая танцовщица. – Я и есть, гвупый! Смотви. – Джун кладет руки на бедра, затем сгибает колени. – Пвие… – Она поднимается обратно. – И пвямо! Мы все хлопаем. Мистер Бейли выглядит так, будто вот-вот расплачется, когда опускается на колени перед Джун, взбивая подол платья. – Моя малышка выступает на своем первом концерте… – Я не мавышка, папа. Мне почти четыве. – Она показывает пять пальцев. – Точно. Как я мог забыть? Грациозно скользя по паркету, Джун широко улыбается, пока разноцветные блестки ее наряда переливаются, как призма. На щеках – розовые румяна в тон губной помаде, а к пучку прикреплен красочный аксессуар, напоминающий вертушку. Светло-каштановые волосы сверкают, как золото под искусственным освещением. Она поворачивается ко мне, ее улыбка такая же ослепительная, как и ее платье. – Ты потанцуешь со мной, Бвант? – Танцевать с тобой? Я не умею танцевать, Джунбаг. У меня это не очень получается. – А вот и повучится. Мама гововит, что нужно вевить в себя. Мои губы расплываются в улыбке. Миссис Бейли часто так говорит. Однажды, после того, как меня преследовала череда кошмаров о «Страшной Ночи», она сказала мне, что наш разум – это самый мощный инструмент, которым мы обладаем. Все, во что мы верим, обязательно воплощается в реальность. Это напомнило мне мою любимую песню о радуге. Потянувшись к Джун, я киваю, принимая предложение: – Хорошо, я потанцую с тобой. Она радостно вопит, подпрыгивая вверх-вниз в своих балетных туфельках, после чего бросается прямо в моих объятия. Я неуклюже ее кружу, смеясь до боли в животе. – Давайте я вас сфотографирую, – вмешивается миссис Бейли, роясь в своей огромной сумочке. – Вы двое, замрите. Джун обхватывает меня своими маленькими ручками, прижимаясь ко мне щекой. – Сыр! Сработала вспышка. – Теодор, иди сюда. И сними эту ужасную толстовку: ты прячешь милую жилетку, которую бабушка для тебя связала. Тео неохотно тащится к нам, его взгляд мечется по сторонам, сканируя толпу в поисках знакомого светловолосого «павлина». – Ага, да. Я иду. Мы делаем целый ряд фотографий, а потом две преподавательницы танцев подходят к нам, чтобы забрать Джун. Одна из женщин наклоняется и протягивает ей руку. – Джун Бейли, посмотри, какая ты красавица. Пора идти, – говорит она мягко. – Ты рада танцевать перед родителями сегодня? Я удивляюсь, когда ее улыбка исчезает, а глаза расширяются от страха. Она качает головой. – Нет? Ты нервничаешь? Она кивает. Меня охватывает грусть. Я не хочу, чтобы Джун нервничала, она так хотела танцевать на большой сцене. Я опускаюсь рядом с ней на колени, сжимаю ей руку, пока она не поворачивается ко мне лицом. Бледно-голубые глаза блестят от слез. – Джунбаг, что случилось? Почему ты нервничаешь? Миссис Бейли выглядит взволнованной, кладет сумочку и тянет Джун за запястье. – Пойдем, Джун. Твои преподаватели ждут. – Нет! – Дорогая, все в порядке. Это то, ради чего ты тренировалась весь год. – Краска заливает лицо миссис Бейли, шея начинает краснеть. Она снова тянет Джун. – Ты прекрасно выступишь. Обещаю. Джун вырывается и бросается ко мне, все еще стоящему на коленях. Она обхватывает меня за шею, прижимаясь к груди. Ее нижняя губа дрожит. – Ты будешь со мной танцевать, Бвант? – Но я не могу. Я не балерина, как ты, я даже не тренировался. – Я покажу тебе свои движения, ховошо? Смотви… Она делает шаг назад и начинает кружиться, но я останавливаю ее. – Мне жаль, но я не могу. Ты должна быть храброй и сделать все сама. – Мне не нвавится быть хвабвой, – дуется она, прижимая подбородок к груди. Учителя беспокойно расхаживают рядом с нами, одна из них поглядывает на наручные часы. Я прочищаю горло и приподнимаю лицо Джун за подбородок, чтобы она посмотрела на меня. По румяной щеке катятся слезинки – я смахиваю их. – Трудно быть храбрым. И страшно тоже, – объясняю я. – Но самое лучшее в храбрости – это чувство, которое наступает после. Она фыркает: – Какое?