Зачем она пошла и сделала это? И почему у меня не хватило силы противостоять ей? При звуке этого имени у нее вспыхивают глаза. Когда она поднимает голову, ее взгляд смягчается на долю секунды. Огонек… облегчения. Она смотрит на меня. Она смотрит на меня, и на краткий миг, равный удару сердца, я знаю, что мы оба думаем о том поцелуе. Мы не говорили об этом. Даже не упоминали. И если бы он не прожег мне кожу, не превратил мои кости в груду пепла, не оставил меня испещренным шрамами, я бы спросил себя: а не привиделось ли мне все это. Когда мы с Джун вышли на парковку больницы в ночь смерти Тео, Джун держала рецепт на ингалятор в одной руке и мою дрожащую ладонь в другой. Прошло всего несколько часов с момента, когда наши губы слились, языки переплелись, а наши тела прижались друг к другу, постыдно искушаемые тем, чего мы никогда не должны были желать. Но за несколько часов многое может произойти, и так и случилось. Произошло немыслимое. В конечном счете в ту ночь произошло две трагедии, и если сравнивать их, то запретный поцелуй был всего лишь маленьким преступлением. Поэтому, когда Джун отпустила мою руку и мы остановились возле моей машины, она подняла подбородок, встретившись со мной взглядом, в котором читалось полное опустошение, – я дал ей то, о чем она безмолвно умоляла меня. Взаимопонимание. Отпущение грехов. Данное друг другу обещание, что мы похороним это навсегда. Сотрем. А потом мы оба расплакались, рухнув в объятия друг друга. Я осыпал ее волосы поцелуями извинений, а не желаний. Я обнимал ее в утешении, а не в порыве влечения. Наши стоны раздавались в ночи, наполненные болью потери, а не жаждой страсти. Джун заправляет прядь немытых волос за ухо, сильнее сжав детскую игрушку. Я опускаю глаза. Она не может увидеть правду, скрывающуюся за стеной горя; я не могу выпустить ее на свободу. Я не могу позволить ей шепотом донестись до ее слуха и раскрыть мой темный секрет – что поцелуй с ней в корне изменил меня, и это невозможно стереть. Можно только притворяться. Подавшись вперед, я опускаю голову. – Я не буду спрашивать тебя о том, в порядке ли ты, – говорю я ей, подойдя к краю кровати и засунув руки в карманы. – Я лишь хочу спросить, что я могу сделать, чтобы облегчить хоть крупицу твоей боли. Тихий звук вырывается на свободу. Тревожный и болезненный. Я отваживаюсь на нее взглянуть, она все еще лежит на краешке кровати, прижимаясь к мягкой игрушке. Слезы катятся по раскрасневшимся щекам, пока она вглядывается в мое лицо заплаканными глазами. Джун облизывает пересохшие губы, прошептав: – Колыбельная. Колыбельная. Наша колыбельная. – Я могу это сделать. – Мой голос кажется таким слабым. Далеким. – Все, что тебе нужно. Она подвигается, жестом приглашая меня сесть на кровать, а затем прерывисто вдыхает, борясь с эмоциями. Ее взгляд не отрывается от моего лица. Она лишь сильнее стискивает игрушку. Прикусив щеку, я подхожу к ней. Поднимаю ногу, коленом упираясь в матрас, то же проделываю и со второй. Я подползаю к ней, пока мы не оказываемся плечом к плечу, и Джун мгновенно прижимается ко мне, словно я ее личный кокон. Я обхватываю ее за плечи, притягивая ближе, – чувствую, как она содрогается от новой волны слез. Она зарывается лицом мне в грудь, и я опускаю подбородок ей на макушку. Мы сидим так некоторое время, я – спиной к стене, а Джун – возле меня, сотканная из аромата сирени и меланхолии. А потом… я пою. Я пою ее любимую колыбельную, иногда не попадая в такт: голос чуть не ломается от нахлынувшего сожаления. Джун продолжает плакать, пока ее тело не перестает вздрагивать, а дыхание не успокаивается. Я пою о радуге, а также голубых небесах и мысленно задаюсь вопросом, там ли сейчас Тео – где-то выше радуги. Я надеюсь, он снова стал счастливым маленьким ребенком, смеющимся и наполненным любовью. Он продолжает спасать тех, кто попал в беду. Вот только те, кто нуждается в спасении больше всего, находятся прямо здесь – сжавшиеся в комок, как два потерянных существа, укрывающиеся от холода. Джун слегка приподнимается, когда песня затихает, и кладет Агги мне на колени. Голос у нее скрипучий, когда она произносит: – Возьми его, Брант. Он хороший друг. Я смотрю на любимую игрушку с потертым мехом и потрепанными ушами. Часть плюша протерлась, проглядывает белый внутренний шов, там, где Джун слишком часто целовала игрушку или слишком крепко держала. Я качаю головой: – Нет, он твой. – Я хочу, чтобы он был у тебя. Ты потерял Бабблза, и я не выполнила обещания – я так и не нашла его для тебя. – Мне больше не нужен Бабблз, – тихо говорю я ей, целуя ее волосы. – Я в порядке. Она поднимает на меня глаза, мокрые от слез: – Ты говоришь, что в порядке, чтобы быть сильным для меня. Но я знаю, что это не так. Ты тоже нуждаешься в поддержке. – У меня есть поддержка, Джун, – говорю я. Поглаживая ее затылок ладонью, я притягиваю ее обратно к своей груди и провожу пальцами по длинным мягким волосам. Я вздыхаю, и улыбка появляется на лице, когда она снова прижимается ко мне. – У меня есть ты. * * * Я должен был знать, что она придет ко мне. Уязвимая, заплаканная, измученная ночными кошмарами, она забирается на кровать, вырывая меня из моей собственной беспокойной дремоты. – Брант. Она прерывисто шепчет мое имя, прижимаясь ко мне, пока пальцы скользят по моим волосам. Тревожные звоночки раздаются, когда я распахиваю глаза. Она не должна быть здесь. Не сейчас. Больше нет. Она слишком хрупкая, слишком потерянная, слишком податливая. И я тоже. Я отвожу бедра от ее теплого тела и тяжело вздыхаю; я в полном смятении, потому что она не должна быть здесь, и одновременно с этим чувствую странное облегчение от того, что она здесь. – Джун, – пробормотал я, ненавидя себя за дрожь в голосе. – Возвращайся в постель. Я вижу, как она качает головой, а в лунном свете замечаю, как по ее щекам катятся слезы. – Не прогоняй меня, Брант. Пожалуйста. – Ты не должна быть здесь. – Почему? На этот раз я могу это обосновать. На этот раз у меня есть причина. Сглотнув ком в горле, я произношу сквозь стиснутые зубы как можно мягче: – Ты знаешь почему. Она прерывисто дышит, пальцами перебирая мне волосы. Я знаю, что это безобидное действие. Невинное, просто как утешение. Но сейчас все, что я ощущаю, – это ее пальцы в моих волосах, наши поцелуи и стоны, срывающиеся с ее губ. Я начинаю возбуждаться от этих воспоминаний и подаюсь назад.