Очевидно, я ничему не научился. Кип приподнимает свое пиво в мою сторону в знак благодарности и делает глоток. – Наверное, около восьми или девяти. – Отлично. Когда я собираюсь продолжить разговор, то начинаю чувствовать рядом с собой чье-то присутствие, сопровождающееся ароматом бергамотового одеколона. – Мистер Эллиотт. На пару слов, если позволите. Поли хлопает меня по плечу своей крупной ладонью, и я отвлекаюсь на мгновение, чтобы убедиться, что Сидни позаботится обо всем. Следуя за Поли на кухню, расположенную за баром, я почесываю отросшую щетину, чувствуя себя так, словно у меня неприятности. Я всегда так себя чувствую, когда Поли хочет поговорить со мной, хотя он всегда проявлял ко мне только доброту и уважение. Так всегда кажется из-за его манеры поведения. – Все в порядке? – интересуюсь я, когда мы останавливаемся в тихом уголке. – Да, конечно. У меня есть к вам предложение. – Он поглаживает бороду, черную, с россыпью серебряных нитей, контрастирующих на фоне его светло-оливковой кожи. Он внимательно смотрит на меня глазами цвета умбры. – У меня ресторан в Сиэтле. Я хотел бы, чтобы вы работали там. Я хмурю брови, скрещивая руки на груди: – Сиэтл? – Да. Открылась вакансия шеф-повара, и вы более чем на нее подходите. Вы будете получать зарплату в два раза больше той, что имеете сейчас, – поясняет он, наблюдая за моей реакцией. Изучая меня. – Мистер Эллиотт… вы один из лучших кулинаров, с которыми я имел удовольствие работать за всю свою карьеру. Я боюсь, что вы не полностью раскрываете свой потенциал. Это будет большой честью, если вы рассмотрите мое предложение. Сглотнув, я судорожно вдыхаю, уставившись на кафельный пол. У меня нет слов. – Конечно, у вас будет больше ответственности. Штат, бюджет, управление заказами, но вы очень умны. Быстро соображаете. Я считаю, что вы более чем способны. Я поднимаю взгляд, замечая тень улыбки на его лице. Это похоже на гордость. Словно я окажу ему услугу, если скажу «да». В голове крутятся мысли. Двойная зарплата. Новый, интересный город. Огромный карьерный рост, занятие любимым делом. Но… Я тяжело вздыхаю и вижу, как в его глазах мелькает разочарование. Он уже знает мой ответ еще до того, как я произнесу его вслух. – Я очень польщен, Поли. Очень вам признателен. Просто… – Прикусив губу, я пытаюсь подобрать слова так, чтобы это было обосновано, так, чтобы не звучало как «Я не могу, потому что влюблен в Джун». – Это касается вашей семьи, так? – спрашивает Поли. Он изгибает темную бровь, когда сканирует меня, засунув руки в карманы. Я стискиваю зубы, кивая. – Ваша сестра. Я снова киваю. – Да, – признаюсь я. – Мы… близки. Стали еще ближе с тех пор, как потеряли Тео, и я просто не могу оставить ее. Она все еще нуждается во мне. Он неспешно покачивает головой, впитывая каждое мое слово, словно выдержанное вино. Затем прислоняется спиной к стене; кухонная суета шумит позади нас. – Когда я был совсем маленьким мальчиком, я поймал птицу со сломанным крылом, – говорит он задумчиво, его взгляд устремлен на меня. – Моя мама позволила мне выхаживать ее. Это был белогрудый поползень – изумительная птичка с серо-голубыми крыльями и белоснежным брюшком. Я привязался к ней, держал ее в клетке рядом со своей кроватью. Я назвал ее Аннализа, потому что мне нравилась одноклассница с таким же именем. – Он тихонько смеется, взгляд затуманивается от старых воспоминаний. – Наступил день, и она начала летать. Ее крыло зажило, и, хотя я пообещал маме, что отпущу ее, как только она сможет летать, я не мог с ней расстаться. Птица стала моим другом. Я полюбил ее. Я смотрю на него, стиснув зубы. Мое сердце колотится от нетерпения услышать продолжение. – Однажды птица попыталась вылететь через закрытое окно. Она ударилась, оглушившись об стекло. Всю ту ночь я проплакал, шепча извинения птичке и сожалея, что причинил ей боль. И тем не менее… я все еще не мог с ней расстаться. Я не мог ее отпустить. – Поли снова улыбнулся, но это грустная улыбка. Улыбка, отягощенная угрызениями совести. – На следующий день она снова попыталась вылететь через окно. В последний раз, – говорит он мне. Его голос дрожит на последних словах. – В тот последний раз она уже не выжила. У меня ком встает в горле. Кожа покрывается влагой, а взгляд затуманивается, когда эта история находит отклик в самом сердце. Она проникает в меня, зарываясь глубоко. – Я все еще думаю о той птице, мистер Эллиотт, – с трудом произносит он, отталкиваясь от стены. Он смотрит поверх моего плеча какое-то время, прежде чем встречается со мной взглядом. – Я думаю о том, куда она могла бы полететь и какую жизнь могла бы прожить… если бы у меня хватило смелости отпустить ее тогда. Наши взгляды замирают, переплетаясь двойным смыслом. Затем Поли пожимает мое плечо и слегка похлопывает по нему, когда проходит мимо. – Мое предложение остается в силе, – говорит Поли; его голос затихает, когда он удаляется к двойным дверям. – Если вдруг вы передумаете. Я стою там некоторое время, чувствуя напряжение в теле. Глаза затуманены, взгляд устремлен на белую гипсовую стену. Голова идет кругом. Я стою и думаю о моей Джунбаг и обо всех местах, куда она могла бы «полететь». * * * Когда я захожу в квартиру почти в полночь, мой нос атакует аромат шоколадной выпечки. Джун стоит перед духовкой с прихваткой в руках; ее длинные каштановые локоны струятся по спине, когда она размахивает ей, как будто пытается что-то охладить. Услышав звук захлопнувшейся входной двери, она оборачивается. – Брант! – Джун сияет, увидев меня – ее глаза мерцают под желтыми светом потолочного светильника. – Я знаю, что ты здесь главный шеф-повар, но мне не спалось, и я решила приготовить тебе десерт на скорую руку. Я смотрю на нее, и губы невольно растягиваются в улыбке, а по телу разливается тепло. Она отпрыгивает в сторону, демонстрируя свое творение. – Та-да, – восклицает она. – Брауни. И не просто брауни… он необычный. Я добавила в него маленькие карамельные конфетки для пущей сладости. – Джун ухмыляется, сморщив носик. – Или проще сказать – добавила калории. Аромат молочного шоколада и горячей карамели окутывает меня, пока я замираю в дверях, словно примерзнув к потертой плитке. Джун – образец совершенства, поверх ее строгого летнего сарафана красуется поварской фартук, который она купила для меня несколько лет назад Я вижу. Я вижу все в этот момент. Будущее. Джун – моя жена, печет брауни к моему приходу, когда я возвращаюсь домой после долгого рабочего дня. Кухня наполнена сладкими запахами, в доме куча игрушек и вещей, может быть, неугомонная собака, снующая у моих ног, болтовня и смех наших детей – идеальный саундтрек к нашей счастливой жизни. Я вижу это так ясно. И это разбивает мне сердце: все то, что я представляю, все, чего я жажду всей душой, – все это неправильно. Я тяжело вздыхаю, сдерживая слезы, а затем выскальзываю из туфель и направляюсь к ней. Улыбка Джун меркнет, когда она ощущает тягостное чувство, волнами исходящее от меня. Я заставляю себя улыбнуться, не хочу ее волновать, не хочу, чтобы из-за меня тускнела ее улыбка. – Привет, – говорю я, протягивая к ней руку. – Пахнет восхитительно. Она снова вся сияет. – Да? Я немного поражена, что ничего не сожгла, – говорит она, наклоняя голову вбок. – Я готовила по рецепту бабушки. Всегда считала, что он у нее самый лучший. Джун едва слышно произносит эти слова. Все внимание с брауни сразу переключается, когда я касаюсь ее лица и придвигаюсь к ней поближе. – Ты счастлива? – мягко спрашиваю я. В моем голосе проскальзывает нотка, звучащая громче слов. Ее красивые черты лица искажаются беспокойством, и она тянется вверх, обхватывая мои запястья: – Конечно, я счастлива. Я так счастлива! – Даже несмотря на то что ты не танцуешь? Несмотря на то что ты не в Нью-Йорке? Она замирает. Лишь на долю секунды, лишь на крошечный, едва уловимый миг, но я вижу это. Я вижу. – Да, – кивает она, прижимаясь ко мне. – Я лучше буду здесь, с тобой. Я прижимаюсь к ней: