Брант, 25 лет Я думаю о ней, когда чуть не врезаюсь в Сидни, едва не пролив свой «Лонг-Айленд». – Ты в порядке? – спрашивает Сидни, приподняв бровь с обеспокоенным видом. – Предполагается, что это я здесь самая неуклюжая. Я быстро собираюсь с мыслями. – Я в порядке. – Дотянувшись до бутылки ликера на верхней полке, я подбрасываю ее и с легкостью ловлю, просто чтобы доказать, насколько я «в порядке». Она прищуривается и тычет мне в грудь своим длинным ногтем. – Хорошая попытка. Но это я тут мастер напустить тумана – меня не проведешь. На этот раз я поднимаю бровь: – Ты мастер «горячая штучка»? – Чего? Сестра Сидни, Клементина, расположившаяся на одном из барных стульев и потягивающая «Дайкири», чуть не давится, когда видит выражение лица Сидни. Мы с ней начинаем смеяться. Сидни быстро моргает; в ее взгляде вспыхивает недоумение. – Что? Что я такого сказала? – Мастер напустить тумана[41], – поправляю я ее и все еще тихо посмеиваюсь, бросая несколько оливок в бокал с мартини. Клем закрывает лицо руками, ее плечи сотрясаются от смеха, а волосы с синими прядями подрагивают в такт. – Хотя ты права, мне действительно нужно было посмеяться. – Воу, вот это я идиотка, – говорит Сидни, хлопая ладонью по лбу. – Прости. У меня парень на уме. Это законное оправдание, знаешь ли… очень серьезное. – Оливеритус, – оживляется Клем, хмыкая себе под нос. – Может, Брант предоставит тебе отпуск по болезни, чтобы ты смогла восстановиться. Я думаю, мы-то знаем, где ты можешь найти лекарство. – Ты, тс-с-с. Я возьму с тебя двойную плату за этот «Дайкири». – Брант сказал, что это за счет заведения, – фыркает Клем. Сидни бросает на меня взгляд: – Предатель. Я втягиваю воздух и медленно выдыхаю, принимая щедрые чаевые от пары средних лет, пока двигаюсь вдоль барной стойки, чтобы обслужить следующего клиента. Сегодня мне нужно было отвлечься. После пяти дней крайне эмоционального, умопомрачительного секса с Джун, где мы обходили сложные моменты нашего затруднительного положения, я чувствую себя вымотанным и опустошенным. Каждое утро на этой неделе я просыпался в объятиях Джун. Мое сердце было полно Джун. И два утра подряд я буквально просыпался в Джун, когда она будила меня, лаская ртом мой член. В такие моменты невозможно быть сильным. Но опять же, я не уверен, что теперь вообще понимаю определение этого слова. Что такое сила, когда речь идет о нас? Сила в борьбе за эти гребаные, табуированные отношения, которые абсолютно никто не одобрит? Не говоря о том факте, что нам, возможно, придется всю жизнь скрываться ото всех, словно прячась в тени. Или сила в том, чтобы отпустить Джун, потому что я знаю, я знаю, она предназначена для гораздо большего, чем существование в тени? Она создана, чтобы летать свободно. Она создана гореть ярко. Она создана, чтобы освещать любую тень. Сила по определению – это преодоление трудностей… но что происходит, когда все пути одинаково, мучительно трудны? Это неразбериха. Это неразбериха, в которую я намерен погрузиться еще глубже, потому что каждый раз, когда она смотрит на меня этими полными надежды голубыми глазами, и каждый раз, когда она шепчет слова обожания мне на ухо во время секса, кажется, не имеет значения. И меня уже не волнует, быть сильным, храбрым или правильным. Все, что меня волнует, – это любовь к ней. Снова потерявшись в своих беспокойных мыслях, я даже не замечаю знакомой фигуры, скользнувшей к бару и усевшейся прямо передо мной. Он шлепает на стойку пенни и пятидолларовую купюру. – Пенни за ваши размышления, а пять долларов за то, что у тебя сегодня припасено на особый случай. Вздрогнув, я поднимаю взгляд. Кип. Он занимает место рядом с Клем и наблюдает за мной с дружелюбной улыбкой. Я улыбаюсь в ответ. – «Ягер Бом», – объявляю я ему. – Оу. Я пас. – Он морщится, потом говорит: – Лучше бы тогда это были чертовски хорошие мысли. Клем бросает внимательный взгляд, неспешно потягивая свой напиток. Она сканирует взглядом мужчину рядом с ней; их плечи слегка соприкасаются, когда он пытается усесться поудобнее на стуле. Кип смотрит на нее, сложив руки на барной стойке. Он улыбается: – Мне нравятся твои волосы. Клем замирает, инстинктивно перебирая прядь ярко-синих волос, и напоследок втягивает напиток через тонкую соломинку. Она отстраняется от пустого стакана и еще раз оглядывает его. – Мне нравится твое… лицо. Ее глаза расширяются от ужаса. – Вау, – вступает в разговор Сидни, протирая столешницу бара. – Ты только что обошла меня, сестренка. Очень впечатляет. Клем краснеет, отталкивается от стойки и хватает свою сумочку. – Ладно, мне пора, – смущенно говорит она, поспешно мне улыбаясь. – Спасибо за напиток, Брант. – Не вопрос. – Приятно было познакомиться, – ухмыляется Кип, все еще сложив руки перед собой. – О, точно… и тебе тоже, – протараторила Клем. – Спасибо за… – Она осекается. Кип проводит пальцем по лицу: – Всегда пожалуйста. Я не могу удержаться от смеха. Сидни фыркает. Клем краснеет от смущения и уносится в противоположном направлении. – Ты уж извини ее, – вклинивается Сидни, кружась за барной стойкой, разливая шоты с текилой. – Она переживает развод. И еще не знает, как флиртовать. – Извиняю. Усмехнувшись, я закидываю тряпку на плечо, открываю пиво и ставлю его перед Кипом. А затем наклоняюсь вперед. – Во сколько вы с Эндрю завтра заедете? Мы запланировали «пацанский денек». Это мой единственный выходной на этой неделе, а Джун работает… Эндрю хотел устроить какую-нибудь посиделку, пока лето не пронеслось мимо нас. Да и к тому же нам всем нужен отдых. Так что мы пакуем пиво и ланч и едем кататься на тюбингах[42] в Висконсин. Я с нетерпением этого жду. Я жду всего, кроме того, что мне придется смотреть в глаза Эндрю Бейли, зная, что я сплю с его дочерью за его спиной. Кип тоже этого не знает. В последний раз, когда мы проводили время вместе, он рассказывал мне свою собственную трагическую, запретную историю любви, пытаясь убедить меня бежать от своей.