Щеку обожгло от пощечины. Ее звук оглушил, а боль показалась самой сильной, которую я когда-либо испытывала. Даже после аварии было не так больно. Наверное, потому, что сейчас меня ударила мама. — Чара, как ты можешь? — в ее глазах появились слезы, а от того, как на меня смотрела мама, казалось, моя собственная душа разрывалась в клочья. — Твой папа в больнице. Он в таком состоянии потому, что волновался за тебя. Здоровье у него начало ухудшаться прошлой зимой. Насколько же сильно у него болело сердце за тебя. А теперь он может умереть, но ты все равно переписываешься с Агеластосом. — Мам, Кириан неплохой, — прошептала. — Я понимаю, что он хороший человек. Пожалуйста, дай нам шанс. Хотя бы поговори с ним. — Мне все равно какой он человек. Пусть он даже хоть сто раз исправится. Да даже если в жены тебя возьмет, в чем я сомневаюсь. Чтобы не произошло, для меня он будет тем, кто испортил мою дочь и тот, из-за кого сейчас умирает твой отец, — по щекам мамы потекли слезы. — Или ты считаешь, что, раз Агеластосы оплатили лечение что-то изменится? — Ты знаешь про лечение? — я все еще прижимала ладонь к щеке. Боль никак не утихала, но она больше была душевной. Мама сразу из-за нахлынувших слез не могла произнести ни слова, но все же кивнула. А потом сделала несколько глубоких вдохов и сказала: — Ксенон сказал, что ни одна медицинская страховка не покроет лечение в Македонии. Но разве имеет значение то, что твой отец тут из-за Агеластосов? Если бы не они, с ним бы все было хорошо, — мама тыльной стороной ладони вытерла слезы. — Я проклинаю тот день, когда ты поехала в Афины. Она опять всхлипнула, а я ощутила, как сердце разрывается. Хотела ее обнять, но мама меня оттолкнула. — Мам, ты… — Пошла прочь, — резко. Громко. — Не говори так. Я никуда не уйду. — Прочь! Живи с Агеластосом. Я желаю вам всего хорошего, но в нашей жизни больше не появляйся. Я пыталась возразить, но в глазах мамы увидела то же, что и в глазах Ксенона. Полное отторжение. То, как смотрят на чужого человека, но с болью разрывающей сердце. Мой мир опять пошатнулся и внутренние города постепенно рушились, но я все еще пыталась собрать кирпичики. Надеялась на то, что все можно исправить. Только никто этого уже не желал. Уже никогда не будет так как раньше. Некоторые вещи просто нельзя вернуть. Мама, без предупреждения уехала в другой отель и, когда я вернулась в номер, меня встретила тишина и пустота. Следующие дни мы почти не виделись хоть я и пыталась ее выловить, а, когда мне все же удалось это сделать, меня ожидал разговор, разрушивший очередной внутренний город. — Ты же этого хотела. Желала быть с ним, а к нам не приехала даже когда я сказала, что отцу плохо. Да и продолжаешь быть с Агеластосом. Настолько сильно любишь его? Так будь с ним. Больше мама со мной не разговаривала. Иногда мне казалось, что она внутренне уже умерла, но приходя в больницу к папе все еще оживала. Вот только, лишь на короткие мгновения, ведь посмотрев на него, вновь переставала жить. И меня для нее больше не существовало. Все следующие дни я продолжала ездить в больницу, но спускаясь по ступенькам в отеле, упала и повредила ногу. Боль была раздирающей. Настолько сильной, что я просто не могла ходить. Через два дня, хромая, я приковыляла к папе, но в больнице его больше не было. Он и мама вернулись в Грецию. В Македонии я осталась одна. Без семьи. Их я потеряла. Тогда, очень сильно ковыляя, я вышла из больницы и села на бордюр. Как раз прошел дождь и асфальт был грязным, но разве это важно? Я и так была грязной. В душе. Трясущимися пальцами я достала телефон и попыталась позвонить Кириану. Вот только, не смогла этого сделать. Мой номер был добавлен у него в черный список. Глотая слезы я раз за разом пыталась дозвониться до Агеластоса. Не верила в то, что мой номер мог быть заблокирован. Наивная дура. А ведь жизнь ничему не учит. Почему бы не поверить в сказку? Жизнь раз за разом дает пощечины, сбивая с лица розовые очки, а я все равно вновь их надеваю. Оправа уже сломалась и стекла покрылись трещинами, а я, глупая, я вновь нацепила очки. Думала, что через них мир кажется правильнее. Но очки в очередной раз упали и окончательно разбились. А реальность нахлынула с такой силой, что сшибла с ног и я рухнула на землю. Разбилась на части. Рассыпалась на куски. Вот только, остатки сказочности еще остались в сознании и я решила, что, наверное, это какая-то ошибка. Может, Агеластос случайно бросил меня в черный список. Я позвонила Калисе. — Привет, — сказала, как только закончились гудки. Старалась держать голос ровным, но он все равно дрожал. — Можно попросить тебя о помощи? — Конечно, но сначала скажи, куда ты пропала? Я ужас, как переживала. — Да, я видела пропущенные от тебя. Извини, что не перезвонила. — У тебя все хорошо? У тебя голос такой, будто ты плачешь. Или сейчас начнешь плакать. — Нет, все хорошо. Но мне срочно нужно связаться с Кирианом Агеластосом. Можешь, пожалуйста, подойти к нему и сказать, что я прошу перезвонить мне? — Слушай, я с удовольствием тебе помогла бы, но сейчас не совсем безопасно подходить к Агеластосу. — В каком смысле? — Его фанатки недавно растерзали его девушку и теперь высматривают любую, кто подойдет к нему. Извини. Я бы рада помочь, но я сама боюсь его ненормальных поклонниц. Хотя, могу попросить у кого-нибудь из парней передать Агеластосу твои слова. О, слушай, давай я так и сделаю. — Девушку? — просила, понимая, что Калиса что-то перепутала. — У него нет девушки. — Ну, я и правда ее так бы не назвала. Скорее просто первокурсница, которой он попользовался в аудитории после лекции. Но она потом так отчаянно бегала за ним, что нарвалась на поклонниц Агеластоса. Пожалуй, не буду рассказывать, что они сделали с ней в пустой аудитории. Прикинь, сюда даже полиция приезжала. А Агеластосу плевать. Он и бровью не повел. Вон уже зажимает новую. Интересно, а с ней что-то сделают? — Ты что-то путаешь… Он не может прикасаться к девушкам… — В каком смысле? У него какой-то запрет? Ну, тогда он его паршиво придерживается. — Такого не может быть, — твердила, но остатки сказочности постепенно развеивались из сознания. — Я, конечно, не хочу с тобой спорить, но я прямо сейчас смотрю на то, как он какую-то брюнетку зажимает во дворе университета. — М-можешь их сфотографировать? — Зачем? — Пожалуйста, сфотографируй. — Это немного странно, но ладно, — прошло около минуты молчания, после чего я ощутила, как телефон в руке завибрировал и услышала: — Все. Я отправила фотографии. Правда, они могли получиться смазанными. Нет, смазанными они не получились. На снимках было все прекрасно видно. И то, как эта брюнетка прижималась к Кириану, сидя на выступе во дворе университета, и то, как он, сжимая ее шею сзади, притянул к себе и целовал. Стоял между раздвинутых ног девушки и, казалось, вот-вот вовсе ее прямо там возьмет. Глубокий вдох и шумный выдох. Я упустила телефон на асфальт и закрыла лицо ладонями. Черт. Почему же настолько больно? Яд невидимыми каплями впитывался в кровь и по венам разносился по телу. Разрывал меня изнутри, а я сидела и молча смотрела на дорогу. Больше не плакала. Дышала ровно и ни о чем не думала. Вставая с бордюра, медленно поковыляла прочь. Обступаемая множеством прохожих, растворялась неизвестной для меня стране и в незнакомом городе. Не думала о том, что будет дальше и о том, что было прежде. Ничего не существовало. В том числе и меня. Наверное, именно так себя ощущаешь, когда внутренне умираешь. Я понимала, что нужно вернуться в Грецию, но осталась в Македонии. Сняла крошечную квартирку на окраине города и там жила. Никто из семьи на мои звонки не отвечал. Поэтому я иногда звонила соседке из Кастории и она мне рассказывала, как дела у папы. Оказалось, что Ксенон нашел вариант хорошего лечения для него и папа шел на поправку. Это радовало. Становилось хоть немного, но все же легче. Порой, по вечерам я бесконечно долго смотрела на телефон. Уже не ждала звонков. Да и их не было. У меня больше ничего не было. Так я думала, пока в один день мне не стало плохо. Сильная тошнота, а позже осознание о задержке привело к определенным мыслям. Они подтвердились. Тест показал две полоски. Тогда я мысленно проклинала Агеластоса. Ну, вот как так? И что мне теперь делать? В голове собирались ужасные мысли и в эти мгновения я ощущала себя, как никогда прежде, одинокой. Но лишь к вечеру поняла, что это не так. Положив ладонь на пока что еще плоский живот, поняла, что теперь я не одинока. Да, будет тяжело. У меня толком ничего не было, но в груди бурлило от желания добиться всего. Так, чтобы у моего ребенка было все. С этого дня у меня началась новая жизнь и новые стремления. Непривычные для меня, но приятные переживания. А так же желание идти вперед. Несмотря ни на что и вопреки всему. Говорят, что за хорошее нужно платить. Я об этом вспомнила, когда зрение начало стремительно ухудшаться и врачи сказали, что нужна операция. Во время беременности она невозможна.