— Во сколь заканчиваешь, керя? — поинтересовался у Толяна Серёга, расплачиваясь за поездку в два места с заездом в магазин. Сейчас он не жался, накинул сверх тарифа. — До утра работаю, — ушлый Толик уразумел, какого замеса у него пассажиры, за базаром следил. — Покатаемся? — Без проблем. — Подъезжай сюда к двенадцати. — Рубайло ловко вертел в пальцах помятую коробочку «Мальборо». — Только без звону, нам реклама ни к чему, мы не «сникерсы». Поэл? Толян понимающе кивнул, дождался, когда парни освободят салон его «девятки», и стал сдавать по глубокой колее назад. Развернуться на нерасчищенной от снега улице Бутовой возможности не было. Когда автомобиль скрылся из виду, Рубайло и Пандус прошли ещё ниже по тёмному проулку и постучались в металлическую калитку, врезанную в полотно распашных металлических ворот, окружённых двухметровым глухим забором. Из двора немедленно взвился басистый злобный лай. Рубайло передернул плечами: — Вот ведь зверюга! Как забрешет, у меня яйца сразу сжимаются. За воротами протяжно скрипнула дверь, и высокий мужской голос выкрикнул с порога: — Кого еще там нелёгкая принесла?! — Открывай, Леший, свои, — отозвался Серега, подмигивая нахохлившемуся Пандусу. — А-а-а, ребятушки, — хозяин сменил интонацию на приветливую, проворно спустился с крыльца, залязгал запорами. — Вам всегда рад, проходьте в мое бунгало. — Волкодава своего только на цепь посади, — Рубайло не спешил переступать через порог отворившейся калитки. — Вы проходьте, а я придержу. — Прохор за ошейник, натужившись, оттащил продолжавшего бесноваться огромного лохматого кавказца в сторону, к сараю. — Сидеть, Карай! Сидеть, кому сказал! Парни с опаской преодолели несколько метров, отделявших ворота от крыльца дома. Когда за ними закрылась входная дверь, в приделке перевели дух. — Ты чем его кормишь, Леший? Человечиной? — спросил Рубайло вошедшего следом хозяина. Тот, расценивая слова гостя как комплимент, хриповато захехекал в ответ, в груди у него засвистело. — Кавказец в караульном деле, Сережа… с-с-с… наиполезнейшая собачка. От природы чуткая, к постороннему люду недоверчивая. А жрет взаправду много, все подряд мечет. До человечинки… с-с… дело покамест не доходило, врать не буду, не в моих обычаях… с-с-с… врать-то, — обстоятельно объяснял Прохор, обметая огрызком веника снег с валенок. Холостяцкое жилище скудно освещалось единственной лампочкой на семьдесят пять ватт. Крохотную кухоньку от комнаты отделяла русская печь, за которой стояла кровать с панцирной сеткой, застеленная засаленным ватным одеялом, в девичестве имевшим красный цвет. Ещё из меблировки присутствовали пара грубо сколоченных некрашеных табуреток, старомодный комод и самодельный стол, на котором был разложен хитрый инвентарь для вязанья сетей: челнок с продетой нейлоновой нитью, дощечка-шаблонка. Кусок сети-жаберки, сплетённый в косую клетку, лежал расстеленным на полу. С улицы после очищенного морозом воздуха в «бунгало» было не продохнуть, Рубайло аж закашлялся. — Ну Леший у тебя и кумар! Хуже чем в камере! — Хорошо, тепленько, — хозяин прижал ладони к белёному боку печки. Одетый в стеганую безрукавку поверх клетчатой фланелевой рубахи, ватные брюки, заправленные в коротко обрезанные валенки, Прохор косил под безобидного старичка-лесовичка. Но Серега, не понаслышке знавший повадки Лешего, давно не велся на выставляемые тем напоказ загорелую ленинскую лысину, физиономию печеным яблочком, наивные выцветшие глазки и благообразную бороду. Прохор старым прикидывался, по жизни был он жилист, резок и каверзен. Имел в собственности пару охотничьих ружей хорошего боя. Одну из двустволок, незарегистрированную, Рубайло с лета подбивал Лешего переделать на обрез, но тот в своей манере включал дурака, зубы заговаривал. В сарайке прохоровской, в надёжном тайнике последнее время парни хранили свой арсенал — две «эфки» и самодельный шестизарядный револьвер под «мелкашечный» патрон. — Убирай нах свои приспособы браконьерские, — махнул рукой Серега. — Славян, а ты суму разгружай, не тормози. Пандус выкладывал из пакета на стол водку, пакеты с пельменями «Медвежье ушко», хлеб, сыр, батон любительской колбасы с жирком, до которой был большой охотник. — Хлеб-то уж могли бы и не покупать, — бормотал Прохор, освобождая стол. — Хлебушек-то есть у меня, чай, уж не совсем нищий. Хозяин выставил глубокое эмалированное блюдо, почти тазик бочковых огурцов и квашеной капусты, после чего удалился в кухню варить пельмени. Баллонный газ он экономил, варганил на плитке, благо электричеством пользовался бесплатно, накинув два провода на линию. Парни забросили куртки на лежанку печи, Пандус под рукомойником вымыл руки и принялся кромсать острейшим прохоровским кесарем колбасу. Не смог удержаться, первый отхваченный кусок, жопку, сунул в рот, стал жевать жадно. Пока пельмешки варились, мужики накатили. Прохор со Славкой — по сто пятьдесят, а Рубайло, чувствовавший, что от выпитого у Зябликовой его повело, лишь пятьдесят себе позволил. Пандус осоловел в момент, глаза у него закосили, он тяжко навалился плечом на стенку. — Закусывай, братское сердце, — Серега подвинул ему тарелку с благоухающими ломтями колбасы, — забалдеешь с отвычки без закуси да в духоте. Сам Рубайло хрустел огурчиком. Отменные огурчики у Лешего водились, свойской, бочковой засолки, пупырчатые, твердые, один к одному. В магазине Серега осознанно взял только два пузыря водяры, включать дизель он не намеревался, не время было косорезить. Разговор вязался необременительный. Намолчавшийся в своей одиночке Леший рассказывал, как он с утреца славно порыбалил на затоне. — Шестнадцать вот таких окуньков нацакал, — рубил он ребром одной своей клешни по основанию второй ладони, похожей на заскорузлое конское копыто. — Ну и где улов твой, дядя? — благостно подкалывал хозяина Рубайло, затягиваясь вкусной сигареткой. Тот, извиняясь на каждом слове, объяснял, что устроил себе жарёху на обед из рыбех что покрупнее, а мелочевку отдал своему коту, Ученому. Котяра, головастый, лохматый, изжелта-белый, раз за разом запрыгивал хозяину на колени, пытался со стола шматок колбасы слямзить. Прохор сталкивал упиравшегося наглеца, котище соскакивал на все четыре лапы, громко, как слон стукаясь о половицы. Серегу, разглядевшего, что кот Ученый той же палевой масти, что и борода у Лешего, пробило до икоты на ха-ха. — Вы… ик… братья, что ли?! И-ик… — Близнецы, — согласно кивал бородой Прохор, не обижался на молодежь. Потом Рубайло попенял хозяину на его дремучесть, на то, что живет он без телевизора. — А на кой он мне? — отмахивался Леший. — Этот… как его? Зомбоящик! У меня вон… радиоприемник имеется «Вэф-222». Сделано в СССР! Пандус, после тарелки горячих пельменей еще больше размякший, молча крутил в руке перекидные четки зоновской работы, атрибут правильного пацана. — Чего, и «болтушки»[126] тебе менты вернули? — Серега спросил с завистью, свой скарб, подрываясь, он на вещах в спецприемнике оставил. — А куда бы они гады делись? — снисходительно ответил Славян. — «Болтушки» не в запрете. Рубайло, чувствуя, что его тоже клонит в сон, резко встал с табурета, встряхнулся, наведался в кухню к жестяному рукомойнику. Стукнув снизу по штоку, набрал в ладони воды, плеснул в лицо, фыркнул. — Леший, дай-ка сюда ключ от сарая, — сказал он, вернувшись в комнату. Хозяин без слов вытащил из кармана большой ключ на замызганном тряпичном шнурке, с пристуком положил на стол. Сразу присоединил к нему длинный китайский ручной фонарь. — Посветишь. Рубайло одним движением сгреб фонарь с ключом, после чего отдал Прохору следующее короткое распоряжение: — Зверя своего подальше отведи. Леший проскрипел подшитыми кожей валенками к выходу. Серега шагнул за ним, но у самой двери, щелкнув пальцами, крутнулся. — Славк, захвати пакет. Пандус взял с подоконника скомканный пластиковый пакет, в котором они принесли жратву и бухло, вывернул его на лицевую сторону, встряхнул за углы и, не задавая вопросов, последовал за кентом на улицу. Подождав, когда исступленный собачий брех удалился за угол дома, парни прошли к сараю. Рубайло светил фонарем себе под ноги; желтое, плохо сфокусированное пятно света скакало по истоптанному снегу. Трижды провернув ключ в тяжеленном висячем замке, с усилием вынул дужку из проушин, осветил ближний угол строения. — На месте. Пандус потеснил плечом приятеля, заглянул в сарай. Мутный свет фонаря падал на стопку силикатных кирпичей, сложенную подле верстака. — Кинь в пакет половинок шесть. Славка глянул на Рубайло непонимающе, но спрашивать снова ни о чем не стал, зная, что братуха понапрасну ничего не делает. Зайдя в сарай, положил в пакет несколько кирпичей, выбирая половинки и четвертинки. Прикинул на вес, выдержат ли ручки, добавил еще. — Не порвется? — деловито спросил Серега. — Крепкий вроде. — Приставь к калитке, отваливать будем, захватим. За десять минут до наступления полуночи парни под аккомпанемент лая сторожевого пса покинули гостеприимное убежище. Провожавший их Прохор не сдержал любопытства, поинтересовался: — Вернетесь нынче, соколики? Или можно старику на боковую? — Как масть пойдет. Чуть чего, в ворота стукнем, у тебя вон какой будильник, мертвого поднимет, — съюморил нагнувшийся, чтобы не чиркнуть макушкой о притвор калитки, Рубайло. Поднявшись по тропе на соседнюю Бутовую улицу, кенты увидели у третьего дома, там, где они вечером расстались, включенные габариты автомобиля. В салоне мерцала багровая точка, водитель курил в ожидании. — Уважаю точность, — произнес Серега, усаживаясь на переднем сиденье. Пандус, держа тяжеленный пакет обеими руками снизу, — нести за ручки он все-таки поостерегся, — усаживался сзади. — Куда едем? — рыская вправо и назад маленькой, как у рептилии, головой, бомбила профессионально оценивал состояние ночных пассажиров. Свежим алкоголем от обоих наносило отчетливо, однако выглядели они вполне мирными, пальцы веером не гнули. Хотя промышлявший пятый год извозом Толян знал случаи, когда спокойные с виду пассажиры в поездке хреновее тревожных оказывались. Но без риска в его деле копейку не срубишь. — Кафе «Лада» знаешь? — поднося зажженную зажигалку к сигарете, спросил Рубайло.