Знаменитый в восьмидесятые годы портвейн, обладавший противно-сладким вкусом и резким запахом, прошел тяжело, но огонек в душе от него затеплился. Наблюдая позитивную динамику пациента, хозяин счел возможным вернуться к обсуждению прерванной темы про напитки безвозвратно ушедшей эпохи. — А «Солнцедар» пили… Помнишь? Хлестались все тогда, что им заборы можно красить. А «Осенний сад»? А «Золотая осень» — «Зося»?! Два двадцать пузырь стоил, а пустую тару по семнадцать копеек принимали. Рентабельность, бляха! «Плодово-ягодное» — «Червивка»! У-у-у…«Белое крепкое»! Помнишь, в каких бутылках? В зелёных «бомбах» по «ноль-восемь», в «огнетушителях»! — «Рубин» ещё, — подсказал Петрушин, который обязан был поддержать интересную для собеседника тему. — О, точно, «Рубин» — «Морилка»! — прапорщик радовался, как ребёнок новой игрушке. Валера поискал глазами в округе пепельницу. Найдя её на подоконнике, дотянулся, переставил на стол, закурил. Гостеприимный хозяин уже лил в стаканы темно-бордовое, как венозная кровь, вино. — Погоди, Стёп, трошки. У меня пока не улеглось, — гнать лошадей сыщик не намеревался. Степан Тимофеевич супротивничать не подумал, угостился на халявку «Есаульскими», заметив при этом, что курит исключительно погарскую «Приму-Ностальгию». Разговор свернул на общих знакомых, их в считанные минуты по городу набралось с десяток, и живых и усопших. Хозяин был на пять лет старше Петрушина, с пятьдесят четвертого, тоже окончил техникум транспортного строительства, «жэдуху». После срочной службы в Центральной Группе Войск в Чехословакии сподобило его поступить в школу прапорщиков. Потом мотался по дальним округам — КУРВО[137], КСАВО[138]… В Афган судьба не занесла, зато в Таджикистане хлебнул горячего варева в составе двести первой дивизии. Служил на разных должностях — и взводным, и старшиной автороты, и начальником клуба. Уволившись три года назад, вернулся в Острог. Квартира эта осталась после смерти матери, своего жилья за двадцать лет сверхсрочной службы не нажил. Первое время на гражданке работал сторожем на стройке, потом здоровьишко стало пошаливать, уволиться пришлось. Теперь летом ягодами да грибами промышляет, а зимой дурака валяет, отлёживает бока на диване, телик смотрит. О второй своей половине, о детях — есть ли они, нет ли их — словоохотливый отставник не обмолвился, а Петрушин с расспросами не лез. Он вообще больше поддакивал, выжидая момент, чтобы накинуть про свое. Удобный повод выдался после того, как по второй накатили. — За всех пленных и за нас военных! — провозгласил балагур-хозяин, чокаясь. — Степан, а вот сосед твой, из семнадцатой квартиры который, он вообще как, мужик нормальный? — Валера спросил с безразличной интонацией, посасывая сушку. — Алексеич? Чёткий мужик, отвечаю. Всегда займет до пенсии. А ты тогда не нашел его, что ли? Я ж те сказал — днем он всегда в офисе своем сидит. — Да он торопился куда-то, уезжал. Не до меня ему было. — Так чего, он на кабельное копейку зажал? — прапорщик, заглянув в мятую пачку «Есаульских», с огорчением обнаружил, что в ней осталась одна сигарета. — Последняя, блин. Последнюю, как говорится, и мент не берет. Петрушин не отреагировал на присказку, понимая её случайный характер: — Да нет, каблироваться он согласился. Полтинник в месяц — копейки для него. Я хотел у него за хату спросить. Ты, Стёп, не в курсах случайно, он хату не сдает? С женой развожусь, а у вас тут район удобный, почти центр и все рядом. Хозяин в это время лазил по ящикам гарнитура в поисках курева, дверками стукал, потому половину из сказанного не расслышал. Пришлось Валере повторять. — Была же заначка. Точно помню — ныкал. Куда вот только? — пенсионер опустился в тяжком раздумье на табурет. — Чё ты обыскался, Степа? На, дыми, — убойщик выложил на стол нераспечатанную пачку своих козырных сигарет, прикидывая, стоит ли задавать вопрос в третий раз. Но ветеран, похоже, действительно заморочился из-за курева. Содрав слюду с пачки, открыл её, щелчком пальца по дну выбил сигарету, вытащил ее за фильтр губами. А закурив, сказал: — Жили у него в декабре какие-то два парня. Коммерсы из Иванова, вопросы свои на силикатном решали. Кирпич на стройку закупали. — А-а-а, — как бы разочаровываясь, протянул Петрушин, — раз хата занята, вопрос снимается. — Они уж съехали. В аккурат перед Новым годом. Смешные парни. Ха-ха. Раз вечером курятинка у меня кончилась, а в ночник переться влом было, поясницу прострелило. Постучал к ним на соседском деле — ноль по фазе. А я знаю — они домой минут десять, как вернулись, в глазок видел как заходили. Стучу дальше — тишина, как в гробу. Я — погромче, по-гвардейски. Открывает который из них маленький, очкастый… Сережа который. Цепочку с пробоя не снимает, сторожится. А в квартире, прикинь, зём, темнота, хоть глаз коли. «Вы чего в потемках сидите, — спрашиваю. — Угостите куревом, а то уши пухнут». Сунул мне Серёжа этот в притвор две сигаретки… «Кент», что ли, а свет, прикинь, так и не включил. Чудён народ пошел! Валера, думая, повторит ли впоследствии его новоявленный приятель сказанное следователю под протокол, ухмыльнулся глумливо: — Может, они, это самое, Стёп, под хвост баловались? А ты им кайф обломал? — Хрен их маму знает. Может, и пидарки, раз сидели. «С чего ты взял, что они сидели?» — задать такой вопрос Петрушин себе не разрешил. Впрочем, он и не понадобился. — У второго, у здорового, все руки — синие, — инициативно пояснил хозяин, берясь за бутылку. — Добьем, что ли, Валер? — А чего на нее, смотреть, что ли? Отвечая добром за добро, отставной прапор предложил немедленно вместе сходить к Алексеичу в офис и поинтересоваться, сдаёт ли тот жильё. — Мне в контору свою надо бежать, — встреча с риелтором не входила в планы Петрушина. — И так завис я у тебя на лишние полчаса, оправдываться придется. А у него тоже «однушка»? — Ты чего? У него квартира богатая, две комнаты, коридор десять метров длиной, в футбол играть можно. — «Двушку» я, Степан, не потяну. — Так ты один проживать намеряешься или с тётенькой приятной наружности? — Мне бы сперва убежать поскорей от одной такой тётеньки. Оди-ин… — Тогда на хрена тебе, спрашивается, «двушка»? — Вот и я говорю, на хрена… Район мне ваш больно нравится, речка близко, пойма. — Район у нас да-а, спокойный. Мужики выпили, зажевали последками сушек. Валера засобирался. — Насчёт кабельного не передумал, Стёп? — под конец разговора опер, страхуясь, пустил дымовую завесу. — С какого перепоя? Когда Петрушин в прихожей облачился в тяжеленное свое пальто, прапорщик спросил его, как бы между прочим: — Может, ещё такую сгоношим? Я при деньгах. — Стёп, не вводи в искушение, — Валера играл самого себя и поэтому был абсолютно естественен. — Работа грёбаная, начальство… Сам понимаешь. Надо бежать. — Ну давай. Захаживай, буду рад, — хозяин подал руку, картинно взмахнув кистью. — Загляну как-нибудь. Бывай. Совершая полезный для здоровья пеший моцион в направлении своего дома, Петрушин с немалым удовлетворением размышлял, что второй вытащенный им из колоды козырь куда серьезней первого, в ранге десятки. Новая информация удачно развивала и дополняла добытую ранее. Итак, в интересующее время в семнадцатой квартире проживали двое молодых мужчин, якобы приехавших из города Иванова по коммерческим делам, якобы на завод силикатного кирпича. Жили они скрытно, даже свет в квартире по вечерам не включали. Их приметы, конечно, куцые, но кое-какая конкретика уже имеется. Первый мэн — небольшого роста, в очках. Второй — высокий, с татуировками на видимых частях рук. Что примечательно, первого зовут Сергей. А как следует из показаний Светы Зябликовой, Рома её убиенный, договариваясь с неизвестным по телефону о встрече на тридцатое декабря, называл его Серым. Не надо быть о семи пядях во лбу, чтобы догадаться, что Серый — это Сергей и есть. Из адреса квартиранты съехали перед самым Новым годом. Всё в цвет! Будь Валера героем советского чёрно-белого фильма про милицию, он, подтянутый и облачённый в отутюженный капитанский мундир, получив подобные сведения, незамедлительно примчался бы на доклад к мудрому седому полковнику, каждый день бросающему курить. Товарищ полковник, внимательно выслушав товарища капитана, тут же отдал бы чеканные распоряжения по селектору. И полетели бы, не обращая внимания на запрещающие сигналы светофоров, машины с мигалками; специально обученные щеголеватые милиционеры с умными служебными собаками на поводках, задержали бы риелтора Кокошина и поставили бы его перед строгими очами седоголового полковника. Через следующие пять минут напряжённого психологического поединка, риелтор заскрипел бы зубами в бессильной ярости, отвернулся бы в сторону и сказал: «Твоя взяла, гражданин начальник, пиши». Удосужься Валера стать персонажем современного телесериала про ментов, он, коротко стриженный, накачанный, в кожаной косухе, немедленно бы ринулся в контору по продаже недвижимости. Там он насовал бы кулачищами в бубен трем-четырем-пяти бритоголовым охранникам, ногой выбил бы дверь в кабинет риелтора и пробил бы маваши-гери джодан[139] ему в репу. Отползая боком в угол кабинета, Кокошин, хлюпая алой бутафорской кровью, бормотал бы невнятно: «Я все расскажу, начальник, не убивай». Но так как Создатель сподобил Петрушина проживать свою жизнь, а не придуманную, он с кристально чистой совестью продолжал неспешное движение по проспекту Ленина, с каждым шагом удаляясь от УВД. Многоопытный Валера ведал, что результаты его оперустановки реализовываться сегодня не будут. Конечно, имелась возможность того, что говорливый прапор, наведавшись к Кокошину в контору, сообщит ему про мужика из кабельного телевидения, намеревавшегося снять у риелтора квартиру. Если разговор завяжется, в момент вскроются все петрушинские враки. Удивленный Кокошин скажет, что никакой усатый кабельщик к нему в офис не заходил, после чего насторожится и примется выспрашивать. Дружбан Степан охотно выложит соседу всё, что знает. Риелтор, если он в самом деле при делах и если ему известно, чьё мясо кошка съела, уши поставит торчком. Быстро выяснит, что никакой телевизионной фирмы «Антенна» в Остроге отродясь не было, цинканет про непонятки тому, кто над ним, и те поймут, что это ж-ж-ж неспроста. Ну и чего тогда предпримут злодеи? Исполнитель или исполнители, по всему, неместные. Они на курок нажали и умотали восвояси. Орудие преступления уничтожено или спрятано так, что его днем с огнем не отыщешь. Вероятный заказчик убийства Клыч затихарился в Нижнем и возвращаться не собирается. Устранять простодушного отставника, который видел исполнителей и может опознать их, бандиты не будут, среднерусская глубинка это не Сицилия. Степану просто доходчиво объяснят, чтобы он держал метлу на привязи. А он и без всяких предупреждений не запел бы соловьём в прокуратуре, граждане ох как не любят записываться в свидетели обвинения. В этом месте размышлений червячок сомнений принялся подтачивать уверенность оперативника в том, что, откладывая на завтра передачу нарытой информации, он поступает правильно. «Вдруг и в самом деле завалят ветерана двести первой дивизии, — гонял в голове Валера. — Мужик не при делах, не хочется, чтобы ему перепало. И маякнуть Степке нельзя, милиции он не испугается. Сейчас, когда он не посвящён, ещё фифти-фифти он к Кокошину пойдет. А вот если предупредить: “Не мешай разработке, мужик”, запросто может к риелтору опрометью ринуться. Да никто его не грохнет, наши бандосы не шпионы, в абверкоманде спецподготовку не проходили. Додумались же они, олухи, звонить будущей жертве на мобильник со стационарного телефона. Не допетрили, что мы этот звонок вычислим. Нет, это не шпионы. Правда, и мы не контрразведка “Смерш”». Петрушин окончательно убедил себя не торопиться доводом, что все равно запланированные обыска в квартире и офисе Кокошина завязаны на технических мероприятиях. Рубоповцы взяли на себя обязательство до пятницы реально поставить сотовый телефон риелтора на прослушку. Даже с учетом того, что РУБОП считался элитным подразделением, это обещание представлялось Валере из области фантастики. Обычно на подобную процедуру уходило около месяца. «А может, у них и получится, если генерал команду даст ОТМ. Посмотрим. Я свое дело сделал. До обысков волну поднимать нельзя, весь замысел насмарку пойдёт». За раздумьями старший опер незаметно для себя достиг промежуточной цели перехода — супермаркета «Грошик». В магазин Петрушин зашёл погреться и купить сухого корма для котишки своего, Котофеича. Расплачиваясь в кассе за пакет Kitekat, Валера обнаружил, что финансовое положение его находится на грани кризиса. Сейчас он еще сможет взять четвертинку самой дешевой водки, которую будет сусонить вечером, после того как выспится. Но на завтрашние плановые посещения аптечных пунктов денег у него не оставалось. Получку грозились дать только в пятницу, поэтому нужно было срочно брать в долг. Но прежде следовало определиться — обратиться ли за внутренним займом к матери, получившей пенсию за январь в последних числах декабря, либо за внешним кредитом к инвесторам. Петрушин выбрал смешанный вариант. «Сотню у матери возьму, а завтра вечерком доскочу до Ваньки Пшеничного, пусть одалживает, хохляцкая морда, три сотни, раз на блатную работу устроился». Сверстав бюджет, Валера успокоился и стал предвкушать, как, вернувшись домой, он вымоется под горячим душем, переоденется в чистое белье, навернет глубокую тарелку горяченных зелёных щец под рюмаху ледяной водки из легальной бутылки, хранившейся в холодильнике, и провалится в глубокий сон без сновидений. 23 10 января 2000 года. Понедельник. 14.00 час. — 16.30 час. После обеда Саша Кораблёв плотно занялся вопросом восстановления доброго имени своей невесты. Заявление в ЗАГС они с Олей сумели подать накануне рождественских каникул. Будущий тесть договорился, чтобы молодым людям в порядке исключения уделили внимание в неприёмный день. После перехода через Рубикон Кораблёва обуревали сложные чувства. С одной стороны ему чрезвычайно льстило, что такая видная девушка как Оля Соболева согласилась выйти за него замуж. Противовесом пьянящего ощущения счастья служило осознание факта, что его затянувшейся почти до тридцати лет свободной жизни наступил полный абзац. Впасть в состояние прострации в связи со столь значимым событием не давало изобилие проблем, которые надо было ежечасно решать или хотя бы вникать в них. Помолвку отмечали в доме невесты. Сашин отец, Михаил Юрьевич, слесарь-лекальщик седьмого разряда под давлением супруги впервые в жизни повязал на шею галстук. «Гаврилу», как он выразился. Мамка, Капитолина Алексеевна, работавшая замглавбуха на хлебокомбинате, два часа провела в парикмахерской, из которой вернулась, похожая на Аллу Пугачеву во время исполнения песни «Арлекино» на конкурсе «Золотой Орфей» в Болгарии. Волнение родителей передалось Саше, он тоже замандражировал и даже стал прикидывать, как бы незаметно от мамки пробраться в холодильник и махнуть пятьдесят грамм коньячка для храбрости.