9 13 января 2000 года. Четверг. 10.40 час. — 13.00 час. Во дворе прокуратуры фээсбэшники не запихали Миху на заднее сиденье дожидавшегося их «УАЗика» и не зажали плечами с боков, беря под контроль каждое его движение. Яковлев как старший по должности и званию важно занял командирское место рядом с водителем. Маштаков на пару с молодым рыхлым опером залезли назад. Михе досталось место позади водителя. Милиционеры задержанного жулика обычно сажали сюда же, только в их машинах задняя левая дверь заблокирована намертво для предотвращения побега. А здесь замок дверцы функционировал исправно, захлопнулся с первого раза. Сосед Михин, смачно чавкавший жвачкой, сразу отвернулся и уставился в окошко. Окажись на месте Маштакова настоящий преступник, он реально мог если не перебить, то покалечить всех троих сопровождающих, включая шофёра, и сделать ноги. Очевидно, сотрудники ФСБ самонадеянно полагали, что авторитет конторы оберегает их от подобных неприятностей. Подмечая далёкие от совершенства действия смежников, Миха почти пришёл в себя, настраиваясь на предстоящий разговор. Когда проезжали мимо родной милиции, он пригнулся и попытался разглядеть, закрыл ли, уходя, форточку. Оказалось, что оставил открытой, теперь кабинет выстудится до его возвращения. Хотя, Тит должен вернуться из суда раньше. Двухэтажное здание отдела ФСБ, отстроенное в середине восьмидесятых годов, располагалась тоже на улице Ворошилова, только двумя кварталами ближе к выезду из города. До новоселья комитетчики занимали несколько кабинетов на третьем этаже УВД, тогда ГОВД. Маштаков знал про это по рассказам старослужащих. Перед корпусом режимного учреждения, монументально высившегося среди частного сектора, за низенькой чугунной оградой произрастали голубые ёлки. «УАЗик» подъехал к выкрашенным в стальной цвет воротам, которые после сигнала водителя стали медленно раскрываться наружу, словно створки гигантской раковины. Миха хотел спросить у Яковлева: «А разве глаза мне не будете завязывать?», однако поостерёгся, решив приберечь остроту на потом. Во дворе, огороженном высоким бетонным забором, все, кроме водителя, покинули пахнувший бензином салон «УАЗика». По примеру своих спутников Маштаков двинулся к ступеням запасного выхода здания. В коридоре навстречу им из-за стеклянной перегородки вышел сухонький дедушка, дежуривший на вахте. Судя по суровому взгляду, которым он с ног до головы смерил чужого, шедшего промеж своих, дедок был из бывших. Хотя в народе резонно считают, что бывших кэгэбэшников не бывает. Перед входом на второй этаж произошла заминка. Шагавший первым Яковлев, загородив спиной кодовый замок, набрал нужную комбинацию и открыл дверь. Миха двинулся вперёд, в святая святых. Просторный коридор оказался пуст и гулок. Снаружи в замочных скважинах дверей торчали ключи с жестяными бирочками, за их сохранность обитатели здания не опасались. А чего тревожиться, если посторонних граждан на этаже нет. В паре кабинетов, где оперативные сотрудники наличествовали, двери были распахнуты настежь, оттуда на потревоживший тишину стук шагов повернулись головы с аккуратными причёсками. «Чем они тут занимаются?» — этот вопрос Маштаков задавал себе много лет. Когда он учился в университете, то почему-то наивно полагал, что его должны пригласить на работу в КГБ, где он будет ловить иностранных шпионов. В юношеских фантазиях Миха начисто забывал о своих моральных качествах, и тогда далёких от идеала. С каждого курса юрфака в КГБ распределялся лишь один студент. В обязательном порядке это был функционер ВЛКСМ, состоявший, как минимум, в университетском комитете комсомола. Приветствовалось, если к выпуску претендент на службу в органах госбезопасности успевал вступить в КПСС хотя бы кандидатом в члены. Еще он обязан был иметь представительную внешность, а также постоянно носить строгий костюм, галстук и комсомольский значок. Маштаков ни одним из перечисленных качеств не обладал, поэтому и распределился в прокуратуру, куда в конце восьмидесятых мало кто шёл добровольно из-за мизерной зарплаты и отсутствия льготной выслуги. Сейчас в это трудно поверить, но тогда милиционеры получали в полтора раза больше, чем прокурорские, и что самое главное — за двадцать лет службы вырабатывали пенсию. Впоследствии Миха с присущим человеку злорадством констатировал, что у выпускников их факультета, удостоившихся высокой чести получить распределение в КГБ, масть по службе не пошла. В скором времени все они сбежали на гражданку, большинство — в кооператоры. Значит, не на те качества делали упор кадровики при отборе, хотя времени у них было вдоволь, годами они кандидатов проверяли на вшивость. С другой стороны, органы госбезопасности в девяностых пережили тяжёлые времена, дорвавшиеся до власти демократы кромсали их по живому. «Но и прокуратуру с милицией те времена не щадили, а мы ничего, до сих пор валтузим», — пронёсся в голове Маштакова обрывок из собственной защитительной речи на предстоящем суде истории. В дверном замке кабинета, к которому его подвели, тоже торчал ключ. Яковлев отворил дверь, сказал: «Прошу» и вошёл первым. С ехидством отметив данную нелогичность, Миха в следующую секунду обозлился на себя за неуместное ёрничество, понимая, что это иммунная реакция организма на стрессовую ситуацию, не более. В кабинете ему отвели стул прямо напротив стола. Стул был обычный, казённый, с изрядно потёртым дерматиновым сиденьем, скрипучий, и что отрадно — к полу шурупами не привёрнутый. Опускаясь на него, Маштаков незаметно огляделся. Помещение выглядело просторным и светлым, с высокими потолками, площадью не менее восемнадцати квадратов. И в таких хоромах, судя по всему, барствовал один человек — оперуполномоченный по особо важным делам Яковлев. Титовская группа по тяжким преступлениям, целых три опера, теснились в кабинетике в полтора раза меньше этого. Но косметического ремонта помещение требовало давно, сказывалось хроническое недофинансирование. Осыпавшийся потолок нуждался в промазке швов и побелке, стены, выкрашенные масляной салатовой краской, неплохо бы отделать материальчиком посовременнее, пластиковыми панелями, к примеру. А рассохшийся паркет, местами вздыбившийся после протечки, надо было срочно снимать, полы застилать фанерой, а сверху — линолеумом с утеплителем. Яковлев, раздевшись, включил стоявший у шкафа плоский ребристый «блин»-обогреватель. С отоплением и здесь, как во всём городе, наблюдались проблемы. Затем фээсбэшник занял место за рабочим столом, поверхность которого была чиста. Лишь старомодный письменный прибор да громоздкий эбонитовый телефонный аппарат, по всей видимости, доставшиеся Яковлеву от предшественника, оживляли пустынный ландшафт. Над головой комитетчика висел выжженный по дереву портрет железного Феликса в профиль. Знаменитая бородка первого председателя ВЧК, назначенного идолом для нескольких поколений сотрудников, стерегущих безопасность государства, походила на крючковатую, лихо поставленную запятую. От критического разглядывания портрета неуважаемого им исторического деятеля Миху отвлёк первый, разминочный вопрос Яковлева, отодвинувшегося вместе со стулом к стене. — Рассказывайте, Михал Николаич. Собственно, это был не вопрос, а предложение сообщить в форме свободного изложения нечто само собой разумеющееся, хорошо известное обоим, для начала разговора о котором достаточно полунамёка. Ход был рассчитан на лоха, ответа он не заслуживал. Даже притворяться Маштаков не подумал, не стал уточнять, строя из себя дурачка: «О чём рассказывать-то, дяденька?». Так как снять верхнюю одежду ему не предложили, он расстегнул куртку и распихал по карманам шапку с перчатками. А вот «Комсомолочку» свернул в трубку и тихонько стал постукивать ею себя по голени. Пауза получилась тягучей. В таких случаях говорят: «милиционер родился». Комитетчик сокрушённо вздохнул. — Зря вы так, Михал Николаевич, я же тогда в сентябре по-хорошему предупредил, чтобы вы не лезли в эту ситуёвину. Помните? Маштаков, несмотря на свои периодические алкогольные заплывы, на память не жаловался. На следующий день после того, как он вернул Коваленко видеокамеру с отснятой кассетой, Яковлев прихватил его на улице, якобы случайно. Такой же самоуверенный и показушно доброжелательный, как и сейчас, фээсбэшник посоветовал оперу навсегда забыть о том, что он видел во дворе особняка Катаева. Тогда Миха угрюмо кивнул в ответ и заторопился к приближавшемуся к остановке троллейбусу. Маштаков решил избрать самую эффективную форму защиты — молчанку. Не далее чем вчера они с Лёхой обломались на Смоленцеве, который за четыре часа их показательного выступления не проронил в ответ ни слова. Пусть комитетчик выговорится, пускай перечислит все проблемы, которые обрушатся на Михину голову, если он оттолкнёт протянутую ему руку помощи. Яковлев с показным сочувствием рассматривал своего визави. — Ну чего вы молчите, Михал Николаич? Не помните того разговора? Маштаков сонно глядел на фээсбэшника, хлопал глазами и безмолвствовал. Любой ответ типа: «Я не понимаю, о чем вы меня спрашиваете», давал собеседнику возможность накинуть новую петельку: «Как можно не понимать, взрослый человек, а прикидываетесь». Дать втянуть себя в разговор нельзя, в этом случае общение затянется. Видя, что Маштаков не намерен отвечать, Яковлев приступил к заготовленному монологу. Миха слушал с безразличным выражением лица, про себя, однако, давая высокую оценку способностям комитетчика. Говорил тот живо и грамотно, нажимал на нужные струны. Начал с того, что так же, как и Маштаков, он люто ненавидит коррупционеров, особенно в погонах, которые вместо того чтобы бороться с организованной преступностью, срастаются с ней, за сребреники продают бандитам совесть и служебные интересы. Если бы всё зависело только лично от него, от Яковлева, он бы стрелял таких оборотней на месте без суда и следствия. Но увы, закон подобного не разрешает, поэтому борьба с коррупционерами должна вестись исключительно легитимно и теми органами, на которые данная задача возложена государством. — …в конкретном случае, Михал Николаич, вы, конечно, понимаете, о чём идёт речь, мероприятия проводятся Федеральной службой безопасности. Другому я не доверил бы и десятой части того, что говорю вам, Михал Николаич, так как даже намёк на эти сведения составляет государственную тайну. С вами я разговариваю, потому что уважаю вас как патриота и профессионала. Вы оказали содействие по серьёзному вопросу, за это я от лица всего отдела благодарю вас. Но потом вы совершили крайне авантюрный ход, который поставил под удар интересы дела. Побудительный мотив ваших действий мне понятен. Вы хотите помочь своему товарищу, который, по вашему убеждению, незаконно арестован, но избранная вами тактика может нанести непоправимый вред проводящейся разработке. Чтобы не допустить этого, давайте вместе обсудим как выйти из сложившейся ситуации. Возможно, я что-то не знаю. Помогите себе и мне, Михал Николаич… Умение разговаривать с человеком — важнейшее качество для оперативного сотрудника. Оперуполномоченный Яковлев владел техникой разговорного жанра в совершенстве. Текст, интонации, мимика, жесты — всё било в десятку. Не знай Маштаков доподлинно, что за привлекательной приманкой скрывается острый стальной крючок, он бы потянулся к аппетитному розовому червячку. И через миг, выдернутый тренированной рукой из родной стихии, отчаянно трепыхался бы на берегу, проклиная свою доверчивость. Миха помалкивал, трепля свернутую газетку. «Молчание ягнят», «Молчание доктора Ивенса», «Молчание и крик» — пришли на ум названия фильмов сходной тематики. Яковлев надел маску недоумения. Он отказывался понимать, почему такой умный человек как Михал Николаич не желает поверить в то, что они — соратники, которые, по большому счету, делают общее дело. — Курите, — комитетчик радушно распечатал красно-белую коробочку LM. LM милицейские остряки расшифровывали, как «Любовь Мента» или «Леонид Макарыч». Миха привык к более дешёвой «Балканской звезде», LM ему казался чересчур горьким. Закурить Маштакову хотелось чрезвычайно, но он не повёлся. Сигарета — коммуникативный мостик между собеседниками, наводить его было ни к чему. Молчанка Михе давалась непросто, вязкий Яковлев располагал к разговору. Фээсбэшник размял и прикурил сигарету. Отрывисто затягиваясь, в одностороннем порядке возобновил беседу. Подошла очередь сожалений по поводу того, что желаемого контакта не получается. Прозвучали первые намеки на неприятности, которые ожидают Михал Николаича, если у него не возобладает здравый смысл. Через пару минут абстрактные проблемы приобрели реальные контуры в форме увольнения со службы по отрицательным мотивам и привлечения к уголовной ответственности. В этом месте Маштаков не сдержал нервной усмешки. Расценив её, как первую трещину в массиве льда, Яковлев форсировал вариант запугивания. — А вы как думали, Михал Николаич? Двести восемьдесят третью статью УК пока никто не отменял. От трёх до семи лет лишения свободы, между прочим. «Двести восемьдесят третья? Что за статья такая редкая? — озадачился Миха. — Какое-то преступление против безопасности государства…» — Да-да, разглашение государственной тайны, Михал Николаич. Все эти сведения под грифом «совсекретно», — сокрушаясь над дальнейшей судьбой неразумного милицейского опера, качал головой Яковлев. Минутное смятение прошло после того, как Маштаков услышал название статьи. Состава указанного преступления его действия заведомо не образовывали. В этой истории ни к каким сведениям, содержащим гостайну, он не прикасался, подписок о неразглашении никому не давал. «Может, вы и засекретили кассетку после того, как Коваленко вам её подогнал, а лично я в руках держал любительскую запись частной вечеринки. Логичнее стращать банальным злоупотреблением должностными полномочиями, статьей 285 УК РФ». — Мы ещё не регистрировали сообщения об обнаружении признаков нового преступления. Ещё можно договориться полюбовно, — комитетчик ослабил вожжи. В течение следующих двадцати минут свои доводы он повторил, как минимум, трижды, беря на измор. Затем, горестно вздохнув, достал из стола пластиковый уголок, в котором, судя по толщине, находился всего один листочек. Яковлев извлек его из папки и припечатал ладонью к покрытой оргстеклом столешнице. — Скажете, и это вы видите впервые, Маштаков?! Миха не проявил видимого интереса к появившемуся листу бумаги. Он влёт срубил, что это ксерокопия письма, приложенного им к видеокассете, подброшенной прокурору. То, что послание так скоро окажется в руках фээсбэшников он, говоря по совести, не ожидал. «Откуда оно у них? Неужели сам Трель передал? Он что — заявил в ФСБ о шантаже? Но тогда всё впустую, тогда я Андрейке только наврежу своими маклями», — у Маштакова кругом пошла голова, он заметно побледнел и впервые за всю аудиенцию опустил глаза. Следивший за его реакцией комитетчик расценил это как пропущенный удар и нарастил темп атаки. — Это материальный носитель, Михал Николаевич! Вы не знаете технических возможностей экспертного учреждения нашей организации. Из этой писульки ого-го-го сколько можно интересного в Москве вытащить! Идентификация по запаху, установление авторства по содержанию! Я не говорю о дактилоскопии по новым методикам. Или вы в перчатках писали? — В туалет можно сходить? — Михе требовался тайм-аут. — Придётся потерпеть, — вошедший в образ разоблачителя, Яковлев разрумянился, как наозоровавший мальчишка. «Сколько ему лет? Двадцать восемь? Двадцать девять? Тридцатника ещё точно нет… А уже — по особо важным делам… Значитца, моё дело — особо важное? Делать им не хера… Лингвистическая экспертиза ничего не даст, текста мало, содержание сумбурное… А вот за одорологию я не дотумкал… Хотя, кто сказал, что у них есть подлинник? Я только ксерокопию вижу», — Маштаков оправился от нокдауна, способность мыслить логически вернулась к нему почти в прежнем объёме. — Мне. Надо. Отлить, — ставя точки после каждого слова, твёрдо сказал он. В распахнувшуюся дверь ворвался давешний рыхлый коллега Яковлева. Он был без пиджака, рукава лимонного цвета рубашки имел закатанными по локоть, а узел красивого шоколадного галстука — приспущенным. — Как, Тимур Эдуардович, получается диалог? Или мне снова вооружаться? В ИВС клиента повезём?! Этого бодливого мясного бычка начальство выпустило из загона на подмогу подуставшему Яковлеву. Разговор в кабинете явно слушали в другом помещении, расположенном на этом же этаже, а может, и смотрели, технические возможности комитетчиков с милицейскими не сравнить. «Рукава закатал, сало! Рейнджера из себя тут корчит! Жути на меня нагнать решили?! Кишка у вас, суки, тонка, чтобы метелить!» — в висках у Михи пронзительно зазвенело, цепенея, он ощутил, что у него срывает планку. В следующий момент Маштаков, роняя газетку, вскочил со стула, ринулся к противоположной стене и с разбегу ударился об неё головой. Всё произошло за секунду, фээсбэшники среагировали только, когда Миха сполз на пол, оставляя на крашеной поверхности стены вертикальную смазанную полоску вещества, похожего на кровь. Яковлев, опершись на край стола, медленно поднялся на ноги. У молодого в модной рубашке отвисла челюсть, налитой подбородок упёрся в грудь. Немую сцену прервал Маштаков. Подняв голову, на лбу которой алела свежесвезённая ссадина, он зло объявил: — Сейчас обоссусь! Примолкшие комитетчики проводили его в туалет, располагавшийся в конце коридора. Там Миха заодно и умылся из-под крана над раковиной. От холодной воды ссадину больно защипало. В кабинет Маштаков вернулся с переморщенным, мокрым лицом. — Михаил Николаевич, вы как себя чувствуете? — тревога в голосе Яковлева была натуральной. Миха заполошно вскинул руки вверх, закрываясь от удара, заныл гнусаво: — За что бьёте, фашисты?! — Да кто вас бьёт? Вы что, в самом деле? — попавший в нештатную ситуацию оперуполномоченный по ОВД растерялся не на шутку. — Мы пальцем вас не тронули… Маштаков резко оборвал вой, опустил руки и выставил напоказ разбитый лоб: — Как не били? А телесные у меня откуда взялись? Я себя сам, что ли, заехал по башке? У-у-у, бляха-муха, больно как… Вызывайте «скорую», я сознание теряю! Сотрясение мозга у меня, по ходу… Теперь наступил черёд надолго замолчать Яковлеву. Он прекрасно понимал, что за приездом медиков последует телефонограмма в дежурную часть УВД об обнаружении у гражданина телесных повреждений. Нарушить установленный ведомственными приказами алгоритм действий работников станции «Скорой помощи» контора в современных условиях не могла. Любая огласка обещала спецслужбе неминуемый скандал. Офицера МВД обманным путем, втайне от его начальства доставили в отдел ФСБ, где результатом беседы с ним стали разбитая голова и заявление об избиении комитетчиками, добивавшимися признания в том, чего он не совершал. Понятно, что оснований для привлечения сотрудников ФСБ к уголовной ответственности военная прокуратура не установит. Маштаков — один, их — двое, плюс видеозапись, на которой ясно будет видно, как шизанутый мент сам ударился дурной башкой об стенку. Но запись тоже секретная, вытаскивать видео, значит — без нужды раскрывать формы и методы оперативной работы. В ходе предстоящей доследственной проверки по факту получения побоев капитаном милиции обойти тему беседы с ним в ФСБ не удастся. Многоходовой разработке коррумпанта-прокурора, кропотливо ведущейся в течение полугода, грозило позорное фиаско. Последствия служебного разбирательства лично для Яковлева сулили вылиться в дисциплинарное взыскание. Миха по беспокойно рыскавшему взгляду хозяина кабинета приблизительно догадывался о ходе его мыслей. Наказав пухлому лейтенанту смотреть за членовредителем в оба, Яковлев покинул помещение, надо думать, направился за инструкциями к старшему. Вернулся он минут через пять-семь с целой аптекой в обеих руках. Склянка с перекисью водорода, пузырёк с йодом, бинт, вата, лейкопластырь — всё тут имелось в наличии. Маштаков терпеливо позволил оказать себе первую помощь. Комитетчики обработали ссадину и заклеили её бактерицидным пластырем. По их поспешным действиям Миха понял, что операция по его инфильтрации из режимного учреждения вступает в завершающую фазу. О дальнейшем продолжении работы с ним не шло и речи. Правда, Яковлев (надо отдать ему должное) напоследок сделал попытку отобрать у Маштакова подписку о неразглашении содержания сегодняшнего разговора. Успехом она не увенчалась, Миха сразу заумирал и снова принялся просить вызвать ему «скорую».