— Домогался? — Ни в коем случае. Порядочно себя вёл. Замуж предлагал выходить. — За кого? — глупее вопроса в природе не существовало. — Ну здравствуйте, Алла Борисовна! За себя, естественно. А теперь что, отказываешься? Все вы, мужики, одинаковые! Опер не знал, куда глаза деть в шестиметровой кухоньке. Нина вела себя грамотно. Художеств ночного гостя, щадя его нервы, описывать не стала. Понимала, умная, что ему и без накручиваний сегодня в массу проблем предстоит окунуться. Объясняться перед начальством за отсутствие на рабочем месте это полбеды, а вот перед женой законною… — Во сколько угомонился? — Маштаков подошёл к заключительной части блиц-опроса. — В половине третьего, — хозяйка сложила посуду в мойку, включила воду, подставила руку под струю, дожидаясь, когда польется тёплая. Миха вздохнул понимающе. Нетрудно было догадаться, как достал он ночью Нину своими пьяными выкрутасами. А ведь в квартире ребенок спал, которому к восьми в школу. Вторая кружка чая была допита. Отрезок времени, отделявший его от появления на службе, сократился ещё на пять минут. Маштаков чувствовал, как внутри растет стремление спрятаться ото всех. «Почему всю жизнь я только должен?» — от такой мысли сделалось невыносимо обидно, стало жалко себя. Желание нейтрализовать тревогу привычным способом росло, как на дрожжах опара. Миха начал профессионально прокачивать конфигурацию. У Нины, вне всяких сомнений, в загашнике есть водка, но сама она не предложит, чтобы не ходить в крайних. Но если попросить в лечебных целях, она нальёт. Если, конечно, хорошо попросить. Она баба с пониманием. «Ещё хуже наделаю. Одно дело с похмелья с повинной заявиться, другое дело — захмелившись. У Львовича чуйка — легавая с медалями позавидует. Да и рискованно. Встанешь на наклонную плоскость, не остановишься. С другой стороны, как себя не поддержать в беде?». Борьба мотивов «за» и «против» того, чтобы поправить здоровье, шла на равных. Всё же аргументы «против» пока перевесили. Маштаков решительно поднялся с табурета. — Я поскакал. Нина критично глянула на него. — Подожди, давай я тебе пластырь заменю. Миха, наклонив голову, терпеливо посапывал, пока хозяйка отделяла от его лба наполовину отклеившуюся нашлёпку, мазала ссадину синтомициновой эмульсией и заклеивала новым пластырем. — С кем ты вчера бодался? — спросила, убирая аптечку. — Да об сейф звезданулся. Бумажки с места на место перекладывал. — Маштаков в прихожей разглядывал в зеркале своё непутевое отражение. Наклеенная над бровью полоска телесного цвета бросалась в глаза меньше, чем прежняя, но в совокупности с отросшей за сутки щетиной наводила на определённые выводы. Ночью опер объяснил происхождение телесных повреждений иначе, однако Нина и не подумала ловить его на противоречиях. Одетый и обутый, возле двери он поцеловал женщину в тёплую щеку, она не отстранилась, наоборот накинула мягкие руки ему на шею. — Прости меня, я не всегда такой дурак, — пробормотал Миха, прижавшись к живому человеку, от которого так не хотелось уходить. — Я зна-аю, — судя по проникновенным интонациям, у Нины не было желания его отпускать. Делая над собой заметное усилие, она отступила назад. — Беги, а то опоздаешь. Знаешь хоть, в какой стороне остановка? Маштаков оказался в этой квартире в первый раз. Помнил, что Нина, как и он, живёт на окраине, только на противоположной, на Машиностроителей. — В своём городе не заблужусь. — Удачи. Не пропадай. — Вечером, если доживу, заскочу. Лишь бы день простоять. На площадке Миха улыбнулся объявлению, скотчем приклеенному к стене у соседней двери. Крупным аккуратнейшим почерком на четвертушке листа бумаги было написано: «Перестаньте вытирать ноги об мой коврик!». «Надеюсь, этот крик души не после моего посещения появился», — думал опер, спускаясь по лестнице. На улице он обнаружил свинцовые сумерки, посвист позёмки и не ниже пятнадцати по Цельсию. Прохожих было немного, рабочие прошли на смену ещё к семи, ИТР[168], школьники со студентами — часом позже. Оглядевшись среди типовых панельных пятиэтажек, Маштаков двинул в направлении освещённой улицы Комсомольской, по которой ходили троллейбусы. В микрорайоне он ориентировался неважно, но тем не менее вспомнил, что в доме, первый этаж которого занимал большой магазин «Хозтовары», имеется рюмочная, именуемая в народе «Пани Моника». Это был шанс. У Нины он не завел разговора за опохмел из чувства стыда. Теперь он поспешал, подняв воротник, без свидетелей его слабости. Мысль заработала в одном направлении — во сколько открывается рюмочная и хватит ли денег на рюмку. 14 14 января 2000 года. Пятница. 07.30 час. — 08.30 час. Отвозить Галчонка по утрам в садик было, без преувеличения, проблемой. В общественном транспорте самый час «пик», а ехать нужно почти через весь город, десять остановок. Редкий водитель троллейбуса открывал переднюю дверь, чтобы запустить мамочку с ребёнком, а уж в салоне ни один из пассажиров не думал нагретое место уступать, все отворачивались. Непроснувшаяся, накутанная в зимние одежки Галинка становилась неуклюжей, как медвежонок, и такой же неподъёмной. В давке она хныкала и, что гораздо хуже, сильно потела. А от конечной остановки до детсада им предстояло преодолеть метров триста по пустырю, насквозь продуваемому семью ветрами. Решив больше времени уделять дочке, Вероника по окончании новогодних каникул сняла её с «пятидневки». Год за эту «пятидневку» её поедом ела свекруха, именовала в глаза бессердечной особой. А что толку дырку в голове сверлить, лучше бы помогала, как другим нормальные бабушки помогают. Не-ет, на пенсию уходить мы не хотим, по миру орденоносный механический завод без кладовщицы Веры Васильевны пойдёт, как же. Но учить жизни будем, мы же её порядочно прожили, не чета другим… Да бог ей судья, этой Вере Васильевне! Путёвкой в детский сад, расположенный на самой окраине города, управление образования осчастливило Голянкину, естественно, не случайно. Это была банальная месть за критическую публикацию в самом начале её карьеры в «Уездном обозрении». В статье Вероника в пух и перья разнесла некомпетентность чиновников от образования, неспособных на протяжении десяти лет решить проблему с очередью в детские дошкольные учреждения. Вполне логичное предположение о том, что очередь создана специально, дабы пропускать в обход её за мзду, вызвало неадекватную реакцию администрации города. Власть имущие, вместо того чтобы искоренять недостатки, на которые им указала четвёртая власть, затеяли судебную тяжбу. Редакция в ту пору не обладала достаточным опытом в юридическом крючкотворстве, поэтому чиновничьей мафии удалось добиться решения в свою пользу. Правда за ущерб деловой репутации (серьёзное сомнение, что таковая у истца наличествовала в принципе), нанесенный управлению образованию, суд постановил взыскать с газеты всего тысячу рублей вместо заявленного миллиона. Когда подошла пора Веронике адреснуться за путевкой в ДДУ для подросшей Галинки, ей в установленный месячный срок представили место в новом садике. А за его удалённость от центра даже извинились, сказав, что пока, увы, не имеется возможности обеспечивать всех по месту жительства. К концу недели, гробя каждое утро по часу минимум на езду из дома в детсад, а оттуда, с пересадкой — на работу, Голянкина вымоталась. Хорошо, что по вечерам Галчонка забирал муж, а то бы Вероника в прямом смысле протянула ноги. Из колеи выбили форс-мажорные хлопоты вокруг заболевшей тёти Нади. Диагностировавшие микроинфаркт эскулапы сказали, что продержат её в стационаре три недели. Другой родни, кроме них, у тётки не имелось. Мало того, что приходилось ежедневно ездить на комплекс с передачами, нужно было ещё проверять оставшийся без хозяйки дом на Клязьменской, кормить собаку и двух кошек. Ладно, у папашки остатки совести пробудились, как никак, сестра родная занедужила. Оторвавшись от своего привычного занятия — запоя, он худо-бедно замкнул на себе поездки в больницу. К опустевшему дому Вероника с матерью папашку не подпускали. Не ровен час, спалит по пьяни или утащит что-нибудь из вещей на пропой. У Вероники был свой резон оградить дом от посещений. Сумку с автоматом, ставшую причиной тёткиных волнений, журналистка спрятала в сарае, за поленницей дров. Тайник казался ей ненадёжным, но другого она не придумала. На неделе Голянкина смогла вырваться к тёте Наде в кардиологию только раз. Там она клятвенно пообещала больной в ближайшие дни избавить её жилище от жуткой находки, не сообщая милиционерам, кто, где и при каких обстоятельствах её обнаружил. Задачку любимая тетушка поставила хитрую. Как в детской игре — «чёрного и белого не берите, да и нет не говорите». С понедельника Вероника ломала голову, как распорядиться «акаэмом». Первые сумасбродные мысли — разыскать изнасиловавших её уродов и изрешетить их длинными очередями, урезонила быстро. Это только у поруганных кинодив в боевиках легко и просто всё получается. Охолонув, стала подумывать над тем, чтобы положить сумку в автоматическую камеру хранения и изменённым голосом сообщить из телефона-автомата по «02» номер ячейки и шифр. Вариант казался довольно безопасным, если не считать перемещения по городу с оружием, но он полностью оставлял за кадром её роль в раскрытии преступления года. В том, что именно из этого автомата застрелены Зябликов и Калинин, Голянкина не сомневалась. Улица Васнецова, на которой был обнаружен автомобиль с трупами, спускалась к шедшей перпендикулярно ей Клязьменской, откуда можно было безлюдным частным сектором в считанные минуты добежать хоть до «жэдэ» вокзала, хоть до автостанции. Впервые за три года журналистской практики Веронике выпал шанс утереть нос всем считающим её попрыгуньей-стрекозой. Госпожа удача прыгнула в руки сама. Случись такое четыре месяца назад, Голянкина не раздумывала бы ни доли секунды. Сенсация взорвалась бы ядерной бомбой на первом развороте вчерашнего номера «Обозрения». Эдуард Миронович уже порхал бы на седьмом небе от счастья. Новость растиражировали бы региональные СМИ, а возможно и центральные. Но волна уляжется, читатели-обыватели наохаются, менты с прокурорскими утрутся, коллеги назавидуются, а она останется одна. Как поведут себя преступники, которые тоже читают газеты? Не решат ли они, что пронырливая корреспондентка, найдя орудие убийства, попутно накопала сведения, которые наведут на их след? В таком случае происшедшее в сентябре может показаться детской забавой. Наступая на горло рвущейся из него песне, Вероника пришла к выводу, что, как ни крути, а без помощи правохренителей не обойтись. Проблема была в конкретной персоналии в погонах, которая с одной стороны обеспечит её конфиденциальность, читай, безопасность, с другой — пристроит греться в лучах заслуженной славы. Неделю Голянкина ломала уши над тем, как влезть на ёлку и не испачкаться смолой. Перебрала на пальцах не один десяток кандидатур, но ни на одной не остановилась. От сотрудничества с милицейским руководством она отказалась изначально. Начальник в таком деликатном вопросе недееспособен, он обязательно посвятит в проблему хотя бы одного подчиненного, цепочка сразу удлинится и станет более уязвимой. Чем больше Вероника прокручивала вариантов, тем определённей приходила к выводу, что довериться нельзя никому. К утру пятницы она находилась в состоянии, граничащем с отчаянием. Преодолевая отрезок от детского сада до конечной остановки троллейбуса, загруженная Голянкина пошла не обычным маршрутом вдоль дома, а по протоптанной через двор тропинке. В результате её угораздило выйти прямиком к местной пивнушке, которую она всегда благоразумно обходила. Несмотря на ранний час, окна забегаловки гостеприимно светились, а на ступеньках у входа маячили две подозрительные личности из числа завсегдатаев. Вероника замедлила шаг, раздумывая, не стоит ли повернуть назад. Оглянувшись, увидела приближавшегося из глубины жилмассива мужчину, судя по твёрдой походке, трезвого и, по меркам рабочей окраины, прилично одетого. Журналистка решила дождаться прохожего, чтобы мимо пивной пройти как бы в его сопровождении. Когда мужчина поравнялся, Голянкина обрадованно ойкнула: — Михаил Николаевич, доброе утро. Маштакова, находившегося в нескольких шагах от заветной цели, неожиданное обращение заставило вздрогнуть. Узнав поздоровавшуюся с ним женщину, он буркнул: «Здрасьте», продолжая поступательное движение. Вероника пристроилась рядом с опером, стараясь не отстать. — Ой, Михаил Николаевич, а я и не знала, что вы на Машинку переехали, — в своей обычной бодренькой манере защебетала Голянкина, заглядывая в смурное лицо Маштакова. Миха шёл, не думая отвечать на глупые расспросы. Освещенный вход в забегаловку остался позади по левому борту. На впалых скулах оперативника заиграли желваки. — Нам по пути? Вы на остановку? — журналистка не унималась. В голове её запульсировала мысль, что другого удобного случая сегодня не выдастся. А впереди два выходных дня, входить в которые наедине с нерешенной проблемой сил не оставалось. Вероника знала Маштакова ещё по прокуратуре. В те времена она делала первые робкие шаги в заводской многотиражке. Молодой зампрокурора дозировано сливал ей сведения по уголовным делам, а она строчила непритязательные информашки об успехах прокурорских следаков. Маштакову публикации шли в зачет по линии взаимодействия со СМИ, а мелькание в прессе собственной фамилии льстило, поэтому он привечал журналистку и даже заигрывал с ней. Потом их пути разошлись. Маштаков после большого скандала (до подробностей которого она ещё непременно докопается) перевёлся с большим понижением в милицию, а Веронику пригласили в самую популярную городскую газету «Уездное обозрение». Там она продолжила вести криминалку, но с принципиально новым уклоном. Как и прочим ментам, Маштакову не раз перепадало на орехи в её острых материалах, он стал буквально шарахаться при виде журналистки. Голянкину такое поведение взрослого мужика забавляло, она посмеивалась: «То ли ещё будет». Памятуя об этом, Вероника не строила иллюзий насчёт того, что Маштаков испытывает к ней симпатии. С другой стороны, и для лютой ненависти причин у него быть не должно. К тому же, она собиралась не об одолжении просить, а напротив, хотела оказать услугу такой важности, заслышав о которой любой нормальный опер подпрыгнет до потолка от радости. Обдумывая первую фразу, Голянкина семенила рядом с Маштаковым, становившимся по мере удаления от питейного заведения всё мрачнее. До остановки, к которой от депо выруливал пустой троллейбус, оставалось метров тридцать. Вероника решилась. — Михаил Николаевич, мне надо с вами поговорить! — оббежав оперативника и встав у него на пути, выпалила она. — Все вопросы к пресс-службе, — Маштаков ловко обогнул прилипалу и нарастил темп. Перешедшая в связи с этим на лёгкую трусцу журналистка уцепилась ему за рукав. — Мне надо сообщить вам очень важные сведения. Правда-правда! По заказному убийству. Выслушайте меня! Что вам, трудно?! Миха, тяжело вздохнув, остановился. — Ну? — Поедемте, пожалуйста, со мной в одно место. Только прямо сейчас. Там я вам всё расскажу. — В какое ещё место? Я на работу опаздываю. — А вы предупредите, что задержитесь. Не пожалеете — гарантирую вам, — Голянкина с такой преданностью заглядывала оперу в глаза, что тому сделалось неловко. — Как я предупрежу? — Маштаков проводил взглядом тронувшийся троллейбус. — Так позвоните, — Вероника вынула из сумки мобильник в весёлом розовом чехольчике. Её протянутая рука повисла в воздухе.