— Васенька, ты приедешь, когда освободишься? — в прихожей Люда прильнула к груди Сапеги, облачившегося в верхнюю одежду. В её интонации прозвучала такая откровенная бабская мольба, что подполковник пристально глянул на затосковавшую вдруг женщину. Несмотря на приглушенный свет настенных бра, он разглядел крупные поры, проступившие на щеках из-под полустёршегося слоя тонального крема, дрябловатую складку под подбородком, выпуклую коричневую родинку у мочки правого уха, поросшую жёсткими, коротко подстриженными волосками. Не успешная бизнес-вумен, не алчная секс-бомба доверчиво уткнулась в плечо приходящего любовника, а сорокапятилетняя, стремительно стареющая одинокая русская тётка. Сапега подумал, что нельзя позволить их высоким чувствам скатиться в омут пошлого мещанства, именуемого семейными отношениями, для чего в общении следует сделать определённую паузу. Но он был слишком джентльмен, чтобы огорошить Людмилу подобным известием в такой день, а потому проникновенно сказал: «Приложу все усилия, солнышко» и поцеловал в щеку, стараясь не коснуться неприятной, похожей на бородавку родинки, которую раньше не замечал. В РОВД подполковник обнаружил положительную динамику. Следачка, несмотря на свою неказистую внешность, своё дело знала. Она успела допросить оперативников и понятых в качестве свидетелей, провести осмотр места происшествия с участием Иголкина, оформить протокол его задержания в порядке статьи 122 УПК РСФСР и допросить в качестве подозреваемого. Её порадовало, что убойщики заготовили на злодея характеризующий материал. Здесь имелась справка ИЦ о судимостях, данные о привлечении к административной ответственности, характеристики — одна с места жительства, а вторая из колонии, в которой Иголкин отбывал наказание за квалифицированный грабёж. — Классно, парни! — ликовала старший лейтенант юстиции, перебирая худенькими паучьими пальчиками бумаги. — Хоть завтра можно с арестом выходить. Эх, вот бы начальник мне дело оставил, его реально можно в марте в суд направить. Судя по раскрасневшемуся личику девушки и специфическому кисловатому запашку в кабинете, производственному процессу сопутствовало распитие бутылочки (или двух) шампанского. Оперативники сидели в вольных позах, куражливые. Сапега и не подумал придираться к таким мелочам, тем более что результаты по темпам превзошли его ожидания. Напротив, протянул увесистый свёрток с бутербродами, собранный заботливой Людмилой. — Подкрепитесь, труженики. — Василий Иваныч завсегда о народе заботится, — местный опер нетвёрдой рукой воткнул в розетку вилку электрочайника. После завершения процессуальных действий и лёгкого перекуса сыщики повели подозреваемого на третий этаж. — В ИВС вы его отвезёте или мне с дежуркой договариваться? — для страховки уточнила следователь. Старший опер Фомин с золотой граненой цепурой на борцовской шее глянул на неё в свернутый протокол задержания, как в подзорную трубу. — Сделаем в лучшем виде, Аллочка. В угловом кабинете ОУРа, куда переместились пятеро мужчин, две крепкие деревянные двери обеспечивали надёжную звукоизоляцию. Прежде чем притворить внутреннюю, подполковник без обиняков предложил дежурному оперативнику где-нибудь погулять часок. Тот воспринял совет старшего по званию с пониманием. — Сгоняю на Тракторную в адрес, проверю кекса одного по кражонке. — Ну-с, мсье Иголкин, — закурив пахучую коричневую сигарету, начал подполковник, когда ничего не мешало доверительности их общения, — надеюсь, ты понимаешь, что нам вся эта комедия с дурью — глубоко по барабану. Обдолбись ты хоть до зелёных помидоров! Понимаешь, я не люблю, когда меня наёб*вают. Какой ты прыткий оказался… Кузнечик… Набегались мы за тобой, мда-а-а… Но теперь ты, как говорится, в шаговой доступности. Иголкин, усаженный на стул в середине достаточно просторного по милицейским меркам кабинета, внимательно разглядывал крупные кисти своих рук. Будто только сейчас узрел, что они покрыты синей затейливой вязью татуировок. — Партаков ты не по чину налепил, — усмехнулся Сапега. — Фуфлыжник! — сидевший на краю стола Фомин нервно сучил ногой. — Баклан помойный! Торчок! — Погоди, Юра, мне сдаётся, он не безнадёжен, — подполковник потянул одеяло в другую сторону, с понтом — добрый. Старший опер с ходу включился в привычную игру, пнул Иголкина носком ботинка в бок, без замаха, но чувствительно. — Урою гада! — Наркота-а, — горестно вздохнул Сапега, — сколько народу сгубила! Гошан, а ты лечиться не пробовал? У меня нарколог есть знакомый, классный спец. С самого дна парней вытаскивал! Хочешь, телефон дам? — Угу, он мне в камере пона-адобится, — подозреваемый, морщась, растирал поясницу, куда пришёлся болезненный тычок. — Сидеть настроился? — подполковник привстал, чтобы взять с сейфа пепельницу. — Так завтра следачка к прокурору на арест потащит, слышали же, — сквозь зубы процедил Иголкин. — Потащит, если дружбой со мной пренебрежёшь, — за пятнадцать лет оперативной работы Сапега говорил подобное бесчисленное множество раз. — На самом деле, Гоша, есть варианты. Можно выскочить через трое суток на подписочку. Можно до предъявления обвинения десять суток в порядке девяностой посидеть и опять таки на подписку уйти. Можно до суда в СИЗО покантоваться, а по приговору условно получить. Можно по трети срока со строгача на поселение соскочить. Но есть реальный шанс всю трёху до звонка пропыхтеть в Мордовии, на дальняке. Тебе как желательно? — Мне хотелось бы сегодня домой возвернуться. — Иголкин сделал чисто сидельческий жест — веером растопырил лежавшие на коленях пятерни. — Ну ты нахал! — подполковник сделал вид, что ему смешно. — Краёв не видишь! За сегодня не заикайся! Ты уже регистрацию на рейс прошёл. Пристегни ремень, взлетаем! — Курнуть разрешите? — Кури. Юра, где его «Мальборо»? — Сапега поднял глаза на старшего опера. Фомин расстегнул медную пуговку-заклёпку на нагрудном кармане вельветового батника, извлёк яркую пачку. С момента её изъятия у Иголкина сигарет в коробочке заметно убыло. Соскучившийся по табаку задержанный, закурив, несколько раз кряду с жадностью затянулся. — По мокрухе, на которую вы меня вертели, я не в теме. Не надсмехайтесь, гражданин начальник… Хотите, на пидара забожусь? Я догадывался, что Знайка какую-то делюгу выкруживает, но в детальности не вникал. Чисто за гужбана рулил… Подполковник согласно кивал, опасаясь некстати оброненным словом оборвать нарождающийся контакт. Заверения Иголкина о том, что он не был посвящен в приготовления к убийству двух лиц, на данном этапе не оспаривались. Признавать соучастие в особо тяжком преступлении под гнетом трёхлетнего срока за преступление средней тяжести, на котором спалился, ни один здравомыслящий человек не будет. Тем паче, сидевший. Иголкин с угрюмым выражением лица, как бы через силу выдавливая, рассказал, что примерно за неделю до Нового года Красавин попросил его на несколько дней смотаться с ним в Острог. Пообещал заплатить копейку за бензин и за извоз. Иголкин рассудил: «А почему бы и нет». В Остроге они поселились в доме напротив школы, неподалёку от жэдэ вокзала. О том, что готовится какой-то шухер, Иголкин догадался по тому образу жизни, который они вели. В основном тихарились на хате, на телефонные звонки не отвечали, дверь открыли только раз, когда сосед слишком настойчиво долбился в поисках сигарет. «Девяносто девятую», на которой приехали, ставили в железном гараже во дворе того же дома. Ключи от стойла[202] дал хозяин квартиры. Фамилии-имени его Иголкин не ведал, но описывал узнаваемо — под сорок лет, плотный, белобрысый. Трижды в разное время суток совершали поездки по городу, маршрут указывал Знайка. Передвигались не спеша, как будто высматривали место нападения и пути отхода. Названий улиц Иголкин не знал, объяснял на пальцах — главная улица с разделительным отбойником (проспект Ленина), большая площадь с дурацким памятником (площадь трёхсотлетия города), кафе «Разворот» напротив многоэтажного серого здания с большими окнами (учебный корпус политехнического института) и так далее. Все три вылазки проезжали мимо кафе, единожды остановились неподалёку от него и Красавин долго приглядывался к местности. Предположив, что нападение планируется на кафуху, Иголкин осторожно закинул приятелю: «Не стремно ли?», шибко много людей там крутилось. Похоже, заведение пользовался в городе популярностью. Знайка в резкой форме посоветовал не совать нос куда не следует. Иголкин принял рекомендацию к сведению. Мобильников у обоих не имелось. При нём Красавин из квартиры по городскому телефону никому не звонил. Один раз в городе Знайка ушёл из машины, отсутствовал минут пять, вернулся со спортивной сумкой. Что было в сумке — не знает, но что-то увесистое. Когда Красавин её нёс, ручки натянулись. С кем он тогда встречался, не видел. Двадцать девятого декабря Знайка сказал: «Расход» и отстегнул три с половиной тысячи рублей. Иголкин порулил домой, в Андреевск, а Красавин так и остался в Остроге на хате. Сапега конспектировал повествование в блокноте. Услышанные обстоятельства имели важное значение. Появился живой человек, подтверждающий проживание обвиняемого в квартире риэлтора в интересующее следствие время. Версия Красавина о его отсутствии в Остроге в день убийства если не опровергалась, то основательно подмывалась. Если тебе тридцатого декабря надо быть на похоронах в Андреевске, какого рожна ты не уезжаешь из Острога накануне с оказией? Конечно, на этот вопрос можно дать несколько ответов: «Подорвал с утра тридцатого на первой электричке»; «Не поехал с Иголкиным, потому что не закончил дела в Остроге»; «Узнал о смерти отца Хавроньи после отъезда Иголкина» и прочая, прочая… Но все эти объяснения на фоне другой изобличающей фактуры будут выглядеть попытками извернуться, не более. Подполковник слабо ориентировался в улицах Острога, но из схемки, набросанной подозреваемым, уяснил главное — передвижения сладкой парочки происходили в другой части города, к улице Васнецова, где было совершено убийство, они не приближались. Поэтому Сапега продолжил форсировать ситуацию. — Ой, не всё говоришь, Гоша, — безапелляционно изрёк он, дослушав свободный рассказ. — Углы сглаживаешь, от подробностей шарахаешься. Так мы с тобой слона не продадим. — Вы пишите как вам надо, я подпишуся, — длинные татуированные пальцы Иголкина шарили в коробочке «Мальборо», гонялись за последней сигаретой. Подполковник не относился к категории чистоплюев в погонах, которые, едва заслышав подобный ответ, начинают кобениться: «Придумывать за тебя ничего не будем, рассказывай сам и только правду». Целок из себя строят! Для Сапеги фраза «Пишите как вам надо» выступала в качестве лакмусовой бумажки, которую в школе на уроках химии использовали. Если из синей она сделалась красной, значит в пробирке, куда её макнули — кислота. Жулик на расправу жидок, цепляется до последнего: и сидеть-то ему не охота, и кентов сдавать стрёмно. Поэтому в подобных деликатных моментах злодею, сказавшему «а», нужно помочь проблеять ещё парочку букв алфавита. Через полчаса вязкой беседы, в ходе которой подполковник подкидывал вариации, а Гошан Иголкин в ответ хмуро угукал, стороны пришли к следующему компромиссу. Подозреваемый признал, что на съёмной хате он, расстегнув немного молнию, сунул-таки любопытный нос в спортивную сумку, где узрел заднюю часть автомата со складывающимся прикладом. Знайка в это время сидел в сортире. Сапега резонно рассудил, что конкретизировать модификацию «калаша» уголовному пацифисту Иголкину не следует. Такая конкретика будет выглядеть притянутой. Он просто назовет автомат «десантным». Типа, в кино такой видел. Убедить фигуранта дать под запись, что он был посвящён в преступный замысел Красавина, не удалось. Здесь Иголкин стоял намертво, как вбитая в грунт железобетонная свая. Подполковник заморачиваться на сей счёт не стал, согласился с позицией интервьюируемого, мол, его использовали втёмную. Зато, вопреки опасениям, Иголкин не заартачился против сконструированной Сапегой концовки. В соответствии с ней, тридцатого декабря около шести вечера в районе привокзальной площади города Острога Иголкин ожидал с машиной отлучавшегося куда-то примерно на час Знайку. Дождавшись, подхватил, и они покатили по трассе в родной Андреевск. Сумки при себе Красавин не имел, ничего не рассказывал, но выглядел тревожным, опасался, что на трассе их тормознут «гаишники». Бланк протокола допроса подполковник заполнил самолично. Его оперативники писателями слыли аховыми, из тех, что в слове «ухо» делают три ошибки. Кроме того, начальству следовало наглядно продемонстрировать, что Василий Иваныч в праздничный день не просто «рукой водил», будучи в полсвиста, а принимал активнейшее личное участие в раскрытие резонансного убийства. Почерк Сапега имел вычурный, с черточками и завитушками, но при этом беглый. Фразы он строил легко, не чурался сложноподчинённых предложений. Иголкин написанное перечитал дважды, каждый заход — под новую сигарету. Дошибали уже «Русский стиль» Фомина. Прежде чем поставить подписи в нужных графах, Иголкин со вздохом скорби вопросил: «Не кинете, гражданин начальник». Подполковник, не елозя взглядом, сдержанно заверил: «Через десять суток выйдешь на подписку». Обманывать фигуранта в столь принципиальном вопросе Сапега не собирался, круги среди клиентуры разойдутся быстро, а он берег свою репутацию правильного мента. Истомившиеся в ожидании оперативники резво увели Иголкина вниз. Им предстояла неближняя дорога в ИВС, расположенный на окраинной улице Полины Осипенко. Подполковник отдал парням ключи от служебной «семёрки» с наказом соблюдать правила дорожного движения. Заглянувшего в дверной проём хозяина кабинета Сапега попросил подождать ещё пять минут. Придвинув к себе телефон, он позвонил заместителю начальника УУРа Волчукову и доложил о результатах работы. Товарищ полковник ожидаемо оказался благодушно хмельным, одобрил действия подчиненного, пообещав упомянуть о них на утренней оперативке у генерала. Второй звонок Сапега сделал начальнику отдела криминалистики прокуратуры области Пасечнику. Хохол гулеванил вовсю, в динамике телефона грохотал музон, перекрикивали друг друга визгливые женские голоса. Подполковник растолковал криминалисту — завтра понадобится следователь, чтобы передопросить Иголкина под видео. Дабы его слова гарантированно отложились в нетрезвом мозгу Пасечника, Сапега повторил их три раза, максимально членораздельно. Здание РОВД он покинул в половине десятого. После энергозатратного поединка с бандитом навалилось опустошение. От давешнего званого обеда, кроме воспоминаний, осталось лишь урчание в животе. В холодильнике его холостяцкой квартиры съестного не водилось. От идеи вернуться под крылышко Людмилы Васильевны остановили воспоминания о том, с каким любовным трепетом она его провожала. Сомнений нет, ужин Людмила закатит царский, но потом придётся отрабатывать харч по полной программе, в камасутру играть. А завтра — рабочий день, в восемь надо быть на службе огурцом. Просканировав в голове варианты «куда пойти, куда податься», подполковник остановился на Юльке, работавшей техником в БТИ. «А чего? Молодая, весёлая, без претензий, ребёнка должна уже спать уложить. Разносолов не предложит, но в честь праздничка прикупила, наверное, вкусненького. Кончает быстро, в двенадцать отобьемся, с утра брюки погладит, яишенку сварганит. Только надо ради приличия по пути цветочков хапнуть, да шампанского флакон», — утомившийся после плодотворного трудового дня Сапега полез во внутренний карман плаща за мобильником. 8 9 марта 2000 года. Четверг. 10.30 час. — 11.30 час. Птицын, поглядывая на часы, прикидывал, как бы поделикатнее закруглить затянувшийся телефонный разговор. По говорливости собеседника угадывалось, что накануне он весьма плодотворно справил международный женский день, а с утра удачно починился хорошим коньячком. В обычном состоянии Кораблёв берёг каждую минуту рабочего времени, а сейчас болтал почти четверть часа. Сделав круг, вернулся к нежданным результатам, наработанным в праздник сотрудниками областного УУРа. — Готов изменить своё отношение к этому Будулаю, как его… — Сапега, — подсказал начальник криминальной милиции. — Придумают же фамилию, прости господи… Ну ладно, не нам с ней жить… О чём это я? А-а-а! Так вот, я думал, он мужик пустой, а он слово своё смотри как держит. Кремень! И Иголкина прищучил, и показания из него вытряс хорошие. Вот теперь можно говорить, что по делу появился просвет в конце тоннеля. Какой у него телефон, Вадим Львович? Позвоню, доброе слово скажу от имени и.о. прокурора. Подполковник нашёл в служебном справочнике шестизначный номер убойного отдела облуправления, продиктовал, после чего дал оценку деловым качествам Сапеги: — Вася парень с закидонами, но оперативник он сильный, старой школы. — Выражу благодарность, скажу, что следователя с видеокамерой направил. Все дела приказал бросить и ехать закрепляться. Правда, малой скоростью отправил, на автобусе, бензинчика-то у и.о. прокурора нету, — Кораблёв повторялся. — Извини, Александр Михайлович, в одиннадцать совещание, — Птицыну пришлось прибегнуть к хитрости. — Конечно, конечно… Всё, отбой, до созвона… Про завтрашнее твоё мероприятие помню… Буду как штык! Почему сегодня не пятница? Положив трубку, начальник КМ прибавил звук телевизора. Инженер, присланный заместителем по тылу, припаял болтавшийся антенный штекер, и теперь Sharp малазийской сборки радовал глаз чётким цветным изображением. Правда, только одного канала — первого. У самого Птицына дома праздник прошёл своеобразно, как и большинство последних событий, в которых была задействована его дражайшая половина. Ещё седьмого марта Елена заявила, что поздравлять человека в связи с его половой принадлежностью — не что иное как декларировать его духовную неполноценность. Кроме того — поведала она — после развенчания коммунистического мифа об историческом происхождении торжества установлено, что оно берёт истоки от демонстрации немецких проституток, которые под руководством Розы Люксембург и Клары Цеткин требовали создания собственного профсоюза и уравнения в правах с остальными ремеслами. Вадим Львович не стал вступать в дискуссию, просто сказал: «Мы с сыном тебе подарок вручим, делай с ним что угодно. Хочешь, сама объясни мальчишке, что праздник неправильный, только, пожалуйста, без историй про немецких шлюх». Предупреждение возымело действие. Гвоздички и тефлоновую сковородку от своих мужчин Елена приняла без демагогии и даже поцеловала обоих. Птицын поздравил по телефону тещу, а потом, прикупив к цветам продуктов, поехал в Терентьево к матери, которую навещал к собственному стыду реже, чем полагалось. Со вздохом подполковник переключился с личных проблем на служебные. На утреннем совещании у Сомова обсуждали перспективу на первый квартал, конец которого маячил не за горами. В группе учета просчитали сведения, предоставленные следствием (своим, прокурорским и налоговой полиции), а также дознанием — сколько уголовных дел на сколько эпизодов будет окончено производством. Даже при условии, что следователи и дознаватели, поднатужившись, запихают в суд все запланированные дела, раскрываемость преступлений по линии криминальной милиции окажется на целых три процента ниже, чем в аналогичном периоде прошлого года. Но перспектива, она и в Африке перспектива. Практика доказала, что выполнить все обязательства не удаётся никогда, постоянно мешают объективные причины. То есть показатель упадет ещё ниже. Вадим Львович понимал, что эта магия цифр реальной картины противодействия преступности не отражает и только отвлекает от живой работы. Но таковы действующие правила игры, других критериев оценки деятельности МВД не придумано. По всей стране сыщики, бухгалтерам уподобившись, дебет с кредитом сводят, и ему никуда не деться. Как говорится: «Попал в стаю — лай не лай, а хвостом виляй». По тем результатам, которые за отчётный период выдаст новый начальник КМ третьего города области, наверху будет формироваться мнение, не ошиблись ли с его назначением. Квартал, конечно, не полугодие и не год, но и не месяц. Провалишь ситуацию на старте, потом не наверстаешь. Надежду удержать показатели на уровне связывали с делом ветеринарного врача, выдававшего фиктивные свидетельства на продажу мяса в розницу. Здесь надеялись поставить на учёт не меньше двадцати пяти эпизодов служебного подлога. Каждая поддельная справка шла как отдельное преступление. Айболит в принципе всё признавал, проблема крылась в большом объеме следственных действий, которые предстояло провернуть за оставшиеся три недели марта. Несмотря на то, что Сомов в приказном порядке велел начальнице СО освободить следователя, распутывавшую злодеяния ветврача, от другой нагрузки и дежурств, реакция бывалой Лавровой не обнадёжила.