18 Если у тебя в детстве были две тетушки, живущие во Фредериксберге, то ты начинаешь думать, что во Фредериксберге живут исключительно пожилые дамы. Потом ты вырастаешь, поступаешь в университет, начинаешь заниматься квантовой физикой и обнаруживаешь, что там живут не только старушки. Там живет еще и множество старичков. В соответствии с этой актуальной демографической картиной, виллы между Вестерброгаде и Фредериксберг Алле спроектированы как мавзолеи и засажены такими растениями, которые принято сажать на кладбищах. Вилла Торкиля Хайна в середине улицы Кохсвай не является исключением. И тем не менее по обе стороны входной двери в стену вмонтированы черные стеклянные диски. И они тут не для украшения, а, скорее всего, прикрывают камеры наблюдения. Во всех окнах дома заметны ленты проводов сигнализации, которые, очевидно, подключены к каким-то дальним диспетчерским службам, может, в полиции, может, и в разведке. В пятидесяти метрах от дома, на противоположной стороне, припаркован «форд» с двумя мужчинами-жаворонками, которые, когда мы паркуемся и открываем калитку, выходят из машины и задумчиво смотрят нам вслед. Торкиль Хайн — человек, который принимает все необходимые меры предосторожности. Я улыбаюсь стеклянным дискам и набираю на телефоне номер, который он мне дал. Надеюсь, звонок застанет его посреди самого безмятежного сна без сновидений. Это не так. Он сразу же берет трубку. И звучит бодро. — У меня есть фамилии, — говорю я. — Где? — На коврике перед вашей дверью. Дверь открывается через пять секунд. Хотя сам он, в пижаме и халате, стоит в пятнадцати метрах от нее, в глубине анфилады комнат. Возможно, у него пульт дистанционного управления, возможно, дверь относится к нему с таким уважением, что сама открывается по его просьбе. В таком облачении любой другой человек выглядел бы беззащитным, почти обнаженным. Но к нему это не относится. Его портной, должно быть, уделил много времени и пижаме, и халату. В этом наряде можно запросто отправиться на бал во дворец. Я протягиваю ему листок, он разворачивает его, бросает на него взгляд, складывает. — У нее не было протоколов, — говорю я. — Она не участвовала в последних заседаниях. Я знаю, что так оно и было. Мы выполнили нашу часть сделки. Он кивает. — Все обвинения в Индии сняты. О вашем доме в Манипуре позаботились. Ваши личные вещи отправлены в Данию в контейнере, они прибудут на следующей неделе. История такова: вас вызвали раньше времени в связи с важными делами. Эта версия поддерживается индийскими властями, Министерством иностранных дел и Копенгагенским университетом. Дело закрыто. — Если бы все было так просто, — говорю я. Я сажусь на стул. Лабан и дети садятся. Торкиль Хайн стоит. Разве можно было представить, что мы окажемся у него дома? И раз уж мы пришли, разве можно себе представить, что мы будем тут рассиживаться? Мы должны как можно быстрее убраться. — Магрете Сплид мертва, — говорю я. — Ее задушили сегодня ночью в собственном доме. Нас с Харальдом чуть не убили. Экскаватором. Машину стерли в порошок. Нам нужна защита. Если бы мы ожидали слез и цветов, нас бы постигло разочарование. Но он хотя бы садится. Видно, что он потрясен. Сначала он подбирает слова. Потом начинает говорить. Но с большим трудом. — С чего вы взяли, что ее задушили? Причину смерти может определить только специалист. — Поезжайте туда, — отвечаю я. — Поговорим, когда вы осмотрите труп. И то, что осталось от человека, которому она проломила голову. Появляется его жена. Она почувствовала, что он нуждается в ней. У великих людей всегда были замечательные жены. Рядом с нобелевскими лауреатами-тяжеловесами — Бором, Ферми, Альваресом, Горбачевым, Сахаровым, Шрёдингером — всегда были амазонки. А от тех, кто проиграл в последнем забеге и не получил премию, — Оппенгеймер, Силард — женщины уходили. Не следует заблуждаться в отношении женщины, которая сейчас вошла в комнату, хотя она и на полметра ниже своего мужа. Встречаются валькирии очень даже небольших размеров. — Что случилось, Торкиль? Голос ее звучит уверенно и твердо. Ей известно столько же, сколько и ему. Он встает и начинает ходить вдоль стены, как зверь в клетке. — Кое-что пошло не по плану. Тут он вспоминает о нашем присутствии. — Может быть, попросить детей прогуляться, размять ноги, — предлагает он. — Попробуйте, — отвечаю я, — может, вам и повезет, у меня обычно не получается. Ему не сразу удается скрыть удивление. — Мои внуки всегда нас слушаются. — Их дедушка — вы. Тит и Харальду не так повезло. Он развил в себе множество исключительных качеств. Но с чувством юмора как-то не сложилось. Он смотрит на жену. — Надо увезти их. Пока все это не уладится. В Италию, по программе защиты свидетелей. Я не сразу понимаю, что это он говорит о нас. Он принял решение. И теперь поворачивается к нам. — Отсюда вы едете прямо домой и собираете вещи. Вас заберут через несколько часов. Вы улетаете сегодня. По пути в аэропорт получите новые паспорта и все необходимые инструкции. О вас позаботятся. Надеюсь, что вы сможете вернуться домой не позднее чем через несколько месяцев. Он этого не знает, но эффект действует. Первым делом — как часто бывает — в пыль рассыпается вежливость. Вежливость — это обычно лишь тончайшая пленка на поверхности. Поскольку между нами возникла несколько большая взаимная ясность, я могу увидеть кое-что из его физиохимической истории. Есть люди, которые верят в психологию, я не верю. Всё на свете — это биохимия на базе квантовых электрических эффектов. Торкиль Хайн, должно быть, был создан путем растворения в сильно разъедающей жидкости целой лохани начальников отделов, подполковников и генеральных директоров. Потом раствор выпаривали в концентрат, который сейчас сидит перед нами. Я видела много влиятельных мужчин, но он даст им всем фору. И тем не менее ему страшно. Значит, мы с ним противостоим каким-то могущественным силам. Лабан и близнецы в прострации. Они приехали, чтобы все прояснить. А теперь их высылают из страны. — У нас все еще джетлаг, — говорю я. — Было бы замечательно, если бы отъезд можно было отложить на несколько дней. Он берет себя в руки. И тут совершает ошибку. Сконцентрировавшись, тихим голосом, из которого исчезли последние молекулы вежливости, он говорит. — У вас нет иного выбора. Вы все четверо можете получить судимости, которые в будущем закроют для вас все возможности, кроме работы разносчиками газет. Делайте, что вам говорят! Мало кто может сохранять выдержку, когда слышит грубые слова от по-настоящему значительного человека. Большинство из нас становятся маленькими перед великим гневом. В шестьдесят лет знаменитый на весь мир Нильс Бор стоял по струнке перед Черчиллем, отчитывавшим его как мальчишку. На нас четверых отповеди всегда действовали иначе. Мы не становимся меньше. Мы становимся только злее. Но по нашему виду этого не скажешь. Это и называется хорошее воспитание. Мы поднимаемся с места. — Мы поедем на своей машине, — говорю я. — Исключено! — Это внедорожник «вольво». Он стоит больше миллиона. Вам придется добавить его стоимость к нашему ежемесячному содержанию. У него комок в горле. Я задела его превосходное душевное качество: как и все выдающиеся чиновники, он безумно скуп, когда дело касается государственных расходов. — Ладно. Но вы уезжаете сегодня вечером! В ближайшие полтора часа к вам заедет человек с паспортами, банковскими картами, необходимыми адресами и инструкцией о том, как вообще себя вести. Счастливого пути! Мы пятимся к дверям, не сводя с него глаз. И не потому, что думаем, будто он побежит за нами и попросит поцеловать его на прощание. А потому что так уходят после приема при дворе. Когда я оказываюсь у входной двери, мы с ним смотрим друг другу в глаза последний раз. В эту секунду он начинает что-то понимать. В эту секунду он вспоминает нас с ним в тюрьме. Вспоминает об эффекте. И тут мы уходим. Я не сразу завожу машину, какое-то время я просто сижу не двигаясь. Харальд в сердцах хватается за ручку двери и пытается вырвать ее. Когда-то одноклассники, очевидно, из-за мимолетного выпадения из реальности на уроке истории дали ему прозвище Харальд Суровый. По имени норвежского короля, который не брал пленников и не принимал ответа «нет». Я не оборачиваюсь. Я разговариваю с лобовым стеклом. И говорю я от имени всех нас.