Он произнес мое имя как «Суузан». — Я не привык к тому, что меня обнимают мои консультанты. — Это потому, что вы недостаточно знакомы с Копенгагенской школой квантовой физики, — ответила я. Мы встали и распрощались. Все знали, что это конец. Мы прошли мимо пятидесятиметрового бассейна и вдоль закрытого пляжа, который простирался на многие километры в сторону курортного поселка Форос, и вышли к машине. Четырнадцать дней спустя, в Рождество 1991 года мы наблюдали, как из этой гостиной, где я была, он по телевидению объявил о сложении с себя полномочий. И увидели, как он передал чемоданчик Борису Ельцину. Это было двадцать пять лет назад. Именно усталость Горбачева во время той встречи и той трансляции я узнаю в лице Андреа Финк. Это усталость человека, который, в отличие от остальных, не просто думает о ежедневных заботах, а у которого есть свои представления о будущем. И теперь он вынужден наблюдать, как все рушится. — Вы с Магрете Сплид создали Комиссию будущего. Магрете Сплид мертва. Она это знает. — Хенрик Корнелиус убит. Ее рука холодна. По мере приближения смерти биоэлектрическая энергия покидает поверхность кожи и уходит вглубь тела. Возможно, она умрет сегодня ночью. Или, может быть, это еще одна из ее попыток обойти правила, непреложные для всех остальных. — Мы с Магрете тогда не знали, какой результат может дать работа группы, Сюзан. Но мы стремились это узнать. Я знала Магрете двадцать лет. Ее статус был совершенно непонятен. Пацифист внутри военного ведомства. Сначала ее взяли на работу в соответствии с существовавшими тогда правилами. Женщина, гражданская, есть немецкие родственники, но ничем себя не запятнала. Через несколько лет они не могли без нее обходиться. В шестьдесят четвертом она получила постоянную должность. В том же году в офицерскую школу приняли первую женщину. Но еще в начале пятидесятых я обратила внимание на ее статьи. И связалась с ней. У нее была идея, что надо собирать ученых людей, помещать их в какой-то контекст, который максимально может раскрыть их. Бор умел такое делать. Мы тогда были озабочены развитием общества. Особенного оптимизма у нас не было. Мы стремились к реализму. И реалистическим прогнозам. Карибский кризис стал для нас поворотной точкой. И для Магрете, и для меня. Магрете приписали к инспекционной группе с командой ВВС. Отправили на авиабазу Рамштайн в Германию. В октябре шестьдесят второго. Ей не было еще и двадцати, но ее отобрали. Первую неделю она привыкала ко всему, потом у нее завязались связи. Магрете нравились мужчины, в этом отношении она была похожа на тебя. Она закрутила роман с заместителем командующего ВВС в Европе. Он отвечал в том числе и за то, что называлось «передовое базирование», — бомбардировщики, которые в случае атомной войны сбросят первые бомбы на Советский Союз. Он рассказал ей, что у него есть полторы минуты, чтобы поднять самолеты в воздух, поскольку их базы являются приоритетными целями для Советского Союза. Его пилоты сидели в кабинах самолетов посменно двадцать четыре часа в сутки. И они знали, что их задание — это билет в один конец. Потому что не будет уже Германии, в которую можно вернуться. То, что Магрете узнала за эти недели, потрясло ее. После этой поездки у нее появились первые седые волосы. Как у Кристмаса Мёллера[18], когда он вернулся домой из Лондона после войны. С того времени мы стали искать направления работы. Для группы. Но это заняло еще десять лет. — Что вы рассказали в Фолькетинге? — Что все члены группы — специалисты. Это соответствовало действительности. — Вы знали, что можете предсказать будущее. — Никто не может предсказать будущее. Его не существует, пока оно не наступит. Это многомерное виртуальное поле. Мы знали, что они отличные прогнозисты. Это был один из критериев, по которым мы их отбирали. Мы посмотрели, сколько сбывшихся предсказаний было опубликовано у каждого из них. Но только через два года, когда мы прочитали отчеты, мы обнаружили, насколько удивительно точными были их материалы. Что группа обладала колоссальной способностью видеть горизонт событий. — А Торкиль Хайн? — Мы с Магрете не представили доклад в Фолькетинг. Это привело бы к панике. Политики и так уже нервничали. Боялись, что СМИ и общественность обвинят их в том, что они пользуются услугами гадалок. Беспокоились, что другие эксперты обвинят в том, что большая часть экспертов комиссии слишком молоды. Но мы знали, что то, с чем мы сейчас имеем дело, — явление гораздо более мощное, чем мы когда-либо могли себе представить. Мы обратились в Управление разведки Министерства обороны и в спецслужбы полиции. Они пытались установить контроль над комиссией. Но им пришлось отступить. Тогда мы решили создать свою группу. Которая должна была следить за работой комиссии и оценивать ее. Хайн в то время занимал должность начальника отдела в Министерстве юстиции. Самый молодой начальник отдела в истории министерства. Он стал председателем этой группы. — И в какой-то момент перестал тебя слушаться. На ее лицо легла тень печали. — Комиссия требовала анонимности. Члены комиссии сами выбирали новых участников. Они отдалились от меня. И руководство взял на себя Хайн. Я не политик, Сюзан. Борьба за власть меня никогда не интересовала. Он отстранил меня. От самого успешного эксперимента, который я когда-либо проводила. — А Магрете Сплид? — Она держала меня в курсе дела. Но нам нужно было соблюдать правила предосторожности. В конце концов нам стало трудно общаться. К тому же в ней что-то изменилось… Я наклоняюсь над ней. — В них проснулась жадность, Андреа. И ты знала это. Даже в Магрете. Я видела некоторые из их домов. Они стали богатыми. Стали позволять себе то, что нельзя позволить на их официальную зарплату. Они научились превращать свой талант в деньги. — Так же, как и ты, Сюзан. Внезапная боль пронзает все мое тело. — Да. Но мне не хватило хитрости. Я так и не разбогатела. Для честности существует своего рода лоренцево сокращение. Когда вы приближаетесь к полной ясности, все как будто сжимается и не хочет двигаться дальше. Вот тогда и нужно идти вперед. Вот где надежда. — А что делал Хайн? — Он ушел из министерства. После консультаций с правительством, которое вновь заручилось поддержкой ключевых политиков Фолькетинга. Его поддержали в вопросе о секретности. Освободили от необходимости обнародовать результаты. Группе придумали название — «Институт исследований будущего». Им предоставляли площадку в разных местах, в последние годы — в старом Доме радио. Комиссия ненавидела Хайна, но он был им нужен. Все понимали, что все это сопоставимо с Лос-Аламосом. Что это своего рода вид радиоактивности в информационной сфере. Они были напуганы, признавалась Магрете. Понимали, что нуждаются в государственной защите. В обеспечении секретности. В оценке того, какие предсказания на самом деле подтверждаются. Многое было лишь догадками. Им необходима была верификация этих догадок. Нужна была помощь для понимания, что можно обнародовать. Без меня они могли обойтись. Но не без Торкиля. Теперь я могу понять ее усталость. Это не только усталость человека. Это еще и разочарование ученого. Сделать большие открытия, выявить возможности на будущее, создать мощное оружие. А потом обнаружить, что от тебя отделались — государственный аппарат, полиция, бизнес. — Вы с Магрете создали маленького монстра. И потом потеряли контроль над ним. Вокруг нас тихо. Вокруг любого другого человека ее масштаба сновали бы личные врачи, медсестры, священники, подхалимы, рассказывающие, какой удивительный вклад в науку она внесла. Но у нее все было иначе. — Торкиль пришел ко мне месяц назад. Я не видела его двадцать лет. Ему обязательно нужно было получить кое-какую информацию. Отчет об одном заседании. Он спросил моего совета. Я рассказала ему о тебе. Это было неправильно, Сюзан? Чувства переполняют меня. — Их убивают. Нас с Харальдом чуть не убили. Хайн имеет к этому отношение? У нее нет сил это слышать. При том, что она всю жизнь смотрела реальности в глаза. — Не знаю, Сюзан, у меня нет сведений. Но он превратил Институт исследований будущего в независимую организацию. Он разорвал связи с Министерством юстиции. До конца семидесятых он подчинялся непосредственно правительству. Все это в прошлом. Стало трудно контролировать его. Правительства приходят и уходят. Именно государственные служащие обеспечивают преемственность. Всегда существовали достойные тяжеловесы. Эрик Иб Шмидт. Сайеруп из Социального управления. Но были и опасные исключения. Она хочет сказать что-то еще. Есть еще что-то невысказанное. — Мы с тобой, — говорю я, — начинали как мать и дочь. Но мы пошли дальше. Это то, о чем я всегда мечтала. В физике и с людьми. Дойти до предела, где кончается всякое знание. А затем выйти в empty space. Мы можем выйти туда сейчас, Андреа. Она отворачивается от меня. Я встаю. Луна исчезла. Рождественский вечер окончен. Я ловлю такси на Пиле Алле. Машин на улице много, люди после рождественского ужина разъезжаются по домам. Когда мы проезжаем по виадуку над Маулемосевай, салон машины заполняется огнями полицейской машины — словно голубой водой. Полицейский на мотоцикле машет нам, чтобы мы ехали по полосе обгона: на другой стороне виадука стоит разбитая машина. Она зажата между двумя деревьями, крышу срезали, чтобы можно было вытащить пострадавших. Внутри оцепления сотрудники полиции измеряют длину тормозного пути. Это «ягуар». Окна разбиты. Но в нижней части лобового стекла, на его остатках, болтается знакомое разрешение на парковку. Текст я разобрать не могу. Но вижу эмблему. Золотой циркуль над золотым транспортиром. В доме на Ивихисвай в окнах нет света и все тихо, я раздеваюсь и иду в душ. В Хольмгангене в душе была только холодная вода, и это травма на всю жизнь — одна из многих. Возможность долго стоять под горячей водой — для меня роскошь, от которой я ни в коем случае не могу отказаться. В душевой кабине у нас две душевые лейки. Они подключены к двум разным теплообменникам, оба оснащены усилителями давления — это незаконно, я сама их установила. В те вечера, когда работа в лаборатории не задерживала меня допоздна, мы с Лабаном принимали душ вместе. Мы стояли каждый под своим душем и тихо разговаривали, дверь была приоткрыта, на случай, если кто-то из детей проснется. Это было похоже на ритуальное очищение. Сначала мы рассказывали друг другу о прошедшем дне, как бы смывая с себя какое-то легкое загрязнение. И постепенно сближались. Постепенно горячая вода и эффект смывали защиту, и мы, наконец, оказывались друг перед другом обнаженными. Он стучит в дверь, я знаю, что это он, я знаю, как он обычно стучит. Точно так же, как и представляется: мягко, извиняюще, и все же его невозможно игнорировать. Я оборачиваюсь в полотенце и открываю дверь, его волосы встопорщены, он еще не совсем проснулся, но он услышал меня и встал. — Комиссия будущего — это ее рук дело, — говорю я. — Как только она была создана, ее отстранили. Об убийствах она ничего не знает. Это она сдала меня Хайну. Что-то она не договаривает. По пути домой я видела машину Кельсена, разбитую вдребезги. Он кивает. Я глажу его по щеке. Он как будто вглядывается во что-то позади меня. — В чем дело? — спрашиваю я. Он делает шаг назад к двери. — Просто хотел проверить, Сюзан. Нет ли у тебя где-то под рукой шуруповерта и шурупов для террасной доски. 36 Вот уже утро, без четверти пять, скоро наступит «мышьяковый час». Я перебираюсь через изгородь, ложусь прямо на холодную землю и замираю. Убедившись, что на Ивихисвай пусто, я залезаю в машину и уезжаю. В «вольво» Дортеи. В Хольте. Андреас Баумгартен, бывший директор Национального банка, живет по адресу «Поместье Рудерсдаль». Я сворачиваю с Конгевайен, еду по дорожке, посыпанной мелким гравием, которая петляет между заснеженными полями и перелесками, и подъезжаю к стене с высокими решетчатыми воротами. Ворота открыты. Рядом с ними табличка — «Продается». Я проезжаю по затененной аллее, которая все никак не кончается, но тем не менее приводит к зданию, похожему на укрепленный замок. Дом ярко освещен, к широкой двери в башне ведет лестница, перед ней стоит «бентли», мужчина в черной одежде ставит в машину чемоданы. Вдоль фасада здания расставлены коробки для переезда, на окнах нет занавесок, понятно, что отсюда выезжают. Женщина в черных брюках, черном свитере и сапогах для верховой езды выходит мне навстречу. Она выглядит отстраненной и неумолимой, как дорожное заграждение. — Мне надо поговорить с Андреасом, — говорю я. — Скажите ему, что это Сюзан с Фанё. Я только что была у врача. Я на пятом месяце беременности. Мне надо поговорить с ним о том, что мы будем делать. Поженимся или как? Она поворачивается на каблуках. Я иду за ней в холл и в комнату размером с бальный зал. По лестнице со второго этажа спускается Андреас Баумгартен. Копна седых волос — словно грива льва. И сам он как царь зверей. — Я привезла рождественские поздравления. От Магрете Сплид. Последнее, что она написала. Перед тем, как ее задушили. Ему это было неизвестно. Он застывает на месте. Но ненадолго.