— В каком-то смысле это прекрасно. Гуманистично. Но тут что-то не так. Они хотели сохранять все в тайне. Хотели обладать властью. И неважно, какая это власть — пусть даже она и не будет никому причинять вреда. Они как будто хотели перехитрить публику. Продемонстрировав чудо. Он останавливается и смотрит на нас. Внезапно я понимаю его. И я понимаю, почему он понимает Андреа и Магрете Сплид. По сути дела, он пытался сделать то же самое всю свою жизнь. Со своей музыкой. Он пытался перехитрить публику с помощью чуда. — Но так нельзя, — говорит он медленно. — Недостаточно иметь хороший план. Существуют еще и мотивы. А если они не благородные? Если вы каким-то образом пытаетесь кого-то к чему-то принудить? Общество. Или политиков. Тогда все неизбежно обречено на провал. Он смотрит на меня. Я опускаю глаза. 5 На следующее утро я снова наблюдаю за тем, как Оскар плавает. Тонкий слой адвективного тумана с моря стелется по поверхности бухты, покрывая неподвижную воду десятисантиметровой пеленой, и тело его, плывущего баттерфляем, появляется в поле зрения, лишь когда оно достигает верхней точки синусоидальной траектории. В ту минуту, когда я прохожу мимо разложенной им на пляже одежды, в мозгу пловца лопается кровеносный сосуд. Я вижу, что руки на мгновение показываются над туманом, а затем исчезают. Жду, что он снова появится в тумане, но не вижу его. Иду к кромке воды. Адвективный туман всегда очень подвижен, в водяном паре возникает разрыв, и я вижу тело на поверхности. Но оно не лежит на воде горизонтально, а, качнувшись, уходит под воду. Я срываю с себя одежду. Ни о чем не думаю. Взглянув вперед, я бессознательно оцениваю температуру и расстояние до утопающего. Я провела с близнецами в бассейнах и на пляжах тысячи часов. Если у вас за плечами такой опыт, вы уже не будете взвешивать и обдумывать риски. Вы проецируете свои физические возможности на воду и всеми своими мышцами чувствуете, как далеко вы можете отпустить детей, как быстро вы сможете до них доплыть. Я прыгаю в воду и осознаю, что это опасно, очень опасно. Но все равно прыгаю. Когда возникает угроза жизни, время сжимается, и в голове человека проносится вереница непрошенных мыслей. Я успеваю подумать, что близнецы уже достаточно взрослые и прекрасно обойдутся без меня. И как бы то ни было, я уверена, что на Лабана можно положиться. Вода смыкается вокруг тела, кожа немеет. Я чувствую, как жгучий холод пронизывает меня до костей. Понимаю, что в моем распоряжении только несколько минут. Он уже примерно в сотне метров от меня. Мне нужно минуты две, даже меньше. Где-то на полпути я вижу, что он снова уходит под воду и уже не всплывает. Я нахожу ориентир на другой стороне бухты, на линии прямой видимости, и считаю секунды. В том месте, где, как мне кажется, он ушел под воду, я ныряю. Вода удивительно прозрачная, сине-зеленая, все еще слишком холодная для химического разложения, которое через месяц начнет окрашивать бухту в коричневый цвет. Опускаясь вниз, я вижу облако пузырьков. Это последний вздох утопающего. Через несколько секунд последует серия судорожных вдохов и выдохов, легкие наполнятся водой, и в гортани образуется пенистый, светлый белок, похожий на взбитый яичный. В Хольмгангене мне несколько раз приходилось вытаскивать утопающих из затопленных мергельных карьеров. Выжил только один человек. Я ловлю его на глубине пяти-шести метров. Подхватываю за руки, встаю ногами на дно. Сначала чувствую только траву и ил. Затем нащупываю плоский камень. Отталкиваюсь от него. Мы поднимаемся, словно в замедленной съемке, и выныриваем на поверхность. Его глаза открыты, кажется, что он видит меня, но тело его парализовано. Я переворачиваюсь и кладу его голову себе на грудь, над водой только наши носы и рты, чтобы было легче двигаться. И плыву к берегу. Я понимаю, что у меня ничего не получится. Это становится ясно после первого рывка. Вода ледяная, холод уже проник слишком глубоко в мышцы, нервные волокна скоро перестанут функционировать, тело уже перестает повиноваться. Я чувствую тупую усталость, слышала, что такое бывает — хочется сдаться и уснуть. Но тут возникает детский страх перед сном. Давно забытый. Внезапно меня, как тридцать лет назад, охватывает паника перед надвигающейся темнотой. Эта паника помогает преодолеть еще пятьдесят метров. Этого недостаточно. Впереди еще пятьдесят. Можно запросто утонуть на глубине два с половиной метра, а шесть — это излишняя роскошь. И все же я чувствую какое-то необъяснимое и парадоксальное удовлетворение. Я умираю так, как давно мечтала — сопротивляясь изо всех сил. Чьи-то руки обхватывают меня сзади. Это Лабан. Ему отказало чувство стиля, и он не снял с себя одежду, он прыгнул в воду в брюках и в свитере. Это как-то не очень разумно. Но прежде, чем я теряю сознание и выключается свет, я решаю, что за это он не услышит от меня ни одного дурного слова. 6 Оскар пропадает на две недели. Мы не знаем, жив ли он. Ферму заперли. Нам по-прежнему привозят продукты, дважды в день какой-то человек в комбинезоне проверяет, как работает котел, и заглядывает в теплицы. Я говорю ему, что обещала Оскару полоть шпинат и заниматься прививками. Он с сомнением качает головой, но не мешает мне. Через две недели Оскар возвращается. Его привозят на машине скорой помощи, в инвалидном кресле, но через несколько дней он начинает ходить, держась за ручки роллатора с большими колесами, которые могут преодолевать борозды грядок. Все возвращается в прежнюю колею. Семенами, яблонями и высадкой растений занимается теперь парочка немногословных мужчин, которые приходят и уходят, не обращая ни на кого внимания. Оскар сидит в складном кресле и наблюдает за ними. Только через неделю он открывает рот. — Лопнул сосуд, в задней части головы. Это у двух десятков человек каждый год случается. Выживает один из десяти. Даже эти слова даются ему с трудом. Пройдет несколько дней, прежде чем он сможет сказать что-то еще. — Если бы не ты, Сюзан, я бы утонул. Эффект действует, даже когда люди молчат. В один прекрасный день я заканчиваю со шпинатом. С моря дует холодный ветер, я всегда любила эту прозрачность ранней весны. Лучи солнца все еще кажутся непривычными, успокаивающими, живительными. Воздух еще не замер от влажной дымки и зноя. — Оскар. Почему в твоей жизни нет женщины? — Я солдат. — Даже у солдат бывают женщины. Он отворачивается. На следующей неделе я готовлю лунки для посадки клубники. Заполняю привезенным на тачке черноземом три четверти, добавляю четвертую часть компоста, поливаю, высаживаю растения и придавливаю землю. К каждому растению прикреплена пластиковая бирка с названием сорта, большинство названий мне незнакомо. Рядом со мной оказывается Оскар. — Они провели камеру вверх через вены в паху, через шею и в мозг. Я видел все на экране. Шмель ищет место для жизни. В бухте резвится форель. Над головой пролетает дятел с голым птенцом в клюве, за ними по пятам следует мать. Природа раскрывается во всей своей красоте и ужасе. — Сюзан, я хочу тебе кое-что показать. Я иду за ним к ферме, мы проходим через помещение, где делают прививки, через лабораторию, в ту комнату, куда я однажды заходила. Он открывает дверь, загорается свет. — Здесь у нас собрана полная копия генбанка Северных стран, хранящегося в подземном убежище. Банк был создан весной восьмидесятого года, сразу после советского вторжения в Афганистан. Посреди комнаты стоит деревянный ящик, похожий на тот, который я здесь уже видела. Он снимает крышку и протягивает мне баночку. — Это похоже на рис, — говорю я. — Это и есть рис. Он протягивает мне другую баночку. В ней тоже рис, но зернышки подлиннее. Я читаю этикетку: «Short Stem Nimrog, Singapore Genetic Bank». Он пытается объяснить мне то, что не может сказать прямо. Несмотря на его попытки, я ничего не понимаю. — Я проработал два года в Разведывательном управлении Министерства обороны. Седьмого августа семьдесят седьмого года, в воскресенье, я дежурил, и тут поступает звонок из Пентагона. И одновременно пересылают фильм, который русские сняли над Калахари. Со спутника «Космос-932», низкоорбитального. На съемке — скважины, в которых будут проводиться испытания, стенды с приборами, какие-то постройки. ТАСС публикует эту новость в понедельник. Если мы получаем ее за день до этого, то потому, что ЦРУ знает, что нам известен подрядчик, «SecuriCom». Джимми Картер получил фотографии от Брежнева на следующий день после того, как они были сделаны. Он приказывает облететь территорию на самолете, принадлежащем военному атташе США в Претории. С самолета, с высоты тридцати метров делают снимки. Лица видны довольно четко. Самолет проходит над районом пока идет инспекция, проводят ее компания «Armscor» — производитель оружия для правительства ЮАР, армейское командование и представители подрядчика. Нам показывают эти снимки во время моего дежурства. Я узнаю этих троих. Того, кто в шляпе, мы называли Графом. Другого, элегантного, одетого в серое, зовут Ясон Альтер. Он кладет передо мной фотографию, которую уже показывал мне однажды. Я отвожу от нее взгляд. Я заметила, что у Оскара есть один характерный жест. Когда он в напряжении, он разводит пальцы и смотрит на них. Из-за красных ламп кажется, что на руках у него кровь. — Именно эти ребята занимаются транспортировкой ящиков. По поручению Хольменс-канала, 42. — А что у нас на Хольменс-канале, 42? — Министерство обороны. И Генеральный штаб. Ящики отвозят в порт. Грузят на судно. И отправляют на острова Кронхольм.