Выступает министр иностранных дел. В многогранных личностях есть что-то завораживающее. Он не только опытный и очень уважаемый политик, но и владеет безупречным, слегка гнусавым английским. И всем своим видом излучает уверенность опытного оратора. «От Дании до острова Спрей неблизко. Неблизко до этой уникальной и хрупкой среды обитания. Но датчане готовы помогать — их не остановит время и пространство». — Можно медленнее — по одному кадру, — прошу я. Мы видим остров. Море. Справа в самом низу кадра я вижу трех уходящих людей. Женщину снимают в профиль. Ее кожа цвета мокко, гладкая, соблазнительная. Этот кадр будет вырезан из окончательного варианта фильма, он тут оказался по недосмотру. Большинство зрителей приняли бы эту женщину за этнический элемент. Но кто-то может и узнать ее. И поэтому она, скорее всего, отсюда исчезнет. — Это она, — говорит Тит. — Секретарша Хайна. С островов Кронхольм. — А если мы прокрутим немного назад? Он прокручивает назад. — Можно попросить остановиться на этом кадре? И увеличить? Изображение троих людей увеличено. Картинка начинает распадаться на пиксели. Теперь можно увидеть контуры мужчин рядом с женщиной. Один из них одет в синий летний костюм, синий жилет и галстук. Это Хайн. У другого хватило здравого смысла надеть светлую шляпу для защиты от тропического солнца. Только это не имеет ничего общего ни с рассудительностью, ни с тропическим солнцем. Мы видим, что именно он замечает камеру в вертолете, именно он уходит, увлекая за собой Хайна и женщину. Он что-то говорит им и показывает, что надо отвернуться. И они слушаются его, как будто в их конечности вплетены нити, а он — их кукловод. Даже Хайн следует его указаниям. Мне не нужно больше фотографий, не нужен крупный план или тест ДНК. Человек в шляпе — мой отец. 7 Солдат провожает нас через двор, Оскар выглядывает из ворот и быстро прячется назад. — Рядом с вашей машиной стоит какая-то другая. Вашу машину осматривают два человека. Он кивает солдату, который ведет нас назад, мы следуем за ним. Один раз я оборачиваюсь. Оскар выходит из ворот, идет к нашей машине, вид у него устрашающий, агрессивный. Мы идем за солдатом через здание. Кажется, все тут подготовились к переезду, кабинеты опустели, мебель выставлена в коридор. Он открывает дверь, которая выходит к Государственному музею искусств, на нашей стороне Сёльвгаде есть стоянка такси. Там стоит только одна машина, на дверях нарисованы дроби и интегралы, над всем этим надпись «Математическое такси». Я останавливаюсь в недоумении. — Это такое «научное такси». Придумали их в прошлом году. Потому что очень много безработных с высшим образованием. Тариф как в обычном такси. Но по пути тебе могут прочитать короткую научно-популярную лекцию. Я смотрю на солдата. Смотрю на Лабана. — А нет ли такси, где тебе могут спеть? Какой-нибудь безработный композитор? Он не отвечает мне. Я открываю дверь машины. Мы садимся. Машина разворачивается, едет в сторону Сёльвторвет. Водитель молчит. Он прячет свою академическую безработицу за большими солнцезащитными очками. К счастью, он не предлагает нам прослушать лекцию. Мы поворачиваем на Ивихисвай. Перед домом Дортеи и Ингемана стоит катафалк и две темные машины. Мы едва успели, чтобы попрощаться с Ингеманом. Я выхожу из машины и роюсь в карманах в поисках денег. Чувствуешь какую-то незащищенность, обезличенность, когда у тебя нет кредитных карт. И тут я замечаю Дортею. Она стоит на балконе «каюты» Ингемана. Она нас видит, но при этом взгляд ее устремлен куда-то вдаль, она нас как будто не узнает. Потом дважды барабанит пальцами по перилам. Я залезаю обратно в такси. — У нее кто-то есть. Харальд кивает на дисплей такси. На нем высвечивается сообщение о розыске и описание всех нас четверых. Текст сухой, никакого драматизма. В конце — номер, по которому следует позвонить. — Сто метров вперед, — говорю я, — медленно, мимо тех машин. Хорошо? Такси медленно катится вперед. В двери катафалка торчат ключи. Я выхожу. Открываю дверь катафалка. И тут я совершаю большую ошибку. Я совершаю ее, несмотря на интуитивное чувство, что дети должны быть рядом с нами. Совсем рядом. Но разум говорит, что сейчас перед нами стоит такая задача, когда слишком рискованно брать их с собой. Я протягиваю Тит и Харальду последнюю тысячекроновую купюру. — Уезжайте подальше, — говорю я, — пока мы не позвоним. Мы с Лабаном садимся в катафалк. Такси скрывается из виду. 8 — Кирстен Клауссен — наша последняя возможность. Может, нам вместе удастся уговорить ее встретиться с журналистами. Лабан кивает. Мы паркуется позади церкви. Кладбище окружает кованая ограда из стилизованных алебард. Мы идем вдоль ограды в поисках калитки. В десяти метрах впереди — доберман, наблюдает за нами, просунув морду между прутьями. Мы подходим, его открытые глаза безжизненны. — Вот же черт, — говорит Лабан. Голова животного насажена на копье алебарды. Оно прошло через челюсть. Торчит на сантиметр между ушами, словно у собаки на голове маленькая корона. Мы находим калитку, она закрыта. Лабан накидывает свою кожаную куртку на копья ограды, и мы перебираемся через него. Кладбище заросло, оно отделено от самой церкви импровизированным забором. Позади забора начинается тот самый бассейн, о котором Кирстен Клауссен когда-то мечтала, глядя на буроугольные шахты своего детства. Мы останавливаемся у края. Вода ржавого цвета. Я наклоняюсь над бассейном. На дне лежит второй доберман. Шея у него перерезана, голову с телом соединяет лишь несколько волокон. — Может, уйдем? — предлагаю я. Он качает головой. Внутрь мы заходим через разные двери. Они не заперты. Вокруг — ни души. Мы встречаемся посреди церкви. Здесь все так, как было сегодня утром: те же ящики, та же базука на стене. Вот только вода другого цвета. И слегка колышется. Лабан поднимает руку и замирает. Я слышу лишь шум машин вдали, в районе Багсверд Торв. — Ты слышишь? Где-то капает. Мы идем вдоль края бассейна, теперь и я слышу капли. И тут мы их видим. На поверхности воды возникают тонкие, концентрические круги. Мы задираем головы. Наверху, под вращающейся конструкцией висит Кирстен Клауссен. Стальная проволока мобиля несколько раз обмотана вокруг шеи и вокруг ног и рук. Рот и глаза открыты. Руки разведены в стороны. Она словно ангел смерти весом в сто килограммов, подлетающий к земле из космического пространства. Мы сидим в катафалке. За рулем Лабан. — Я все еще доверяю политикам, Сюзан. Думаю, все это какая-то ошибка. Короткое замыкание где-то в глубине бюрократического аппарата. Я хочу поговорить с Фальк-Хансеном. Он был министром культуры, когда я добился признания. Он заводит машину. У меня возникает чувство приближающегося конца. Если мы с ним не сказали друг другу чего-то важного, то это надо сделать сейчас. — Лабан, — говорю я. — Что было для тебя самым трудным в жизни со мной?