Рецепторы жадно впитывают микс из специй, черного перца и мягкой, как пушинка телятины. Боже, как же вкусно! Прикрываю глаза от гастрономического удовольствия, а когда открываю, встречаю серьезный взгляд больше не улыбающихся глаз. - Что значит не разбираешься? От неожиданного вопроса давлюсь и краснею. Он что, все это время обдумывал мои слова? Ааа, ну да. Ведь моё заявление идёт в разрез с его недавним представлением обо мне. Что ж, самое время развеять ещё один миф… - То и значит, - жму плечами, отламывая кусочек лепешки и обмакиваю его в густую юшку, - когда нет практики, разбираться в каком-то вопросе довольно таки сложно. Кладу его в рот, и с чисто садистским блаженством смотрю прямо в ошеломленные глаза. А вот так. Знай, что я не такая уж и шлюшка, как ты себе нафантазировал. - То есть ты… - не договаривает, и словно даже не верит. - Да, я не была ещё ни с кем, если ты об этом. Скажу больше, я и целовалась-то раз всего, - добиваю его, уничтожая в хлам возведенный им эфемерный публичный дом, со мной в главной роли, - и то, это было ужасно. Не знаю, что происходит в голове Давида в данный момент, но смотрит он на меня так, что у меня мурашки по коже бегут, несмотря на то, что внешне я пытаюсь храбриться и даже язвить. Опускаю глаза, не в силах справиться с этим его расстрелом и продолжаю трапезу, пока он неспешно обходит кровать и присаживается на своё импровизированное ложе. Похоже, эта новость стала для него бОльшим открытием, чем я могла бы предположить. - Может, ты тоже хочешь? – предлагаю Давиду лепёшку, стараясь как-то сгладить это тягостное молчание. - Нет, ешь ты. И я ем. Кто знает что завтра будет дома из еды, и будет ли вообще, поэтому лучше покушать сейчас. - Спасибо, - справившись с поздним ужином, отставляю тарелку на тумбочку и облокачиваюсь на спинку кровати. - Твоя мама очень вкусно готовит. - Я передам ей. - Не надо! Слышу смешок, а потом Давид встаёт, чтобы выключить свет. Возвращается на пол и ложится, закинув руки за голову. В комнате становится темно, но благодаря фонарю на улице, очертания предметов увидеть довольно несложно. - Мариам тоже хорошо готовит. Продолжаю заслуженно нахваливать членов его семьи. Спать мне не хочется от слова совсем. Умом понимаю, что это единственный раз, когда мы можем просто поговорить, вот и цепляюсь за эту возможность, пытаясь нащупать хотя бы какую-то тему, которую Дав захочет поддержать. А я потом еще очень долго буду перебирать в памяти наши диалоги, потому что сомнительно, чтобы такой вот вечер когда-либо повторился ещё раз. - А ты не умеешь готовить? – спрашивает он. - Нет. - Почему? Наверное, зря я предприняла эту попытку с диалогом. Он завёл совсем не туда, куда бы мне хотелось. - Не научилась. Сползаю на подушку, ложусь на бок и натягиваю на себя одеяло. От воспоминаний становится холодно. Не знаю, что мной руководит в этот момент, но я почему-то решаю рассказать Давиду то, чего до сих пор не смогла рассказать Мариам. Хоть он и не просит моих откровений, и возможно, они ему вообще ни к чему, но именно с ним мне хочется ими поделиться. - Моя мама тоже хорошо готовит, - говорю тихо, - Она всегда баловала нас разными блюдами, и мне, глядя на неё, тоже хотелось научиться. Я часто приходила на кухню, когда была чуть младше, говорила – мама, давай помогу, порежу что-то, или почищу. Она пару раз давала мне такую возможность, но я всякий раз делала что-то не так. То крупно резала лук, из-за чего потом папа бывало ворчал, то палец себе порезала однажды овощечисткой. С тех пор мама меня и не пускала, говорила, что она сама справится быстрее. Я замолкаю, полагая, что возможно Давид уснул, утомленный моим монологом, но нет, спустя секунду понимаю, что не уснул. - Почему твоя мать столько лет терпит пьющего мужа? - Она терпит его всего полтора года. - Как так? Переворачиваюсь на спину и утыкаюсь взглядом в потолок. Тяжело вздыхаю. - Папа раньше не пил. Только по праздникам, и то очень мало. Да, он был с характером, но при этом любил нас. Меня, маму и Алису. Мы вообще были очень счастливы, пока однажды… Запинаюсь, внутри всё тисками сжимает. - Однажды… ? - Пока однажды я не уговорила маму снова попробовать ей помочь на кухне. – прикрываю глаза, в воспоминаниях всплывает яркая картина, подробности которой я буду помнить до конца своей жизни, - Это была суббота. Алиска и папа были дома. У него в этот день не было смены. Он работал хирургом. Одним из лучших. К нему приезжали из разных городов, потому что он мог проводить такие операции, какие с трудом давались другим, - в горле растёт ком. Помню, как папа гордился собой. Тем, что помогает людям, возвращает их к жизни, продлевает её. – В общем, мама сжалилась, уняв моей просьбе и велела почистить и разрезать курицу, а папу попросила посидеть с Алисой. Папа говорил, что ему нужно срочно до завтрашнего дня прочитать чью-то историю болезни, и он не может заниматься сестрой, но я так ухватилась за разрешение мамы, что буквально упросила его совсем немного поиграть с Алиской. Она тогда ещё совсем маленькая была, егоза такая, на месте не сидела. Бегала из комнаты в кухню, играла с кубиками, что-то лепетала. Папа все же пытался читать и при этом за ней приглядывать. Ну, я перед тем, как чистить курицу, набрала в кастрюлю воды и поставила её на плиту. Мама была занята тем, что нарезала салат и говорила по телефону с подругой, поэтому не проконтролировала меня. А я почему-то и не подумала, что воду нельзя ставить на переднюю конфорку. Ещё и включила самый сильный жар, чтобы быстрее закипела, - замолкаю, чувствуя, как в груди начинает больно давить от живости воспоминаний. – Я до сих пор не знаю как так произошло, что все события случились в одну секунду. Папе позвонили из больницы, Алиска притащила из комнаты орбизы, знаешь такие мягкие водные шарики, и случайно рассыпала их прямо у меня под ногами. Все засуетились, мама начала требовать у Алисы, чтобы она собирала шарики, а у меня - чтобы я ей помогала. Но для начала мне нужно было вымыть руки от жирной курицы. В этот момент на кухню вошел папа, одной рукой держа мобильный, а другой пытаясь вывести Алиску. Но сестра не хотела уходить, раскапризничалась и зачем-то потянулась к кастрюле. – голос таки ломается, когда я пытаюсь спрятать весь тот пережитый за пару мгновений страх, - Если бы не папа… она бы перевернула на себя кипящую воду. Но он схватил кастрюлю, отчего вода не вылилась, а расплескалась ему прямо на руки. Сестра испугалась, дернулась вперед, толкнув его и папа открытой ладонью уперся прямо в раскалённую панель на плите. Я не знаю какую боль по шкале приносит такой сильный ожог, но должно быть это невыносимо. То, что происходило потом – было адом. Папа кричал от боли и ярости. Мама плакала, Алиса и я тоже… Я замолкаю, стирая со щек выступившие слезы. Чувство вины как тот же кипяток бурлит во мне и рвется наружу. - И с тех пор твой отец больше не может работать хирургом, - догадывается Давид. - Да. Он долго восстанавливался, пытался практиковаться. Что только не делал, какие мази не пробовал. Если бы он только облился кипятком, возможно через время он смог бы вернуться к прежней работе. Но после панели держать в руке скальпель уже не мог. Ему даже кожу пересаживали на ладони, но не помогло. Не прижилась как надо. Хирургия была для него всем. Его мечтой детства, работой, в которую он вкладывал всего себя. Ездил на конференции, все время учился, чтобы стать ещё лучше. Даже заграницу на практику пробовался и приехал с хорошими отзывами из каких-то мировых ведущих клиник. Его карьера только начиналась… И могла бы быть просто блестящей, если бы не я… Глава 17 Давид - Как ты завтра домой пойдёшь? - Папа на завтра ничего не вспомнит, - тихо отвечает Оля, - У него особенность такая – если выпьет чуть больше нормы, память отшибает напрочь. Он поэтому и не пил раньше совсем, чтобы избежать этого. Так что, как и всегда, скажу, что ночевала дома. Хотя, он даже скорее всего не спросит. Ему это не интересно. Спрятать горечь в голосе Оле удаётся плохо. Я же пытаюсь уложить в голове всё произошедшее сегодня. Внутри дикой кошкой дерёт совесть из-за того, кем я считал её. Или хотел считать. Чувствую себя последним мудаком за брошенные ей слова и за то, что затолкал домой. Думал, она тусоваться хочет, а девчонка просто пыталась избежать встречи с пьяными скотами. Вихрь из злости закручивает сознание, когда я представляю её в компании её бухого отца и того мужика, который назвал её «малышкой». Мразь такая. Зря ему не врезал. Думал только о том, как Олю оттуда вытащить. Глаза её эти заплаканные всю душу перевернули. Я видел уже её слезы пару раз, когда мы общались до этого, но никогда они ещё не трогали меня так, как пару часов назад. А то, что случилось в машине и вовсе вышибло пол из-под ног. Всегда казавшаяся сильной она в один момент стала хрупкой и беззащитной. Сидела плакала, а я сам не понял, как потянул её на себя и уткнулся носом в стянутые чертовым хвостом волосы. Девчонка содрогалась в рыданиях, а меня на части рвало. Обнимал её и чувствовал, что за ребрами трещит что-то. Больно так и оглушающе. Растёт с такой скоростью, что я опомниться не успеваю. Только сжимаю ещё крепче, даже когда она вырваться пыталась. - Давид? Оля присаживается на постели, а я поворачиваю в её сторону голову. - М? - Можно кое-что спрошу? - Попробуй. Медлит несколько секунд, но в итоге решается: - А твоя невеста тоже не бывала в твоей комнате? - Нет. - И там, в Ереване тоже? - Она живет в деревне, а не в Ереване. - И в деревне не бывала? - Нет, не бывала. Зачем тебе это? - Просто пытаюсь понять. Если вы собираетесь пожениться, значит ты любишь её? А если любишь, зачем знакомишься с другими и проводишь с ними время? Отворачиваюсь и пялюсь на светлое от фонаря пятно на обоях. По внутренностям холодок проходит. - Не всегда женятся на тех, кого любят. - Как это? Разве можно жениться без любви?