– Мы Туэйты! – прошипела она. – Мы больше не будем так жить… Пойди и спрячь своих сестер. Бри растерянно сдвинула брови. – Я уже спрятала их, как ты мне и сказала. Но я не могу найти Фрэнсин… Мама? – в тревоге вскрикнула она, когда та скривилась от боли, и протянула руки, пытаясь ей помочь. Мама отстранила их. – Это пустяки. Возможно, сотрясение мозга. – Она заморгала, пристально посмотрела на Бри, затем взяла ее маленькое личико в ладони и прошептала: – Найди Фрэн и спрячься. И не выходи из укрытия, пока я тебя не позову, что бы ты ни услышала. Ты меня поняла? Бри кивнула, испуганная свирепостью маминого тона. Она стояла, тяжело дыша, и смотрела на Монти. Затем, стиснув зубы от примешивающегося к ее горю гнева, бережно подняла его. Она не отдаст братика Ему, даже в смерти. Это была мелкая месть, но мама поняла ее и согласно кивнула, когда Бри, неся брата, поспешно вышла из кухни во двор. Глава 23 Стоявшая на крыльце Мэдлин сбежала по ступенькам и обняла Фрэнсин. Та стояла в объятиях сестры, одеревенев. – Это ужасно, – прошептала Мэдлин. – Я так испугалась… Раздался жуткий грохот, а потом мы нашли… О, Фрэнни… Думаю, тебе лучше пойти и посмотреть самой. Фрэнсин вошла в дом вслед за Мэдлин и Констейблом. Киф ожидал в вестибюле и при виде Констейбла вздохнул с облегчением. – Самое худшее находится на третьем этаже, – сказал он, не осмеливаясь посмотреть на Фрэнсин, которая, повернувшись, поднялась по лестнице на третий этаж и по галерее двинулась в сторону библиотеки. Не в силах глядеть на смятение на лицах Кифа и Мэдлин, она осторожно вошла в библиотеку, где произошли наибольшие разрушения. Ее окружало вдруг разорванное в клочья вековое молчание – словно по комнате порхал искалеченный мотылек, порхал в отголосках потерянных слов, шепчущих со страниц порванных книг. Это молчание перекликалось с душевной мукой, преследующей ее, и с подозрением, которое возникло у нее в лечебнице, но в которое она не хотела верить даже сейчас. – С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросила Мэдлин. Фрэнсин отмахнулась от нее, пытаясь не выказывать никаких эмоций. Внешняя стена обрушилась вовнутрь, увлекши с собой леса, и теперь пол был усеян камнями, металлическими стойками, поперечинами и обломками книжных шкафов. Везде валялись книги; их страницы трепетали, словно сломанные птичьи крылья, под ветерком, дующим в пролом. Все было покрыто толстым слоем штукатурки и пыли. Половицы провалились, и возле окна открылась зияющая дыра. – Простите, – сказал Киф, переступая с ноги на ногу и не осмеливаясь посмотреть Фрэнсин в глаза. – Это не твоя вина. – Она покачала головой. – Все можно исправить, – заявил Констейбл. Фрэнсин снова покачала головой и подошла к дыре в полу. Дыра была небольшой, в ней едва мог бы поместиться лежащий мужчина, – а помещались три маленьких скелета, прижатых друг к другу, ребра к ребрам, локти к тазовым костям, три маленьких черепа, смотрящих в одну сторону. Ее пропавшие сестры. – Все это время… – произнесла Фрэнсин, прижав руку ко рту. К горлу подступила тошнота, хотя здесь не было ни гниения, ни вони. За пятьдесят лет их одежда истлела, только на самом маленьком скелете, скелете Розины, которой навсегда осталось три года, сохранился клочок ткани с рисунком из выцветших красных роз – и игрушечное животное под самым большим скелетом, принадлежащим Агнес. – Если б стена не обрушилась, мы бы ни за что их не нашли – разве только если знали бы, где их искать, – заметил Констейбл, стоящий за спиной Фрэнсин. – Достаточно правильно нажать на половицу, и открывается полость, в которой может поместиться человек. Думаю, это тайник для католического священника. Тут так хитро устроен стык, что открыть его невозможно, если не знаешь как. – Он смотрел на три маленьких скелета, и на лице его читалась скорбь. – Это не может утешить, но, думаю, они не страдали. – Он опустился на корточки и коснулся маленького глазка в древесине. – Это вентиляционное отверстие, но оно забилось. Воздух у девочек закончился довольно быстро. Через пару часов, не больше. Фрэнсин кивнула, почти не слыша его. Перед ней лежали ее сестры: малышка Розина, четырехлетняя Виола и Агнес, самая старшая, которой было шесть лет. Упав на колени, она осторожно достала из полости игрушечное животное. Это была сине-белая плюшевая собака, покрытая множеством швов там, где материя рвалась и была зашита. Фрэнсин смотрела на нее, и перед ее внутренним взором вдруг ясно встал образ Агнес, вечно хмурящейся Агнес. Всегда сердитой и готовой обвинять других во всех грехах. Отчаянно желающей завоевать расположение отца и ябедничающей ради этого, но так и не добившейся своего. Агнес, обнимающая игрушечную собаку, посасывая одно из ее висячих ушей. Агнес, стоящая на тропинке, ведущей в Хоксхед, ожидая возвращения отца, чтобы рассказать ему о прегрешениях сестер еще до того, как они успевали оформить свои собственные версии. – Все это время они находились здесь, над моей спальней, – прошептала Фрэнсин. Мэдлин села на корточки рядом с ней, положила руку на ее плечо, затем отдернула ее, когда Фрэнсин резко отстранилась и с пересохшим горлом, стараясь удержать воспоминание, горестно посмотрела на сестру. – В то утро, когда Бри и Монти утонули, мама бегала по всему дому, пытаясь отыскать их. Здесь были и другие, все они тоже искали их. Я помню… – У нее перехватило горло, и ее голос пресекся. – Я помню, как мама, обезумев, носилась из комнаты в комнату, зовя девочек… а я пряталась в моей комнате вместе с Бри, не подозревая, что они находятся прямо надо мной. Затем, во второй половине дня, все ушли. В доме было тихо. Это было невыносимо. Мама… – Она с усилием сглотнула, вспоминая тогдашнюю атмосферу и накал своих эмоций в то время. – Потом мама сидела на кухне, уставившись на стену и ничего не говоря. Она просто сидела и смотрела на стену. – Ты ничего не могла сделать, Фрэнни, – сказала Мэдлин. Через пролом в стене в библиотеку проник теплый ветерок и пронесся по ней, поднимая пыль. Он овеял Кифа, ошалело крутящего головой, затем остановился над тремя маленькими скелетами. Послышался едва различимый всхлип. – О, Бри, – проговорила Фрэнсин, чувствуя, что у нее разрывается сердце. Мэдлин ахнула, дотронувшись до своего лица. – Бри? – прошептала она. – Она касается моего лица! Она же никогда не выказывала ко мне никакого интереса. – Вы же с ней остаетесь сестрами, – ответила Фрэнсин. – Все мы сестры. – Она взяла руку Мэдлин и сжала ее; ветерок опять поднял пыль, и на несколько драгоценных мгновений маленькая фигурка Бри стала видна. Она подняла руку и коснулась лица Фрэнсин, словно благословляя ее, затем стряхнула с себя пыль и через пролом в стене вылетела наружу. – Бри! – крикнула Фрэнсин, пробежала по библиотеке, не обратив внимания на встревоженный вскрик Мэдлин, и бросилась бежать вниз по лестнице. Выбежав из дома, она по разоренной лужайке побежала в лес Лоунхау. В ее руке все еще была зажата собака Агнес. Фрэнсин крепко держала ее; у нее разрывалось сердце, а по коже бегали мурашки от мыслей об ужасной смерти маленьких сестер, запертых под половицами. Хотя глаза саднило от усталости, мысли в ее голове продолжали нестись вскачь. Возможно, дело было в том, что она только что узнала ужасную историю своей семьи, возможно, в усталости, но к ней возвращались воспоминания о том вечере пятьдесят лет назад. Ничего определенного, просто немного ясности там, где прежде была пустота. Теперь ей больше не хотелось вспоминать; напротив, она отчаянно желала вернуть свое прежнее неведение. И еще более отчаянно хотела поговорить с Бри. Когда Фрэнсин дошла до поляны, лес был освещен предвечерним солнцем. Было невыносимо тихо. Птицы не пели. Ручей журчал, но его журчание было приглушено. Она проползла между валунами и села на один из камней-стульев. Ничего здесь не изменилось после ее прошлого визита, и все детские сокровища по-прежнему лежали на камне-столе точно так же, как она оставила их. – Бри? – прошептала Фрэнсин. – Пожалуйста, поговори со мной… Она ждала, сидя совершенно неподвижно. Вокруг нее клубилась тишина. Тяжелая печальная тишина, в которой таились потерянные детские мечты. Она сидела в гроте долго, надеясь, что Бри придет. Солнце клонилось к горизонту, приближалась ночь. Фрэнсин продолжала сидеть, когда на небе выступили звезды и взошла ущербная луна. В кости проник ночной холод, и они начали ныть. И вместе с холодом пришла ясность мыслей. Фрэнсин сидела, полузакрыв глаза, и слушала тихое журчание ручья. Оно было таким убаюкивающим, таким покойным, оно вело ее туда, где было темно и где слышались только тихий плеск воды о стенки и голос Бри в ее ушах: – Не шевелись… Не шуми… Сдвинув брови, Фрэнсин отдалась этому воспоминанию. Она сидела в бадье в колодце, обхватив тяжелое тело Монтгомери. Он был холодным, но не от воды: его холод был холодом смерти. – Не шевелись и не шуми… Ни звука… Это воспоминание было отрывочным, смутным. Мотая головой, Фрэнсин сосредоточилась, зажмурив глаза и пытаясь почувствовать то, что она чувствовала пятьдесят лет назад. В колодце было холодно. Наверху виднелся кружок лилового неба, на котором еще не было звезд. С одной стороны были видны ветки дуба, покрытые зелеными летними листьями… Сумерки. Были сумерки. Затем наступила ночь, темная и тихая, в которой слышался только плеск воды о бадью, когда она шевелилась. – Не шевелись и не шуми, Инжирка… Ни звука… Ее щеки коснулась холодная рука, и она задрожала. Рука Бри. Сестра обнимала ее и Монти. Она была мертва, мертва уже несколько часов, но все равно продолжала предостерегать Фрэнсин, шепча ей на ухо. – О, Бри… – Фрэнсин открыла глаза, когда ей показалось, что на миг на маленький грот упала тень, как будто над одним из отверстий в его потолке пролетела птица. Что-то коснулось волос Фрэнсин, коснулось легко, словно крылышки бабочки. – Мне недоставало тебя, – сказала она и улыбнулась, когда Бри ласково коснулась ее плеча. – Я столько всего хочу сказать тебе, но не знаю, с чего начать. – Замолчала, раздумывая над темными секретами их семьи. – Я была в лечебнице для душевнобольных и узнала там про Джорджа. Я знаю… – Она проглотила слова, не в силах признаться в своих ужасных подозрениях даже себе самой. Воздух сделался неподвижным, словно Бри ждала. Фрэнсин несколько раз сглотнула, потому что горло ее сжимали ужасные выводы, которые она сделала после того, как побывала в лечебнице для душевнобольных. – Я все время думаю о том, что узнала о том вечере, когда ты погибла. – Она замялась, не зная, как облечь в слова то, что она хотела сказать. – И мне кое-что пришло в голову… Я подумала, что ты осталась на земле, потому что это ты стала причиной смерти Монти, – прошептала она. Но Бри продолжала касаться ее шеи, и, уже произнося эти слова, Фрэнсин поняла, что они неверны. Не в силах принять альтернативу, она спросила: – Что я упускаю, Бри? Если там с Монти были только ты и я, то кто еще мог… – Хотя ее сознание отчаянно пыталось заблокировать правду, та все же пробилась сквозь ужасное молчание, воцарившееся в их тайном месте. Она, задыхаясь, схватилась за живот. У нее вырвался стон. – Это была я?! Это случилось из-за меня, Бри?! Маленький грот наполнился скорбью, смешавшейся с горечью, переполняющей сердце самой Фрэнсин. – Я убила Монти… – Она закрыла глаза, и по ее щеке потекла слеза, которая тут же высохла под ветерком, касающимся ее, словно ласковые пальцы. – Как я могла это забыть? От Бри повеяло тоской. Фрэнсин резко встала. Ей нужен воздух. Нужно выбраться из этого грота. Убраться подальше от Бри. Она выползла наружу, затем остановилась, когда на нее вдруг обрушилось новое воспоминание. Едва осмеливаясь дышать из страха, что оно растворится, она застыла на коленях у входа, там, где валуны образовывали подобие козырька, так что получилось что-то вроде крохотного дверного проема. – Домик фей, – прошептала Фрэнсин. Она принялась скрести влажную землю, пока ее пальцы не нащупали плоскую поверхность и она не откопала маленькую жестяную коробку, пролежавшую в земле пятьдесят лет. Стряхнув с крышки землю, открыла ее и прошептала: – О, Бри… – И, крепко держась за ускользающее воспоминание, коснулась старых фунтовых банкнот и монет достоинством в шиллинг. Сумма была совсем небольшой, но когда-то эти деньги играли решающую роль в осуществлении их детского плана по отысканию пути к свободе. С глубокой печалью Фрэнсин положила коробку обратно и снова засыпала ее землей. Вставая, она заглянула в маленький грот. Бри стояла в луче лунного света, прозрачная, расплывчатая, прекрасная. Маленькая девочка. Ее лицо выражало бесконечную печаль, но на нем не было обвинения – только любовь. – Мне так жаль, Бри, – прошептала Фрэнсин, и по лицу ее текли слезы. – Мне так жаль…