– Кранах? Потомок немецкого живописца? – Нет. Однофамилец. Я называю его иногда, для смеха, Большим Отчимом. Он ведь был, кажется, бородатый, в шубе. Честно говоря, не люблю его. Ведь отчимов вроде бы принято не любить, если они бородатые, в шубах. – Почему вы не на войне? – спросила она с усмешкой. Слово la guerra было очаровательным в ее произношении. Она была молода, лет семнадцати, не более. – Я был на войне, – ответил Юрген. – И многих вы там убили? Врагов. – Я никого не убил, – честно ответил Кранах. – Кажется, меня чуть не убили. Но я легко отделался. Пришлось немного полечиться в Швейцарии, в горах. Я только что оттуда… Спустился с гор, как говорят. Так иногда говорят. Спустился… И вот встретил вас. – Швейцария плюс медицина! – произнесла она, снимая рисунок с планшета и укрепляя на нем новый лист. – Швейцарский флаг является, кажется, негативом, что ли, медицинского флага. Или наоборот. Даже не знаю. Швейцарский крест, медицинский крест, и между ними знак «плюс», знак сложения… тоже крест. Три креста на горе. Это Голгофа. – Голгофа. Я немного занимался альпинизмом. – Кранах дотронулся концом трости до ее белой шляпы, лежащей на полу. – Правда, альпинизм больше напоминает несение креста, нежели само распятие. В основном приходится идти, идти целыми днями, волоча на плечах и за плечами снаряжение, напоминающее инструментарий средневекового заплечных дел мастера: все эти крюки, топорики, веревки, стальные зубья, штыри, клинья… В данном прозаическом фрагменте из второго тома МЛК имеется связка или же сцепка, соединяющая флорентийские эффекты с последующими швейцарскими, в частности с важным для «Медгерменевтики» проектом «Швейцария плюс Медицина». Я передал эсэсовцу Юргену многие из своих трепетных ощущений и воспоминаний, добавлю только, что именно тогда, во Флоренции, созерцая две картины Боттичелли, я обнаружил в себе идею создания «прекрасных» или же «искусственных» идеологий – впоследствии это направление медгерменевтических усилий долго занимало наши умы. Дело это принесло золотые плоды, которые упали в воду золотой подземной реки. В Венецию я первый раз приехал в компании Лейдера и девушки по имени Дебора Зафман. Эта молодая еврейская девушка из Штатов пересекла океан, чтобы работать ассистентом в музее Печчи. Но совсем другой девушке и совсем в другой период жизни я посвятил влюбленные стихи под названием «Русалочка» – стихи, наполненные ощущением Венеции: Мы встретились в таинственном дворце Среди гранитных ваз и обнаженных фавнов. Ты голая сидела на ларце В потоке снов своих непостижимо-плавных. И эхо темных зал твой повторяло смех, Как плеск ручья средь гор темно-зеленых, Вельможи кутались в свой хищнический мех И исчезали в мраморных колоннах. Во тьме дворца волною шли песцы И гибкие теснились леопарды… Зачем нужны Венеции дворцы? Чтоб утром распушить в них бакенбарды! Ты увела меня оттуда сквозь сады По тропам каменным меж статуй и фонтанов, Где на обломки розовой слюды Склонялись головы в просоленных тюрбанах. Мы вышли к морю. На большой террасе Отеля ветхого я сбросил свой покров, — Свой карнавальный хлам оставил на матрасе. Где бомж, должно быть, жил или цвела любовь. И мы вошли в холодный мир воды Мы пели в ней, ныряли и играли. Нам чайки дикие кричали с высоты О том, чтоб мы дворец не забывали. Но мы забыли тяжесть древних книг, Забыли глобусы в старинных кабинетах, И мы забыли тот ленивый миг, Когда в деревню тихо входит лето. Оно стоит одно у магазина, Где трактористы пьют зеленый алкоголь. Оно как девочка. И звать, наверно, Зина. Зачем, Зинок, спустилась ты в Юдоль? Зачем ты лаской голову закружишь? Зачем ты негой сердце обовьешь? Зачем девчат с парнями ты подружишь? Зачем на отмели реки потом уснешь? А мы с Русалочкой плывем, как фараоны В ладьях по Нилу плыли – нам насрать На то, что где-то бродят легионы И с ратью где-то снова бьется рать. Нам не понять извилистого мира, И никому не сможем мы помочь. Я помню сумрак маленького тира И меткий выстрел. Скоро будет ночь. Далее следует очередной фрагмент из МЛК – фрагмент, который я рекомендую вам читать сквозь опаловые слезы, если вы всерьез надумали приблизиться к изумленному ПП, стоящему на носу речного автобуса, скользящего по Canale Grande. Изумление мое было вызвано тем, что я не испытал разочарования.